Глиняный сосуд

Тусклый, желтоватый свет единственной настольной лампы в лавке "Пыльные Реликвии" Артура Вейна едва боролся с абсолютной, жадной тьмой, расползающейся из углов. Воздух был не просто густым – он был плотным, словно вдыхаемый сироп из пыли веков, высохшей древесной смолы, прогорклой кожи переплетов и чего-то неуловимого, но отвратительного: сладковатого, как разлагающийся мед, с кислым подтоном старой крови и металлической остротой ржавчины. Полки, громоздящиеся до самого заплесневелого потолка, были набиты костями времени: треснувшими фарфоровыми куклами с глазами-пуговицами, застывшими в вечном немом крике; пожелтевшими фолиантами, чьи страницы шелестели сами по себе, словно крылья ночных бабочек; тусклыми медными инструментами с острыми, неясного назначения лезвиями, на которых иногда задерживался взгляд, вызывая необъяснимый холодок в животе. Тишину, тяжелую и звонкую, как колокол перед ударом, нарушали лишь тиканье часов где-то в черной пасти задней комнаты и редкое, влажное потрескивание половиц – звук, слишком похожий на лопающиеся под гнетом пузыри в болотной трясине.
Артур Вейн, чье лицо, изрезанное морщинами глубже, чем каньоны на старых картах, отражало усталость мира, протирал очки грязным уголком рубашки. Его пальцы, костлявые и дрожащие от вечного напряжения, разбирали ящик, прибывший из разоренного поместья где-то в песках, забытых даже картами. Безделушки, потускневшее серебро, черепки – мусор ушедших эпох. Но на самом дне, завернутый в лоскуты выцветшей парчи, слипшейся от какой-то темной слизи, лежал он.
Это был сосуд. Не золотая лампа из сказок, а нечто куда более древнее и зловещее. Вылепленный из грубой, темной глины, обожженной почти до каменной твердости. Высотой с предплечье, с узким, неестественно длинным горлышком, запечатанным субстанцией, похожей на запекшуюся кровь, смешанную с черным воском и пеплом. Основание было широким, округлым, словно окаменевшая утроба поглотившая дитя. Поверхность испещрена вырезанными символами – не арабской вязью, а знаками, которые кричали о своей древности, угловатые, спиралевидные, напоминающие извивающиеся кишки или застывшие вопли. Глаза, смотрящие со всех сторон. Знаки, от которых в глазах Артура начинало рябить, а в висках стучать тупой болью. Когда его пальцы коснулись шероховатой поверхности, холод пронзил кости, как прикосновение льдины из вечной мерзлоты. Глина была не просто холодной – она была мертвой, выхолощенной, словно вытащенной из глубин склепа, где солнце не светило тысячелетия. От нее веяло тишиной могилы и обещанием чего-то невыразимо чужого.
Любопытство, этот вечный червь, грызущий души коллекционеров, заглушило первобытный шепот страха в затылке Артура. С трудом оторвав взгляд от гипнотизирующих узоров, он осторожно поставил сосуд на стол прямо под лампу. Свет выхватил его из мрака, подчеркнув не просто уродство формы, но и аномалию: тени от сосуда ложились под неправильными углами, как будто свет преломлялся в несуществующей линзе. Артур взял тонкий нож для резки бумаги, его рука дрожала. Он поддел засохшую, потрескавшуюся печать. Она раскрошилась с сухим, костлявым треском, рассыпав черные, как уголь, осколки. Под ней – не отверстие, а лишь еще один слой того же черного, блестящего вещества, похожего на запекшуюся кровь насекомого. Артур надавил сильнее. Нож сорвался, скользнув по пальцу. Острая боль, и капля алой, человечески теплой крови упала на ледяную черноту печати.
Мир схлопнулся.
Тиканье часов захлебнулось. Воздух сгустился мгновенно, став вязким, как деготь, заполняя легкие липким ужасом. Тени по стенам вздрогнули и поползли прочь от сосуда, извиваясь как живые гады, оставляя за собой влажные, темные полосы на обоях. Кровь из пореза на пальце Артура не просто капала – она потянулась, тонкой, невероятно живой алой нитью, к черной печати, впитываясь в нее беззвучно и жадно, как в сухую землю. Глиняный сосуд завибрировал. Сначала тихо, как натянутая струна, затем сильнее, заставляя дребезжать стекла в шкафах и с полок сыпаться мелкий хлам. Из узкого горлышка не повалил дым. Из него «вытекло» нечто. Темно-серый, почти черный туман, тяжелый и маслянистый, как нефть, стекал по стенкам сосуда и растекался по столу не паром, а слизью. Он не поднимался, а полз, цепляясь за дерево, оставляя за собой мокрый, липкий, блестящий след, испускающий запах. О, Боги, этот запах! Сладковато-приторная вонь гниющей плоти, смешанная с пылью раскопанных гробниц, озоном после удара молнии в болото и чем-то невыразимо чуждым, металлически-кислым, как ржавчина на языке и страх в горле. Артур отпрянул, ударившись спиной о полку; старые фарфоровые фигурки рухнули на пол, разбиваясь с хрустальным звоном, который казался криком. Его охватил ледяной, парализующий ужас, сковывающий мышцы и сжимающий горло. Он хотел закричать, но издал лишь хриплый стон. Ноги не слушались, взгляд прикован к растущей луже движущейся тьмы на столе.

Туман сгущался, пульсируя, как черное сердце. Он поднимался, формируя очертания – слишком вытянутые, слишком гибкие, слишком неправильные для скелета любого известного существа. И Он вышел.
Не возник в сиянии. Не материализовался с грохотом. Он вытек, как гной из вскрытого тысячелетнего нарыва, приняв форму в центре комнаты. Высокий. Чудовищно высокий, выше потолка лавки – его пришлось согнуть в неестественной, болезненной позе, длинная шея скрючена, голова наклонена под углом, ломающим позвонки. Тело казалось вылепленным из того же влажного, темно-серого тумана, но с ужасающей, плотной плотью. Оно мерцало, как нефть под лунным светом, и струилось, как смола, но сохраняло форму – худую, истощенную до костей, обтянутых этой пульсирующей мембраной. Конечности были невероятно длинными, тонкими, как у паука-сенокосца, с изломанными суставами. На груди, животе, спине зияли глубокие впадины – не раны, а отверстия, черные и бездонные, словно ведущие в иные, немыслимые измерения. Из них сочился тот же маслянистый туман и струился слабый, мертвенно-бирюзовый свет.
Но лицо... лицо было средоточием кошмара. Удлиненное, лишенное носа – лишь две черные, влажные щели, втягивающие воздух с шипением. Глаза... их было множество. Два больших, вертикально-миндалевидных, занимавших пол-лба, без век и ресниц, светились изнутри холодным, мертвенно-бирюзовым светом, как гнилушки в глубине трясины. Зрачки – вертикальные щели, как у змеи, но абсолютно черные, бездонные. Они не моргали. Просто впивались в Артура, сканируя его душу, его страх, его самое сокровенное. И еще глаза – десятки, нет, сотни крошечных, как булавочные головки, темно-красных точек, мерцающих, как угольки. Они усеивали лоб, виски, скулы, длинную, тонкую шею, даже верхнюю часть туловища. Они смотрели во все стороны сразу, не мигая, создавая жуткое ощущение полного, всепоглощающего наблюдения.
Рот... Рот был просто горизонтальной щелью, прорезанной ниже больших глаз. Когда он открылся – медленно, с влажным, хлюпающим звуком – Артур увидел не зубы, а пустоту. Абсолютную, беззвездную черноту, как вход в колодец, уходящий в самое нутро безумия. Из этой бездны вырвался не голос, а звук. Шелест тысяч высохших крыльев саранчи, скрежет камня, перемалывающего камень в порошок, шипение раскаленного докрасна металла, опущенного в ледяную воду, и ледяной вой ветра в космической пустоте – все слилось в один, вселенский, леденящий кровь до кристалликов льда гул. Он не просто наполнил комнату – он вибрировал в костях Артура, выбивал воздух из легких, заставлял зубы стучать в безумном ритме.
– ТРИ... – проскрежетал Голос. Каждое слово было когтем, выцарапывающим руны на костях Артура. – ...ЖЕЛАНИЯ...
Давление в ушах стало невыносимым, из носа потекло что-то теплое. Тени за спиной существа сгустились, приняв зыбкие, рогатые, когтистые формы, которые тянулись к Артуру, не касаясь.
- ...ЗА КРОВЬ... ПРИЗВАВШУЮ... ЗА ПЕЧАТЬ... РАЗРУШЕННУЮ...

Артур задыхался. Его разум был белой вспышкой паники, тело – куском оцепеневшего мяса. Он понял с ужасающей ясностью: это не джин из сказок. Это было нечто древнее пирамид, старше самих звезд. Сущность, заточенная в глиняную темницу за преступления против самой основы реальности. Его кровь, его глупая, смертная неосторожность, разбудили этого стража извечных ужасов.
– Н-нет... – выдавил он, голос – жалкий писк мыши под лапой совы. – Я... не хочу ничего! Закройся! Вернись! Прошу!
Существо наклонило свою чудовищную голову еще ниже. Множество красных глаз-точек сузились до булавочных уколов. Большие бирюзовые глаза замерли, не мигая. Из бездонного рта вырвался звук, похожий на сухой, безрадостный смех – треск ломающихся костей под прессом. Артуру показалось, что по его спине пробежали ледяные многоножки.
– ОТКАЗ... НЕВОЗМОЖЕН... – прошипел Голос, и в нем слышался металлический скрежет. – ЗАКОН... ДРЕВНЕЕ СОЛНЦА... КРОВЬ ПРОЛИТА... ДОЛГ ВОЗНЕСЕН... ТРИ ЖЕЛАНИЯ... ИЛИ...
Оно медленно, с противным хлюпаньем суставов, протянуло руку. Рука была невероятно длинной, костлявой, с пальцами, тонкими и гибкими, как у паука, заканчивающимися острыми, изогнутыми когтями цвета воронова крыла, отполированными до зловещего блеска. Самый кончик когтя, холодный как космос, мягко коснулся виска Артура. Холод пронзил череп, как шило изо льда, достига самого мозга.
- ...ВЕЧНОСТЬ... В ПУСТОТЕ МЕЖДУ МГНОВЕНИЯМИ... ГДЕ НЕТ ДАЖЕ БОЛИ... ТОЛЬКО... ОСОЗНАНИЕ... БЕЗКОНЕЧНОГО... НИЧТО...
Мысль о такой участи была хуже любой пытки, любой смерти. Бездна чистого небытия, лишенная даже страдания, только вечное падение в осознании собственного несуществования. Артур понял – он должен желать. Но каждое слово, вырванное у такого существа, будет семенем кошмара, прорастающим в его реальности. Разум лихорадочно метался. Богатство? Власть? Любовь? Все это было лишь инструментами для изощренной пытки. Знание... Знание казалось единственным, что можно попросить без немедленного превращения в ад.
– Я... я хочу знать! – выпалил он, голос сорвался на визг отчаяния. – Хочу знать правду! Всю правду о... о моем сыне! Эрике! Он исчез десять лет назад! Что с ним случилось?! Где он?!
Последняя надежда – холодный, безэмоциональный факт. Может, это обойдется без извращения.
Множество глаз джина сверкнули синхронно – бирюзовые холодным огнем, красные – лихорадочным багровым светом. Воздух завибрировал, загудел низкой нотой, от которой задрожали внутренности Артура.
– ЖЕЛАНИЕ... ПРОИЗНЕСЕНО...
Существо не стало щелкать пальцами. Оно просто сосредоточилось. Пространство перед Артуром задрожало, как воздух над раскаленной плитой. Оно помутнело, стало вязким, как кисель, и в нем проступили образы, невероятно четкие, стереоскопические, окружающие его. Улица. Поздняя, дождливая ночь. Молодой человек, копия Артура в юности, Эрик, шел, напевая под дождем. Затем – резкий, пронзительный визг тормозов, черный, потрепанный седан, вылетевший из переулка на красный свет. Удар. Глухой, влажный звук тела, ударившегося о капот, а затем отброшенного на мокрый асфальт. Хрипы, кровавые пузыри на губах. Потухающий взгляд, устремленный в черное небо. И лицо водителя, вылезшего из машины – пьяное, перекошенное от животного страха, знакомое... Это был старый Тобиас Бартоу, сосед-алкоголик, умерший через год от цирроза в своей вонючей конуре. Никто и не подозревал... Никто не искал. Считали, что Эрик просто сбежал.
Правда вонзилась в Артура не ножом, а раскаленным ломом. Не таинственное похищение, не бандиты, а тупая, пьяная случайность. И виновник – жалкий, ничтожный червь – избежал не только правосудия, но даже подозрений. Боль десяти лет поисков, надежды, отчаяния сменилась яростной, бессильной ненавистью и горьким, всепоглощающим разочарованием. Он застонал, схватившись за голову, чувствуя, как по щекам текут горячие слезы бессилия. Он чувствовал тот удар, слышал хруст костей сына, ощущал холод дождя на своей коже.

– ПРАВДА... ГОРЕК ПЛОД...– проскрежетал джин, и в его голосе прозвучало нечто похожее на... наслаждение от этой агонии – ВТОРОЕ ЖЕЛАНИЕ... ГОТОВ ЛИ ТЫ ПЛАТИТЬ ДАЛЬШЕ...
Отчаяние, смешанное с ненавистью к Бартоу, к миру, к самому себе за свою глупость, охватило Артура. Он посмотрел на существо, на его мерцающую, чуждую плоть, на бездну рта, обещающую только муку. Безумная, отчаянная идея, рожденная болью и ужасом, мелькнула в его воспаленном сознании.
– Я хочу... хочу его ВЕРНУТЬ! – закричал он, срываясь на истерический вопль, указывая дрожащим пальцем на место, где висело видение сына. – Верни моего Эрика! Живым! Сейчас! Таким, каким он был в тот вечер, до... до всего этого!
Джин замер. Все его многочисленные глаза уставились на Артура с такой интенсивностью, что тому показалось, будто его скальпируют взглядом. Холодный свет в них вспыхнул ослепительно ярко, на мгновение затмив лампу. Из горизонтальной щели рта вырвалось влажное шипение, похожее на смех гиены.
– ЖЕЛАНИЕ... ПРОИЗНЕСЕНО...
На этот раз существо подняло одну из своих паучьих рук. Когтистые пальцы сжались в подобие когтистой лапы. Воздух затрещал, как ломающееся в мороз стекло. В центре комнаты, там, где только что была пустота, пространство разорвалось. Не вспышка света, а черная, рваная, кровоточащая тьмой дыра, из которой хлынул концентрированный смрад гниющей плоти, болотной тины и праха могил. Из разрыва что-то вывалилось на пол с глухим, мокрым шлепком и хрустом ломающихся ребер.
Это был Эрик. Или то, что когда-то было Эриком. Он лежал в неестественной позе, одетый в ту же поношенную кожаную куртку и джинсы, что и в ночь гибели. Но ткань была пропитана до черноты засохшей грязью, запекшейся бурой кровью и какой-то слизистой зеленью. Тело... Оно было целым, но мертвым. Кожа землисто-серая, местами сине-багровая, обвисшая, как на трупе, пролежавшем недели в холодной воде. Она была покрыта липкой слизью и... двигалась. Шевелилась, как будто под ней копошились тысячи невидимых личинок. Волосы слипшиеся, покрытые тиной и черными пиявками. И запах... Запах открытого склепа после наводнения, гниющей плоти, смешанной с кислым болотным духом.
"Сын" дернулся. Задрожал всем телом, как в эпилептическом припадке. С хрустом переломанных шейных позвонков повернул голову. Лицо... Оно было узнаваемым, но разрушенным. Глаза – мутные, молочно-белые, без зрачков, как у вытащенной из воды неделю назад рыбы. Они смотрели сквозь Артура, в пустоту. Губы, синие, потрескавшиеся, с отмершей кожей, шевельнулись. Из уголка рта вывалился белый, жирный червь и упал на пол.
– Па... па-а... – хрип вырвался из горла. Это был не голос, а скрежет гниющих связок, звук двери склепа, которую десятилетия не открывали. – ...а-а... т-т... холодно...
Артур в ужасе отшатнулся, натыкаясь на поваленную полку. Его желудок сжался спазмом, во рту встал ком тошноты. Это не был его сын. Это была пародия, мерзкая кукла, слепленная из разлагающейся плоти и черной магии. Оживленный труп, вытащенный джином из гнилостных глубин небытия или какого-то соседнего кошмара. Личинка, призванная его отчаянным желанием.
– Нет! – завопил Артур, чувствуя, как рассудок рвется, как старая ткань. – Нет, это не он! Это мерзость! Убери это! Убери обратно в ту дыру! Сейчас же!
– ОН ЖИВ...– прошипел джин, его бирюзовые глаза светились холодным, абсолютным торжеством. Красные точки ликовали багровыми вспышками. – ТАКИМ... КАКИМ БЫЛ... НА ПОРОГЕ... МЕЖДУ МГНОВЕНИЯМИ... ДО... И ПОСЛЕ...
Существо сделало шаг вперед. Его тень, огромная, рогатая, с множеством щупальцевидных отростков, поглотила Артура, накрыв ледяным мраком. Запах тления стал физически осязаемым, обволакивающим.
– ТРЕТЬЕ ЖЕЛАНИЕ... —Коготь, длинный и блестящий, как обсидиан, снова коснулся виска Артура. Холод пронзил мозг. – ...ИЛИ... ВЕЧНОСТЬ... В ПУСТОТЕ...
"Эрик" на полу дернул ногой, пытаясь подняться. Его мутные глаза медленно, с трудом повернулись к Артуру. Из полуоткрытого рта хлынула струя черной, зловонной жижи, смешанной с белыми личинками. Он протянул руку – кожу на ней лопнула, обнажая темные, влажные сухожилия и кости. Артур смотрел на джина, на это древнее, бесконечно злое существо, на его мерцающие глаза и бездонный рот – врата в абсолютный ужас. Он понял окончательно: любое его желание будет извращено, любое слово станет петлей на его шее. Отчаяние достигло дна, смешавшись с безумной, животной яростью ко всему – к джину, к Бартоу, к миру, к самому себе.

– Я желаю... – прохрипел Артур, голос сорвался в шепот, полный ненависти. Он собрал всю ярость, всю боль, весь страх, всю ненависть, разорвавшие его душу. – Я желаю, чтобы ТЫ ИСЧЕЗ! Чтобы ТЫ БЫЛ ЗАПЕРТ ВЕЧНО В САМОЙ ГЛУБИНЕ ТЬМЫ! Чтобы ТЫ ПОГИБ, СТЕРТЫЙ ИЗ САМОЙ ПАМЯТИ БЫТИЯ!
Последние слова он выкрикнул, брызгая слюной и слезами бессилия, указывая дрожащим, окровавленным пальцем прямо в бездну глаз джина. Тишина повисла тяжелее свинца. Даже "Эрик" на полу замер, его мутные глаза закатились. Множество глаз джина – и большие бирюзовые, и крошечные красные – расширились. Не от страха. От...изумленного понимания. Потом из его ужасного рта вырвался звук. Не скрежет, не шипение. Это был ледяной, бездушный, бесконечно довольный смех. Звук, от которого застыла кровь в жилах, а сердце едва не лопнуло от ужаса.
– ЖЕЛАНИЕ... – проскрежетал Голос, и в нем слышалось чистейшее, немыслимое наслаждение. – ...ПРОИЗНЕСЕНО... И... ИСПОЛНЕНО...
Джин расправился во весь свой немыслимый рост, его голова впилась в потолок, кроша штукатурку. Его тень заплясала на стенах, приняв чудовищные, неописуемые очертания космического ужаса. Он поднял обе руки, его пальцы-пауки сцепились в сложный, невозможный для человеческого понимания жест, напоминающий плетущую паутину мандалу из костей. Символы на глиняном сосуде на столе вспыхнули кроваво-красным светом, таким ярким, что Артур на мгновение ослеп. Воздух завихрился, завывая, как миллион потерянных душ в аду, поднимая в смерче книги, обломки полок, осколки стекла. Лавка погрузилась в хаос летающих обломков, ревущего ветра и сгущающихся, живых теней. Стены затрещали.
– ИСЧЕЗНУТЬ... – прогремел Голос, заглушая адский грохот, вбиваясь в мозг. – ЗАПЕРТЬСЯ ВЕЧНО... ПОГИБНУТЬ…— Каждое слово било по Артуру, как кувалда, вышибая последний воздух. – НО ЗАКОН... ДРЕВНЕЕ БОГОВ... ЗАКОН ТРЕХ... ДОЛЖЕН БЫТЬ... ИСПОЛНЕН... ДО КОНЦА...
Существо сделало шаг. Не вперед, а сквозь ткань реальности. Оно начало растворяться, как дым, но не исчезать полностью. Артур почувствовал сдвиг, как будто мир под ним провалился, а затем встал на место, но... криво. Как картина, повешенная косо.
Вихрь стих так же внезапно, как начался. Грохот упавших предметов сменился звенящей, гробовой тишиной, давящей на барабанные перепонки. Лавка была разрушена до основания. Полки повалены, стекла выбиты, книги разорваны, вещи превращены в труху. Глиняный сосуд стоял на столе невредимый, его символы снова были темными и безжизненными. "Эрик" исчез. Но что-то было категорически не так.
Артур, весь в синяках и царапинах, с окровавленным виском, огляделся, превозмогая тошноту и головокружение. Тени лежали слишком густо, слишком плотно, словно вырезанные из черного бархата. Воздух все еще пах тлением, озоном и пустотой. Он подошел к входной двери, ведущей на улицу. Ручка не поворачивалась. Он толкнул изо всех сил – дверь не поддалась, словно была частью монолитной скалы. Он бросился к единственному окну, затянутому плотной, грязной тканью. Дрожащими руками отдернул ее.
За окном была не ночь. Абсолютная Пустота. Непроглядная, бездонная чернота, без звезд, без луны, без намека на свет, на форму, на что-либо. Как черная, безвоздушная пропасть, начинающаяся прямо за стеклом. Ни звука. Ни движения. Только тишина, громче любого крика. Артур отпрянул, ударившись о разбитый шкаф. Его взгляд упал на уцелевшее овальное зеркало в золоченой, облупившейся раме, висевшее на уцелевшем участке стены. В нем отражался разгром лавки. И его собственная фигура – изможденная, окровавленная. Но что-то было не так. Поза была немного иной – слишком прямой. Угол наклона головы... неестественным. И глаза. В отражении его глаза светились тусклым, мертвенно-бирюзовым светом, как у джина. И в глубине зрачков – крошечные, едва заметные красные точки.

Холодный, скребущий, знакомый до кошмара смешок раздался прямо у него за спиной, из темного угла за уцелевшей частью прилавка. Артур медленно, со скрипом позвонков, обернулся. Лавка была пуста. Но тени в углу за прилавком сгустились, стали плотнее, приняв знакомую, неестественно высокую и худую форму. И множество крошечных красных точек зажглись во мраке, уставившись на него с бесконечным, ненасытным голодом.
Джин не исчез. Он не погиб. Он был заперт. Вечно. Вместе с тем, кто его призвал. В лавке, ставшей его новой глиняной тюрьмой. И Артур понял страшную, окончательную истину своего третьего желания. Он не изгнал джина. Он стал его вечным сокамерником и ключом. Его кровь, его жизнь, его сама сущность теперь была печатью на этой новой темнице, но и дверью, через которую джин мог наблюдать, влиять, мучить. А джин... джин был здесь. С ним. Навсегда. И у него была вечность, чтобы превратить каждый миг в бесконечную агонию, медленно стирая личность Артура, заполняя его изнутри своим древним, чуждым ужасом.
Из темноты за прилавком раздался скрежет когтей по дереву – медленный, методичный, как отсчет времени до конца всего. И шепот, такой же леденящий, как прикосновение могильного холода, проникший прямо в мозг, минуя уши:
– ВЕЧНОСТЬ... – прошипел Голос, и Артур почувствовал, как его собственные губы непроизвольно шевелятся в такт. – ...НАЧИНАЕТСЯ... СЕЙЧАС... И ЭТА... ПЕРВАЯ... ИЗ БЕСЧИСЛЕННЫХ... СЕКУНД...