Братья наши

  Равные по происхождению. Но некоторых приручённых мы таскаем за собой, и они нам верят и преданно смотрят в глаза с надеждой. Мы передаём им свои привычки, делаем игрушкой собственных прихотей. Дрессируем, подчиняя и заставляя делить с нами работу и развлечения. Братья доверяют и бросаются вслед с головой в пучину. Гоняются по полям и болотам за дичью, по лесам за преступниками, таскают по тундре нарты, спят на атласных подушках и носят дурацкие комбинезоны с кингстонами под хвостом, выступают в цирке…. А самые отчаянные и смелые уходят в океаны. Понимая, что там им никуда не убежать в случае обиды. Но уповают на нас.

    В порту жили-были три собаки – Шельма, Грэй и Баламут. Баламут обычная дворовая псина, с отгрызенными в суровых драках ушами, с рыжей кудрявой шерстью и даже в морской бинокль в нём невозможно никак разглядеть признаков хоть какой-то одной породы. Беспутная бродячая жизнь так перемешала его кровь, что он мог бы, наверное, с одинаковым успехом и за зайцами гоняться и в космос полететь, если надо. Пёс видел людей насквозь, и это помогало ему избегать неприятностей от некоторых из них и дружить со всеми остальными. Голодным он никогда не оставался, чётко знал расписание портовой столовой, после ужина добровольно приходил к проходной и заступал на вахту. Загулявших за полночь моряков, шаткой походкой возвращающихся на родной пароход, узнавал в темноте издалека и кидался навстречу, виляя хвостом и подставляя холку для шутливой трёпки. Остальных гражданских не подпускал и близко к воротам, обнажая белые клыки. В нём жила уверенность, что счастье- это ходить в море, а за его пределами жизнь если и существовала, то вынужденная, для продления фамилии. У самого же Баламута, в радиусе ближайших трёх кварталов от морских причалов, пристроенные по дворам резвились рыжие кудлатые потомки.

    Шельма происходила из того же древнейшего дворянского рода, что и Баламут. Только была чёрной и развратной. Сосцы её едва успевали отдохнуть от одного помёта, как уже на подходе намечался следующий. Баламут, свято соблюдающий морские традиции, в порту бардака не допускал. К Шельме относился как к сестре, оберегал и защищал её. Но лишь той подходил срок, он гнал её за территорию. Кобели, знавшие крутой нрав моремана, носа во вверенном ему владении не показывали. Когда же подруга возвращалась, ухаживал за новорождёнными щенками как за своими. Обоих такие отношения устраивали.
   

    А вот Грэю в наследство досталась чистая кровь немецкого дога – серый и огромный корпус танка Тигр и гордый нрав. Прежний хозяин когда-то трудился в порту, и пёс его встречал каждый вечер с работы. Потом инженер завербовался на Север и уехал, поручив собаку своей жене. Та скучала недолго и тоже вскоре отбыла восвояси с проезжим карточным шулером. Брошенный Грэй послонялся по улицам, отощал до невозможности и пришёл к проходной, единственному месту, где у него оставалось ощущение радости от давних встреч с хозяином. Лёг под забор, положил морду на лапы и собрался помирать. Там его и подобрал Баламут. Увидев в лопухах измождённого собрата, он тотчас понял, что здесь поселилось горе и не стал сразу лезть в душу. Сбегал на знакомый пароход к своему корешу коку Лёхе, выпросил мосол из борща и притащил умирающему. Дог даже не повёл ухом, попытался выпрямиться, показать царственную осанку, но сил не хватило, и он лишь отвернулся от раздражающего обоняние куска и тяжело вздохнув прикрыл глаза. Тогда Баламут лёг рядом и тихо заскулил. Одного хозяина он никогда не знал, жил широко и не оглядываясь, понимая, если случись что, то горевать о нём никто не будет и поэтому надо заботиться о себе самому. Не пошёл он и на ужин, не смея бросить обретённого товарища. Тот, видимо, своим шестым собачьим чувством прочувствовал настроение визави и не желая его огорчать, не теряя величественности, но с большим удовольствием разобрался с косточкой. В благодарность лизнул нового друга в нос и с тех пор они уже не расставались. Конечно, такой шикарный пёс сразу привлёк внимание в порту и нашлось немало желающих привести его в свой дом и сделать украшением. Однако Грэй на этот счёт уже не обольщался и за портовый забор больше не выходил. Он мог бы ещё вернуться к своему законному хозяину, да где его возьмёшь теперь.

    Периодически Баламут выходил в море. И делал это запросто и элегантно. По ему одному понятным признакам определял судно, которое через неделю должно покинуть Родину и начинал операцию. Оставляя свой пост на проходной под опеку Грэя, по ночам приходил к вахтенному матросу у трапа и куковал с ним до утра. Матросу одному ночь коротать было скучно, а тут хоть с кем-то. Утром исчезал и отсыпался. На следующую ночь всё повторялось. Когда к нему уже привыкал весь экипаж, за два дня до выхода пёс испарялся. Никто не придавал этому значения, и все занимались своими делами. Материализовывался он как ни в чём не бывало на следующий после выхода день перед Босфором. Когда уже невозможно было ничего сделать. Где он прятался оставалось тайной, но и пограничники, провожающие пароход, всегда уходили с носом. Исхудавший пёс вдруг появлялся у дверей камбуза и, потягиваясь, радостно вилял хвостом. Шеф-повар Лёха матерился и бросал ему котлету. Баламут чётко разбирался в порядках на пароходе и пользовался авторитетом. Без разрешения комингс не переступал и капитану старался на пути не попадаться. Боцман делал ему будку, и сытая жизнь продолжалась. Иногда он ночевал у меня в каюте. Это случалось не часто, но мне доставляло удовольствие видеть, как пёс, получив добро, устраивался на диване и чувствуя полную безопасность и безмятежность, не такие уж привычные в его бродячей жизни, сворачивался в клубок и засыпал, уносясь своими снами к оставленному берегу. И перед тем, как сомкнуться, его глаза посылали мне взгляд, наполненный искренней благодарностью. Это успокаивало моё сердце.

    Грэй в море не ходил, а преданно ждал друга дома. По суете, начинавшейся в порту, он определял прибытие очередного парохода, не покидал причала, и когда швартовался не тот транспорт, не огорчался, а набирался терпения. Ещё он не оставлял надежду, что когда-нибудь вернётся хозяин, и они заживут втроём.

    В конечном итоге последнее слово на судне за капитаном, и я всегда определял характер кэпа по наличию животных в команде. Если питомца не оказывалось, это настораживало. В постоянных сплочённых экипажах всегда имелась чистая звериная душа не дающая зачерстветь человеческим. В основном это были собаки. Кошки не приживались на борту – им мешала способность видеть потусторонние миры. А пароход, бегущий ночью по волнам в океане, целиком находится по ту сторону мира.