Последний парторг

  Косой осенний дождь лупил в окна кряхтящего и качающегося вагона, сползал по стеклу слезами, барабанил на крыше и подталкивал мысли к унынию. Поезд Новороссийск – Москва ещё пребывал в неге черноморского тепла и всё отставал от расписания не спеша погрузиться на север. Снаружи застыли мутные пейзажи Воронежской области, не задерживали взгляд, сбрасывались из памяти и без сожаления оставались позади еле ползущего состава. За окном смывалась природа. Расплывшийся чернозём, казалось, вот-вот коснется и неба, и так уже серого. От мысли, что вдруг пришлось бы здесь остаться навсегда, делалось зябко и рука тянулась за очередным стаканом чая. По радио волнующий женский голос напевал о том, как опустела без него земля. Хотя она и без Cерёги Полунина собиралась опустеть, но ему это не приносило грусти, а хотелось скорее оказаться на другом конце планеты, посреди Тихого океана, где всё ясно и понятно. Заканчивался девяностый год, и наступало последнее десятилетие века, но целая эпоха исчезала на глазах, и рушилась империя. А месяц назад развалилась Серёгина семья. И его это занимало куда больше, он искал виноватых. Если соблюдать хронологию и причины, то крайним получался океан. А если принять во внимание его масштаб и Полунина, в этом случае пенять оставалось только на себя. Тем более, что в море навигатор и акустик провёл гораздо больше времени, чем с женой.
   
    Поезд подтягивался к столице, вдруг какой-то опустевшей и притихшей. Не разобравшись еще как вести себя в наступавшей стремительно демократии, люди, на всякий случай, прятались по домам. Охмелевший от вагонной тряски, экипаж траулера побродил по усыпанным листвой неприбранным улицам, потолкался в пустых магазинах и без сожаления простился с портом пяти морей в Шереметьево. А через сутки они уже приземлялись в распахнутой от духоты Лиме. Осиротевшей стране нужна была рыба, нужно было много рыбы. Есть хотелось независимо от установившегося режима. То, что политический порядок менялся, ощутили и моряки – в этот рейс впервые шли без замполита. Поэтому путь до парохода прошел весело и непринужденно, и дух свободы витал в воздухе – выпивали в открытую.
   
    В море двинулись по графику, настроили снасти и стали заниматься привычным делом. Погода и ситуация в глубинах складывалась благоприятная и рыбалка обещала быть потрясающей. Год назад из этого района и в это же время матрос с одной экспедиции ставил в гараж машину и накидывал на плечи жены шубу из ламы. И сейчас они шли с лучшим капитаном бассейна. Попасть к нему в экипаж было счастливым лотерейным билетом. Дух приподнятости владел траулером. Однако, несмотря на воцарившуюся атмосферу волюнтаризма, необходимо было разрешить некоторые формальности, как-то - выбрать предсудкома и парторга загибающейся партии, выстроив эфемерную вертикаль. В целях экономии времени форумы объединили и у беспартийных появилась возможность узнать, наконец, все секреты коммунистических масонов. Для удобства восприятия команда явилась в тапочках на босу ногу и небритая.
Первым слово взял кэп:
- Так… - на этом закончив свою речь и грозно обведя экипаж холодным акульим взглядом, пнул под столом ногой старпома.
- …чтобы не ломать голову, предлагаю предсудкомом, парторгом и профоргом выбрать кого-нибудь одного, кому нехер делать. – выпалил чиф и уставился на доктора.
-… и еще в редколлегию и киномехаником! – раздалось из задних рядов.
Матросы громко засмеялись.
- Э, нет, так не пойдет.  – встал стармех, коммунист – шестидесятник, ровесник и партнер доктора по преферансу. – Док не из нашей епархии и его ячейка в бассейновой поликлинике. Тут нужен кто-то из нашей отрасли и помоложе.
- Тогда акустик, он ненормированный у нас, вахты не стоит. И рисует хорошо.  – предложил электромеханик.
- И поёт красиво.  – мечтательно вздохнула официантка Люся.
- Тем более.  – подытожил старпом. – А теперь слово капитану.
- Ну...?  - второй раз заглянул в душу экипажу мастер, потом встал и вышел.
Матросы разочарованно расходились. Партийная тайна оставалась покрыта мраком. Но Серегу хлопали по плечу и называли комиссаром.

    После ужина по трансляции голосом четвертого помощника объявили: «Председателям судового комитета и профсоюзной организации, секретарю партийной организацию и акустику, в одном лице, подняться на мостик». Начинается, подумал Полунин. В штурманской рубке, развалившись на диванах, пили кофе и курили купленные на перелете в Гаване сигары основные партийцы парохода – капитан, старпом и технолог. Судно шло под выборку, малым ходом, с полным тралом и бутылка рома на столе держалась уверенно.
- Да ты присаживайся, Пол, давай, за назначение твое, не обижайся, хе-хе. Тебе ж не трудно?  - подвинулся кэп.
- Нет, конечно.  – пожал тот плечами, прекрасно понимая комичность и нелепость ситуации.
- Ну, тогда прими наши заявления.  – сунул ему под нос три листа бумаги Виктор Иваныч, технолог.  – Мы выходим из партии!
И все трое уставились на вновь избранного.
- Выходят девки замуж.  – неожиданно вырвалось из Серёги.
Мастер удивленно приподнял брови.
- От меня-то вы что хотите, товарищи командиры?  - широко улыбнулся в навигаторе вдруг невесть откуда появившийся бес.
- Как это что? Ты теперь парторг, мы подаем тебе заявления, ты их удовлетворяешь и мы, значит, беспартийные.  – заключил чиф.
- И не платим взносы.  – припечатал технолог.
- Что, что?  - прищурился полунинский нечистый.  – Вы, товарищи, выходите куда хотите и за кого хотите, а я вас удовлетворять не буду. Не моя это прямая обязанность. На это есть бюро горкома. В котором вы входили туда, откуда теперь бежите наперегонки. Хе-хе.
Залпом выпил свой ром и ушел в рыбцех на подвахту. Ставриду гнало прорвой.

    Через три дня мстительный технолог Виктор Иваныч подговорил рыбмастера и тот, подкараулив акустика в коридоре возле камбуза, ухмыляясь, при всех вручил свои каракули на замасленном обрывке бумаги. Присутствующие заржали. Так в три дня фактически перестала существовать партийная организация парохода. История писала саму себя на глазах. Их оставалось только двое – Серёга и матрос-грузин. Давид плохо писал по-русски, а на грузинском заявление не принималось. Сначала сын Сакартвело поил вождя чачей, а когда та кончилась, сплясал лезгинку, зажав в зубах шкерочный нож и глядя прямо в глаза. Но Серёге было до лампочки. Со словами: «коммунисты не сдаются» он заснул прямо в каюте горца на диване.
   
    Утром Полунин отправил радиограмму о сдаче позиций руководящей и направляющей силы на пароходе в Управление, присовокупив протокол собрания и заявления ренегатов. В ответ получил цитату от вождя – «Больных вопросов не обходить, не затушевывать, а ставить их ребром!» Слегка поразмыслив, он решил, что никому хуже не будет, если первоисточник побеседует сам с собой и отстучал на ключе – «Надо иметь мужество глядеть прямо в лицо неприкрашенной горькой правде.» Больше его никто не беспокоил, сданные партбилеты были сложены в противогазную сумку и заперты в надежном сейфе вместе с регламентным запасом спирта.

    На той земле, которую мы оставили, направляющая сила, по старчески плохо уже соображая, зашла в тупик и, оглянувшись назад, обнаружила себя в одиночестве. Младший брат комсомол в силу молодости оказался пошустрее и уже давно варил штаны по подвалам. И только партия, наконец, собралась произнести сакральное «Надо!», отвечать уже было некому. Пока ЦК недоумевал и искал ответы на внезапные вопросы, свалившиеся с неба, неожиданно зашевелился другой, казалось бы, бесполезный орган – профсоюз. Этот, увидев, как пинают соратника, пошел иным путем. Прикинув на конторском арифмометре, какая прослойка более многочисленная, замшелые грибы из ВЦСПС смело стали на защиту работяг.
   
    И вот с берега посыпались новости. И одна лучше другой. Оказывается, вещал профсоюз, все должны работать меньше, а получать больше. В том числе и в инвалюте. С этим никто не спорил. Отчеты отраслевых конференций пахли порохом и отражали свет далеких зарниц. Явственно слышалась канонада. Моряки заволновались, почуяв ветер перемен. Кто-то предложил бросить рыбалку и идти своим ходом домой, но не в Новороссийск, а в Питер пробираться по Неве. Мол, плавали, знаем одно место. Особенно в душу запала весть о том, что принято решение о беспрерывном плавании не больше ста суток. Вроде, как больше человеческий организм не должен выдерживать, а то сойдет с ума и его не допустят на выборы. Раньше, находясь на промысле шесть месяцев, мы об этом не знали и голосовали прямо в океане. А, может, это и специально было так подстроено, чтобы единогласно всё получалось.
   
    Однако, время шло. Траулер давно настроился на рабочую волну и гнал продукцию как сумасшедший. Воодушевляло то, что вдруг стали расти закупочные цены и пай подымался будто на дрожжах. Каждый вечер матросы собирались возле доски со сводкой, и с застывшими сердцами наблюдали как крошится мел в руках технолога. При очередной добавленной сотне на пай все громко ухали и разбегались по каютам строить планы. Многие уже были при автомобилях. Оставалась шуба.
   
    И тут в январе при ясном небе грянул гром. С берега пришёл циркуляр об обмене крупных денежных банкнот на новые купюры. В течении трех дней. Такой подлости плавсостав не ожидал, всё обесценивалось на глазах. В один момент исчезли автомобили, развалились однокомнатные кооперативы и истлели шубы. Всё летело в тартарары. Первым в радиорубку через сутки колебаний явился рефмашинист и отбил жене радиограмму: =ЛЕВОМ УГЛУ САРАЯ МАТРАСЕ ВОЗЬМИ ВСЕ ТЧК КОЛЯ=.  На другой день получил ответ: =УЕХАЛА ДЕТЬМИ МАМЕ НИКОЛАЕВ ТЧК ОЛЯ=. За Колей потянулись остальные запасливые страдальцы, делать было нечего, надо спасать припрятанные активы. Как-то все рассосалось и улеглось, когда вдруг подоспела депеша, что, мол, высочайшим указом решено морякам перенести обмен до возвращения домой. Приоткрывалась завеса нашего стремительного обогащения и экипаж заскучал. Но как раз стукнуло сто суток с начала рейса.
   
    В восемь ноль-ноль утра в полунинской каюте раздался телефонный звонок и вежливый чиф попросил подняться в рубку. Серёга с удивлением отметил, что тот не орал эту просьбу по трансляции, как обычно. «Может она и сломалась?» - по -доброму рассуждал Серж про себя. Реквизит на мостике несколько переменился, рома и сигар не было, но персонажи остались прежние – кэп что-то разглядывал в бинокль прямо по курсу, старпом делал вид, что сверяет прокладку, при этом шевеля губами, а технолог тишину шагами мерял.
- Здравия желаю! – бодро поприветствовал присутствующих чёрт, сидящий в нутре акустика.
- Ты, это, спустись в рыбцех, узнай, чего они хотят. – не оборачиваясь пробубнил капитан -директор.
- Не понял… где я и где разделка? Вы меня с Иванычем не перепутали, Александрыч? – взвился нечистый сподручный.
- Тихо, тихо, старик, тут это, понимаешь, такое дело… политическое, можно сказать. – взял его под руку технолог.
Оказалось, моряки точно подсчитали сутки и теперь требуют захода в ближайший иностранный порт для отдыха измученных душ и услад телесного характера. Согласно рекомендациям бассейнового профсоюза. А до тех пор при полных ваннах рыбы отказываются от работы. Это было что-то новенькое.
- Мастер, но я –то тут при чем? Это же вы первый после Бога. Выйди к ним и так прямо скажи, мол, властью, данной мне свыше и т. д. и при этом сделай вид, что взводишь курок в кармане. – это уже Серёга высказался. Бес примолк.
-Да нет, понимаешь, времена нынче другие. – наконец обернулся кэп. – Начитались Огонька, медузу им в глотку…Ты вот что, спустись и так по-свойски, мол, кончай дурака валять, прогорим, план не вытянем. Поговори как предсудком.
- …или как киномеханик? – высунулся чертяка.
Конечно, ситуация была ясна как божий день. Делать остановку посреди дороги, это, считай уже, конец пути. Приплыли, что называется. Свернуть снасти, прибрать такелаж, переход, стоянка, потом в обратную сторону, отстроиться, плюс раскачка…
- В общем, давайте с технологом, берите тралмейстера и без победы не возвращайтесь. – дал последнее напутствие командир.
   
    Рыбцех встретил тусклым освещением и глухим ропотом. Механизмы безмолвствовали. Вся дОбыча и обработка в повседневном платье валялась на гофротаре и дымили папиросами. Выше всех на ленте транспортера голый по пояс сидел матрос Кащеев и перебирал четки.
- Так, почему не приступаем к работе? – грозно начал из-за спины траловый.
- Забастовка у нас. – лениво ответил за всех Кащеев. – Сто дней прошло? Прошло. Заход положен? Положен. Всё, вынь да положь, работать не будем.
- Да вы с ума сошли, да это же… - взвился Иваныч, сделав шаг назад.
-Так, короче, - оборвал его культурист-трюмный. – ты не кипятись, ты ничего не решаешь. Мы требуем капитана. Караул устал. Баста.
Матросы отвернулись от нас и заговорили о своем.
   
    Вечером состоялось собрание, до которого и так все было ясно. Моряки ничего не хотели слышать, ни расчётов, ни доводов и требовали, казалось, законное. Гегемон пёр напропалую. Хмель вседозволенности кружил головы. В очередной раз низы не захотели, а верхи при этом не смогли. Власть была утеряна. Но, наконец, кэп плюнул, сам устав, дал запрос в контору, неожиданно тут же получил добро (там, наверху, видно, тоже что-то менялось) и через неделю мы уже шли на всех парусах в Вальпараисо.
   
    …Стоянка прошла как в тумане. Почти сразу экипаж понял свой просчёт, но было поздно. Денег раздали ни то, ни сё. Чили оказалась весьма дорогим удовольствием. А так как возвращались мы через Кальяо, то заокеанский гешефт лопнул, как и предсказал мастер. И спуская песо в припортовых бадегах, матросы силились вспомнить кто же первым заговорил про этот ненужный отдых. Кащеев старался держаться в тени. Главным подвохом оказалось то, что отдохнуть в привычном формате не получилось – не успели сойти на берег, как уже надо поднимать пары в обратный путь. Головы трещали от цветных ликеров. Промысла оставалось всего ничего. Выкинув псу под хвост половину заработанного, матросы до конца рейса проходили хмурыми и старались не попадаться мастеру на глаза.
   
    Полунин отнёс ту противогазную сумку с документами в опустевший горком, высыпал их на стол в канцелярии, заплатил взносы за текущий месяц, сам расписался в своем билете и это оказалась последняя запись, ему поставили штамп и кинули книжку в общую кучу на полу. Но что-то ёкнуло у Серёги в груди в последний момент. Показалось, что отобрали кусок его жизни и втоптали в грязь. Тут и чертяка внутри внезапно притих от такой наглости. Тогда акустик поднял не им брошенное, сдул пыль, положил во внутренний карман и даже циничный бес облегчённо вздохнул.

                Э П И Л О Г
   
    Двадцатого августа того же года рано утром Полунина разбудил телефон. Вкрадчивым голосом технолога Иваныча трубка пожелала ему доброго утра. Серёга удивился, так как приятельских отношений у него с ним не было.
- Ты слышал? – спросила трубка.
- Слышал, конечно. И видел. Балет. По телеку.
Трубка помолчала. На том конце провода кто-то шушукался. Потом в ухе ожило опять.
- Это … а куда ты дел наши партбилеты, ну, что мы тебе отдали тогда в море? Где они?
- Как где, отнёс по приходу в горком.
- Да? А кому отдал, не помнишь?
- Помню. Третьякову.
- Понятно. А где найти его, не знаешь? Нет? А, ну ладно, будь здоров. – и телефон дал отбой.