Мой друг - Мишель...

Мой друг - художник и поэт,
В дождливый вечер на стекле,
Мою любовь нарисовал,
Открыв мне чудо на земле...
(Константин Никольский)

В детстве у меня был друг. Я звала его - Мишель, взрослые - поручик Михаил Юрьевич. Иногда - просто барин, а за глаза всё больше - язва в мундире. Мне было непонятно отчего так, но, кажется, именно это объясняло его нелюдимость.

Он часто сидел на камне у подножья Машука и рисовал. У него имелись настоящие кисти, как у художника из книжки. Он умел рисовать горы, облака, портреты и даже солдатиков с пушками. А однажды нарисовал меня. Только не с лицом, а как будто я - цветок:
- Ты всё равно будешь меняться. А так останешься собой.

Мне нравилось сидеть с ним. Мишель не говорил лишнего, а когда говорил, то интересно. Он рассказал, что написал стихи про тучку, и теперь она за ним следит. Я тогда испугалась, а Мишель сказал:

- Это хорошая тучка. Похожа на мысль в голове, только в небе.

Я не совсем поняла, но с тех пор стала смотреть в небо, вдруг увижу чью-то мысль.

Однажды он признался, что мечтал стать мореходом и отплыть далеко-далеко, чтобы увидеть целый свет. Потом думал, что может, будет художником. Но стал поэтом и боевым офицером.
- Значит, ты - всё сразу? - спросила я.
Он пожал плечами.
- А может, ничего из этого. Просто человек.

Он был совсем не как те взрослые, что запрещают бегать, шуметь и задавать вопросы. Он сам умел делать глупости. Как-то бросил свою фуражку вверх, пугая ворон и она повисла  на ветках - а он смеялся, как мальчишка. А в другой раз разозлил офицера, нарисовав его нос так, будто это гора.

Когда он улыбался, казалось, что его глаза вспоминают что-то далёкое. Иногда мы сидели у каменной ограды, за которой начинались заросли шиповника. Он курил трубку, я рисовала, но молчание нас не стесняло.

В один из таких дней он протянул мне вещь, завёрнутую в старую карту синим шнурком.

- Это тебе, - сказал он сухо. - Прочтёшь, когда вырастешь.

Я развернула и увидела дневник. Кожаная обложка была мягкой, тёплой, потёртой. Внутри - его почерк: неровный, иногда с пятнами от дождя или вина. Как будто он разговаривал сам с собой, а теперь хотел поговорить со мной, но потом, позже. Я не знала, что сказать, просто прижала его к груди.

- Спасибо, Мишель.

Он кивнул и пристально посмотрел куда-то сквозь сосны, высокие и скрипящие, как мачты при ветре. А потом он ушёл и я его больше никогда не видела.

Мне сказали, что он уехал. Другие взрослые говорили шёпотом, что была дуэль.  Я не знала, что это - думала, какая-то игра.

В тот вечер я сидела на крыльце и смотрела в небо. Над Машуком плыла тучка, маленькая, золотая, как пуговка с его сюртука.

***

С тех пор прошло много лет. Листки пожелтели, чернила потускнели, но строчки остались живыми, будто он всё ещё рядом, поднимает бровь и усмехается. Он писал о боях, о лошадях, о звёздах, что казались ближе на перевале. О тоске, что не уходит даже в солнечном Пятигорске. А между всем этим - мои рисунки, аккуратно вклеенные им: цветок, речка, эмиграмма "для Мишеля".

Я так и не решилась опубликовать дневник. Не потому что он слишком личный, а потому что боялась разрушить магию. Магию той минуты, когда поручик с усталыми глазами вдруг стал твоим другом. Когда ты ещё не знала, кто он для мира, но уже догадывалась, кто он для тебя.