Еврейская мама

  Плавал со мной на траулере механик Гриша Вайсман. И ходил у меня в закадычных корешах. Делить нам с ним было нечего, кроме одной каюты на двоих. Ну, может быть, ещё часы – Павелъ Буре, под серебряной крышкой, с цепочкой для потайного кармана и пользуемые нами для парадных выходов. Один раз они даже съездили со мной в отпуск к родственникам, в село под Псковом. Зачем я их взял, до сих пор не понимаю, удивлять там было некого, люди жили счастливо и так, осенью солили грузди, а в начале декабря квасили позднюю крепкую капусту и самогон.
Сам Григорий в отпуск не ходил. Проживал в Новороссийске в общаге с двумя детьми и женой з під Одеси, которая умела варить заправленные старым салом и чесноком борщи так, что про шестимесячное воздержание на путине под канадским берегом можно было моментально забыть с третьей ложкой, и был всем доволен. Галя не допускала никаких возражений ни с чьей стороны, носила бюст пятого размера и усы. Однажды она уложила нас с Гришей в одну койку пустячным махом с плеча, когда мы, было, вздумали сгонять в магазин за добавкой.

    Правда, как-то борт зашёл на пару дней за тралами в Одессу, и Вайсман начистил брегет зубным порошком до блеска, а сам пропал на сутки.
На пароходе вместе несли одну вахту в машине – он третьим механиком, а я электромехаником. Вахта была королевской, 4-00 до 8-00. Поэтому, хотя и высыпались, но пропустили все закаты и рассветы. Восполняли свою обделённость в шахте дымовой трубы. Где среди вечных льдов всегда тепло и ключ от шахты находился у Грини в кармане. Стояла там молочная фляга на сорок литров и в ней томился яблочный гомогенизированный сок, положенный морякам, шастающим в высоких широтах. Доходил до кондиции и ждал своего часа. И вот, когда через две недели из трубки, опущенной в жидкость, переставали выходить пузырьки, мы с механиком открывали бидон, процеживали сидр и звали свободных от вахт. Следующие четыре часа из пароходной трубы вместе с дымом вылетали песни «по Дону гуляет», «несе галя воду», «косив ясь канюшину» и «хава нагила». Жили мы тогда дружно и не подозревали даже, что мы разные. Затем проходило две недели усердной службы до следующего сбора урожая и вызревания купажа, и всё повторялось. И так полгода.
Потом не виделись какое-то время после нашего рейса, я успел сходить ещё в спарку*, только получил вольную от жены, и мы с Григорием неожиданно столкнулись нос к носу в универсаме на бульваре. Я пришёл туда за очередной бутылкой коньяка, запивать свой разрыв, а механик за детским питанием – Галя успешно разродилась в третий раз.

    После взаимных похлопываний по плечам, обнимания и лобзаний, решили, что молока у Гали и так хватает в её естественных ёмкостях, данных природой, а развод у дорогого кореша случается не каждый день. Поэтому, через пятнадцать минут оказались в пельменной, где ваял хинкали наш бывший пароходный кок Зураб. Сердечный грузин моментально проникся глубиной трагедии и замысла, и несмотря на горбачёвские нелепости организовал пышное застолье в подсобке. Случайно заходящие туда посудомойки выпивали с нами за компанию, так и не разобравшись, что тут происходит - то ли поминки семейной жизни, то ли торжество начала свободной, но выходили всё равно довольные, утирая тыльной стороной ладони лоснящиеся от жирной копчённой скумбрии губы. Это была коронная тихоокеанская закуска Зураба Чонишвили.

    Так незаметно часы перевалили за полночь. Бравый грузин духарился, метал ножи в дверь, клялся мамой и три раза доставал из холодильника последнюю бутылку водки. Механик, вырвавшись, наконец, из круглосуточного надзора своего семейства разошёлся не на шутку, на уговоры сбавить обороты не поддавался, требовал шампанского, хватал ложкомоек за руки и предлагал поехать в номера. Меня ничего не брало, так как я был именинник, а Гриша за полчаса до окончания банкета клюнул носом раз, потом другой и мягко сел кормой на грунт. Наконец, допев очередной куплет «сулико», Зура крикнул: Гаумарджос! И уставился на механика. Тот не дышал. Конечно, на самом деле он был жив и здоров, и просто сладко заснул, но наше с коком время настолько вывернулось наизнанку после выпитого, что вдруг остановилось и мы перекрестились. Но тут Гриня повернулся набок, чётко произнёс: - Здравствуй, Галя! - и захрапел.

    Быстро всё прибрав на столе, выкинув объедки по морской привычке за борт, бродячим собакам, мы с поваром вызвали знакомого таксиста, погрузили Вайсмана, дали червонец сверху, но взяли обязательство о доставке клиента в руки.

   …Проснувшись на другой день и волнуясь, конечно, сразу набрал Гришин телефон. После первого же гудка трубка снялась и голосом гришиной мамы Аллы Ивановны, грозно спросила:
- Хто?
Евреем механик был по папе, но папы уже не было.
Гришину маму я однажды видел мельком и ответить шуткой: Дед Пихто, у меня даже и в мыслях не было. От той встречи в памяти остались только длинные насупленные брови прикрывавшие глаза.
Поэтому просто промямлил:
- Это такой-то… а Гришу можно?
- Ах, такой-то!? Так это ты, подлец, напоил моего сыночка вчера? Да как тебе не стыдно, оборванец? Это ты мою кровиночку изуродовал так, что он облевал ночью всю постель. Он же капли в рот не берёт! Как ты смеешь звонить теперь сюда, совести у тебя нет, шлёма. У него больная мать, трое детей и жена! А ты позволяешь себе над ним издеваться, мерзавец! Да что б духу твоего больше не было в нашем доме, шоб ты всрал-я!..

    Дальше было неразборчиво, и я положил трубку. Через пару дней мы с Гришей встретились в кадрах, пошли попить пиво и он сказал виновато:
- Та то ж мама, любит меня до безумия, я у неё святой… надо же, девичья фамилия Галушко, а замашки Вайсманов.

    Нам было по тридцать лет. Сейчас Гриня в Канаде.

*два рейса по 6 мес. подряд