Соперники

Его Святейшество Папа Римский Юлий II прохаживался по Сикстинской капелле, названной в честь его дяди, Папы Римского Сикста IV. Понтифика сопровождал ведущий архитектор Рима Донато Браманте. Превосходные фрески – одна прекраснее другой - от Боттичелли, Гирландайо, Перуджино, Росселли, украшавшие стены капеллы, очаровывали, восхищали.

Тем не менее, взгляды Папы и архитектора были устремлены в ничем не примечательный голубой в золотистых звёздочках потолок.

   - Потолок, определённо, нуждается в украшении фресками. Уж слишком он незатейлив в сравнении со стенами. Кроме того, фрески скроют несовершенства, допущенные при строительстве. И я знаю кто нам это сделает, – энергично возвестил Папа,  -  Микеланджело Буонарроти.

   - Ваше Святейшество, - вкрадчиво обратился Браманте, - облагородить потолок капеллы под стать стенам – великолепная идея. Но не лучше ли призвать для этой работы отлично зарекомендовавшего себя Рафаэля Санти? Буонарроти заартачится. Всем известно: он не любит кисти и краски, он скульптор, обожающий мрамор.

   - Рафаэля Санти мы пригласим для украшения комнат и библиотеки в моих покоях, с твоей подачи, сын мой - решительно возразил понтифик,-  а здесь Буонарроти напишет Двенадцать Апостолов. И я собираюсь незамедлительно вызвать его из Флоренции, он не посмеет отказать. О Рафаэле Санти я слышал только хорошее. Этот урбинский юноша пленил флорентийцев, как доложили мои соглядатаи, а искушённую Флоренцию нелегко восхитить. Впрочем, там ему было у кого поучиться.

Браманте с удовольствием слушал похвалу в адрес своего протеже и земляка -  они оба происходили из Урбино. Похвала вполне заслужена. Рафаэль Санти - дельный живописец и поэтому Донато охотно рекомендовал его для работы в Апостольском Дворце.

   - Вы, как всегда, правы, Ваше Святейшество, - после недолгого молчания, но с большой охотой согласился архитектор, - роспись апартаментов Вашего Святейшества станет великой честью для молодого Санти, а с потолком справится Буонарроти. Именитый мастер должен и фрески неплохо писать.

Первосвященник задержал взгляд на архитекторе, его губы тронула едва заметная усмешка, но Браманте заметил и смутился. «Как же он любит Микеланджело Буонарроти», - с иронией подумал о Браманте понтифик.
   - Буонарроти справится, даже если он и не работал серьёзно с фресками, - уверенно подтвердил Папа, - он вылезет из собственной кожи, но сделает всё на самом высшем уровне. Флорентийцы, они такие: быть просто хорошими мастерами не для них, они хотят быть лучшими, самыми лучшими мастерами.


Микеланжело покидал любимую Флоренцию с тяжёлым сердцем, направлялся в Рим по приглашению Папы Юлия II. Произнеся мысленно слово «приглашение», Микеланджело усмехнулся зло и горько.

Юлий II не приглашал, а повелевал. Флорентийская Синьория просто выставила его из города, не желая ссориться с понтификом, и выразила уверенность, что, вслед за Боттичелли и Гирландайо, он восславит их прекрасный город и флорентийскую школу живописи в Риме.

Неблагодарные! Ох, неблагодарные! И это после его блестящего Давида, которого воспевала вся Флоренция. Даже Леонардо да Винчи молча отвесил лёгкий поклон, когда увидел статую. Правда, потом предложил поставить её в дальний угол площади перед зданием Синьории. Но уловка не удалась Леонардо, его предложение отвергли.
               
В дороге в душе скульптора поселилась надежда уговорить Папу Юлия поручить Апостолов Рафаэлю Санти -  молодому таланту, прибывшему из Урбино около четырёх лет назад и сумевшему очаровать флорентийцев своими нежными картинами и приятными манерами.

Рафаэль Санти вполне может написать Апостолов в Сикстинской капелле. Он способен, пишет весьма недурно, даже если всему, что он умеет, кроме, разве что, первичных навыков, Санти научился у него, у Микеланджело Буонарроти. Недаром долгие часы Санти проводил то у статуи Давида, то у большого подготовительного картона дла фрески в здании Синьории. Ну, хорошо, ещё и у Леонардо*. Визиты к этой знаменитости тоже не прошли впустую.

Приехав в Рим, Микеланджело поспешил на приём к Первосвященнику, но его не приняли. Папа потомил скульптора несколько недель, прежде чем допустил до своей особы.

После приветствия Папы Микеланджело встал с преклонённого колена,  вдохнул, чтобы начать говорить, но Папа Юлий опередил его:
   - Даже и не начинай разговора о Рафаэле Санти,  -  Папа пристально глядел на Микеланджело, - видишь, я могу читать твои мысли. Его я приглашаю расписать фресками мои апартаменты. Лучше скажи мне, есть ли у тебя какие-то мысли о размещении фигур Апостолов на потолке?

Глубоко разочарованный, с хмурым лицом, Микеланджело отрицательно покачал головой. Понтифик же словно не замечал настроения скульптора. Он привык к вечно мрачному, всем и всеми недовольному Буонарроти, он и сам нередко бывал в подобном настроении.

   - Значит иди, сын мой, думай и готовь рисунки. Я уверен, ты уже не раз бывал в капелле и видел потолок – Папа протянул руку для поцелуя, показывая этим, что аудиенция закончена.

Микеланджело молча поцеловал перстень и отправился в недавно обустроенную мастерскую делать подготовительные картоны.

Заказ был не из сложных, скульптор намеревался быстро его закончить и возобновить вопрос о мраморных статуях на гробнице для Папы Юлия II – работе, которую он с радостью начал три года назад и страстно желал продолжать, но которую Папа приостановил. Они даже поссорились тогда.

Работавший, как правило, быстро и страстно, сразу увлекавшийся, ощущавший себя созидателем, Микеланджело на этот раз не чувствовал обычного духовного подъёма, еле возил углём по бумаге. Для поддержания вдохновения читал главы о жизни и деяниях Апостолов из Священного Писания.

Он нарисовал картоны и Понтифик их одобрил, он следил за сооружением лесов в капелле по его чертежам. Всё это время скульптора не оставляло ощущение, что он делает нечто неправильное. Не раз он порывался отказаться от работы, несмотря на неизбежный гнев Папы Юлия.

Привычно взявшись одним вечером за Священное Писание, Микеланджело, по какому-то наитию, принялся читать Книгу Бытия. И перед глазами начали представать сцены. Он не спал эту ночь, а на следующее утро побежал в Сикстину с орпеделёнными образами в голове. Он примерял свои видения к потолку в капелле и уже думал как скажет Папе о его изменившихся планах.

Направляясь в Апостольский дворец испросить аудиенцию, скульптор пенял на себя: зачем он это делает? Не лучше ли быстро написать то, что поручено и возобновить диалог с Папой Юлием о мраморных статуях на его гробнице? Нет, не лучше! Нет, это уже не будет превосходно, и оттого он не сможет писать Апостолов и даже думать об этом не сможет. Так он серчал на себя и ругал себя, а ноги его ускоряли шаг, и он уже знал, что не повернёт назад.

Поэтому Микеланджело вопрошал с тёмной досадой в душе: что же есть его совершенные умения и мастерство, вкупе с вечным недовольством, Божественный дар или проклятие?

К удивлению скульптора, Первосвященник быстро согласился с новым планом, и даже с тем, чтобы все росписи мастер выполнял сам, взяв только несколько подмастерьев для подготовительных и вспомогательных работ, хотя это удлинняло срок выполнения заказа, а затем он с восторгом одобрил первые подготовительные картоны. Микеланджело уже начал расписывать потолок Сикстинской капеллы, когда услышал о прибытии в Рим Рафаэля Санти.


Рафаэль покидал Флоренцию, покидал без сожаления: его ждал Вечный Город, его ждал Рим. Сам Папа Римский Юлий II пригласил его украсить фресками свои покои и библиотеку -  спасибо земляку и дальнему родственнику Донато Браманте за содействие.

Четыре года в прекрасной Флоренции не прошли напрасно: он сумел заявить о себе, о своём таланте, видел как работают несравненные Леонардо да Винчи и Микеланджело Буонарроти и сравнил себя с ними.

Он много писал во Флоренции, но такого большого и престижного заказа у него ещё не случалось. На душе было так светло, так радостно, что ему хотелось запеть, а то и сплясать.

В Риме Рафаэль сразу получил аудиенцию у Первосвященника – опять поспособствовал Браманте. Вслед за флорентийцами Папа Юлий восхитился тонкими работами и галантными манерами улыбчивого, модно одетого красавца.

Он вдруг представил себе хмурое лицо Микеладжело с перебитым носом – последствие юношеской драки по его словам. Понтифику случалось наблюдать деятельного Микеланджело когда тот изготовлял его бронзовую статую** в Болонье или мраморные статуи для его гробницы.

Скульптор становился одержимым, все его мысли были только о скульптурах. Ходил едва ли не в рубище, словно нищий, хотя получал приличные деньги за красоту, что он создавал. Какой контраст!

Как только Рафаэль устроился, осмотрел комнаты Апостольского дворца, которые ему предстояло расписывать, он пожелал нанести визит вежливости Микеланджело Буонарроти.  Любопытно посмотреть что выходит у мастера. Однако, Браманте разочаровал его:

   - Мой любезный Рафаэль. Если ты вознамерился посетить нашу знаменитость в Сикстине, то должен тебя огорчить. Микеланджело Буонарроти никого не пускает в капеллу. Даже Папа Юлий вынужден предупреждать о своих визитах, и я тоже, хотя у меня имеются ключи от всех помещений Апостольского дворца.

   - Ах вот оно что. Тогда я навещу нашего недружелюбного маэстро в его мастерской дома, - рассмеялся Рафаэль.
   - Не стоит он того, чтобы его навещать, - пробормотал архитектор.

   - Напротив, очень даже стоит, мой дорогой друг, - мягко возразил живописец, - мы знали друг друга во Флоренции и было бы неуважительно не повидать его. И потом, может быть, я выясню что же маэстро пишет.
   - Только не удивляйся, если приём окажется весьма прохладным, - предупредил архитектор.

Молодой живописец не собирался удивляться. Он помнил о суровом нраве Микеланджело Буонарроти. Сам же солнечный Рафаэль по природе своей был доброжелателен и приветлив со всеми, кого встречал.

Вопреки предостережениям Браманте, Микеланжело Буонарроти принял его вполне сносно, хотя и без всякой радости. Рафаэль свыкся с характером скульптора, он никогда не видел маэстро Буонарроти радостным. Но Леонардо да Винчи однажды поделился с Рафаэлем: он видел мастера весёлым и даже счастливым несколько дней после окончания статуи Давида.

К огорчению Рафаэля, ему не удалось увидеть каких-либо набросков Микеланджело, тот спрятал все рисунки. Он полагался только на рассказы Донато Браманте, который, по доглу службы, иногда бывал в капелле.

Любопытство его разгоралось всё сильнее, но он не мог проникнуть в Сикстинскую капеллу, как не пытался.

Папа Юлий очень скоро понял, что не просчитался, пригласив Рафаэля Санти. Отменный живописец показывал ещё и умения отличной организации. Он живо набрал себе большую группу умелых ассистентов, работа продвигалась быстро и споро, художник много успевал. Папа Юлий только настаивал, чтобы основные фигуры на фресках были бы написаны самим Рафаэлем.

Деликатные, с классическим вкусом соразмерности работы художника, искусство быть всегда приятным собеседником и учтивочть покорили римлян, как в своё время покорили флорентийцев.

Папа Юлий II то и дело предлагал ему отобедать или прогуляться. Приглашения вскоре посыпались отовсюду. Рафаэля везде с радушием принимали, его живописью восторгались, ученики и ассистенты его боготворили, всюду следуя за учителем, женщины его обожали и он их тоже.

Микеланджело посещал обеды и представления только если Понтифик обязывал его. Всё своё время – с раннего утра и до наступления темноты - он писал фрески, заперевшись в Сикстинской капелле или рисовал картоны, заперевшись дома.

Одну и ту же еду – макароны, сдобренные незамысловатым соусом -  мастер брал с собой в капеллу, понимая, что нужны силы для писания фресок. Торопливо поедал, осматривая тем временем потолок и примериваясь, что же он успеет сделать сегодня.

Возвращался домой уже затемно, еле волоча ноги от усталости, быстро ужинал и замертво падал на постель прямо в одежде, а иногда и в обуви. Так повторялось изо дня в день.

Другой жизни он себе не представлял. Каждое утро он ощущал себя зажжённой Богом свечой, горящей весь день и без остатка сгоревшей вечером.

Рафаэля Санти он почти не видел, несмотря на то, что оба мастера работали по соседству и, казалось бы, должны были видеться часто. При редких встречах художники осведомлялись друг у друга как продвигается работа.

Рафаэль неизменно приглашал старшего коллегу взглянуть на то, что у него получается, надеясь на ответное приглашение, которого он так и не получил.

Молодого живописца всегда сопровождала толпа поклонников и обожателей. Почему-то это раздражало Микеланджело. Может быть потому, что сам он, обыкновенно, был в одиночестве.

В одну из таких встреч Микеланджело воскликнул:
   - Рафаэль, ты как обычно, со свитой, словно генерал.
   - Зато вы, маэсто, как обычно, один, словно палач, - мгновенно парировал Рафаэль.

Толпа обожателей засмеялась. Микеланджело не нашёлся что ответить и удалился с выражением досады на лице, но вместе с тем во всей его небольшой фигуре промелькнула какая-то незащищённость. Они разошлись в разные стороны.

Позже, уже оказавшись дома, Рафаэль сожалел о своей дерзкой выходке. Грубость не была характерна для добросердечного художника и оттого он чувствовал себя неловко. Рафаэлю даже стало жаль вечно одинокого, уставшего и занятого, как муравей, Микеланджело. Теперь весь Рим начнёт судачить о лютой ненависти между ними. И теперь о надеждах на приглашение в капеллу можно забыть.


И здесь ему помог всесильный Донато Браманте. Микеланджело отлучился из Рима на несколько дней и Браманте не замедлил сообщить о новости.

Нет, Рафаэль не просил помочь ему проникнуть в капеллу. Ему не позволила гордость и положение художника, которого римляне прославляли уже более, чем Микеланджело Буонарроти.

Когда Браманте предложил проникнуть в капеллу и взглянуть на то, что успел сделать Буонарроти, Рафаэль мысленно говорил себе, что это было бы недостойно - проникновение тайком, словно вор или змея...

У него не хватило сил отказаться. Он не пожалел о содеянном: то, что он увидел превзошло все ожидания. Он зарисовывал и зарисовывал. Браманте едва ли не силком стаскивал его с лесов. Следующие несколько дней Рафаэль подправлял свои фрески.

Вернувшись в Рим и услышав нескончаемые славословия в адрес Рафаэля Санти, Микеланджело отправился взглянуть на его работу. Он сразу понял, что его молодой коллега и соперник побывал в капелле.

Гнев переполнял его, он с трудом сдерживал себя.
   - Негодый Рафаэль! – запальчиво воскликнул Микеланджело, - ты всё же заходил в Сикстину, несмотря на мой запрет!
   - Да, маэстро, я был там, -  спокойно ответил Рафаэль и, бросив взгляд на свои фрески, спросил, - вам нравится результат?
   - Лучше, чем было, - недовольно буркнул Микеланджело, резко развернулся и пошёл восвояси.

Скульптор признался себе: Санти превосходно выписал фрески, зачем же себе врать. Микеланджело вернулся в капеллу и с остервенением снова принялся за работу.

Папа Юлий торопил его; первосвященник был уже настолько слаб, что боялся не успеть отслужить хотя бы одну мессу в новорасписанной капелле. И ставил в пример проклятого Рафаэля, которому пелись хвалебные песни на улицах и в домах Рима. О нём же будто забыли.

Но вспомнили, когда понадобился знаток живописи оценить фреску в церкви Святого Августина, изображавшую пророка Исайю и написанную тем же вездесущим Рафаэлем. Заказчик возмутился высокой ценой, которую запросил зазнавшийся Санти.

Уже с первого беглого взгляда Микеланджело вновь увидел следы пребывания Рафаэля в Сикстинской капелле. Некоторое время он молчал, подавляя раздражение, затем промолвил:
   - Одно это колено уже стоит затребованных денег, а остальное не хуже.

Что он мог этому противопоставить? Только работу. В один прекрасный день роспись потолка в Сикстинской капелле была, наконец, закончена.

Первосвященник отложил все дела, дабы взглянуть на потолок, когда ему доложили о том, что леса убраны, капелла вычищена, готовая к обозрению и проведению месс.

Папа долго ходил по капелле -  взгляд в потолок, с широко раскрытыми глазами и приоткрытым ртом, с руками прижатыми к груди. « Откуда в этом тощем маломерке такая мощь, такое величие, такое роскошество и великолепие? – вопрошал себя Папа, - Откуда?»

И он воздел руки к потолку, к небу:
   - Божественный! О, Божественный! Божественный Микеланджело!
   - Божественный Микеланджело! – Вторили понтифику пришедшие на мессы, восхищённо разглядывая потолок.

Из уст в уста передавалась высокая похвала Папы, а на самой воспеваемой фреске Рафаэля, изображавшей философов прошлого, законченной около года назад, появилась новая фигура. С легко узнаваемыми чертами Микеланджело Буонарроти.

Папа Юлий II прожил только несколько месяцев после росписи потолка Сикстинской капеллы. Новый Пара Римский Лев Х восславил обоих художников, а затем пригласил в Рим Леонардо да Винчи писать по его заказам.

Но они не сработались, и Леонардо уехал во Францию, приняв приглашение французского короля. Рафаэль был назначен архитектором Собора Святого Петра после смерти Донато Браманте. Микеланджело вернулся во Флоренцию.

Скульптор был поглощён работой над фасадом церкви Сан-Лоренцо по поручению Папы Льва X, когда к нему дошла весть о смерти Леонардо да Винчи во Франции.

Флорентийцы передавали друг другу полные печали истории о последних днях Леонардо на руках обожавшего его короля Франциска, о пышных похоронах с присутствием короля, об оплакивании Леонардо французами, считавшими его уже своим художником.

Не успел Микеланджело опомниться, как гонцы из Рима привезли новость о неожиданной и быстрой смерти ещё  совсем молодого Рафаэля Санти – он простудился, слёг и уже не встал с постели, сгорел, как свеча, за несколько дней. Но приезжавшие из Рима судачили о том, что к смерти Рафаэля привёл не совсем праведный образ жизни.

Микеланджело погрузился в тусклое, тупое состояние некоего небытия, даже попытки работать до изнеможения не увенчались успехом.

Что же происходит? Он не любил ни Леонардо, ни Рафаэля, особенно последнего. Почему же он так страдает? Почему так ноет грудь и щемит сердце? Будто часть его души исчезла навсегда.

Он никогда больше не увидит ни того, ни другого, не оценит их новых работ, не сравнит со своими, не встрянет в отчаянную перепалку.

«Ты теперь лучший скульптор и художник во всей Италии, а то и во всей Европе, -говорил себе Микеланджело, - тебе не с кем более соревноваться, нет у тебя теперь соперников. Возрадуйся Микеланджело!»
Он закрыл лицо ладонями и горько, навзрыд заплакал.
* В 1504 – 1506 годах во Флоренции работали одновременно три титана Возрождения – Леонардо, Микеланджело и Рафаэль.
** Эта бронзовая конная статуя Папы Римского Юлия II была утрачена.