И снова о Губанове

Уж так вышло, что мне по душе некоторая маргинальность и отчасти депрессивное настроение в поэзии.
Вчера был день рождения одного из моих любимых поэтов — Леонида Губанова, «оранжевого игрока на поле русской поэзии».

Холст тридцать семь на тридцать семь.
Такого же размера рамка. 
Мы умираем не от рака
И не от старости совсем… 
Когда изжогой мучит дело 
И тянут краски тёплой плотью,
Уходят в ночь от жён и денег 
На полнолуние полотен.   
Да! Мазать мир! Да! Кровью вен! 
Забыв измены, сны, обеты
И умирать из века в век
На голубых руках мольберта. 

Знающие люди говорят, что Лёня Губанов написал эти строки в пятнадцать лет. Талантлив был невероятно — и прекрасно это понимал.

Леонид Губанов стоит особым особняком в русской поэзии с 60-х годов, когда его начали публиковать в «Юности», «Пионерской правде», и, конечно же, в самиздате.
 Писал он до 1983 года — до самой смерти, которую буквально предсказал в собственных стихах.
Поэт был плодовитым, но количество не сказалось на качестве.
Как говорится: не было проходных стихов. Всё — через свою боль, свои переживания. Но это, на мой взгляд.
Губанов — один из моих любимых поэтов, поэтому могу быть излишне патетичен.

Он не был антисоветчиком, как Валентин Соколов или Юрий Галансков.
Не был бунтарём в привычном смысле.
Его бунт был метафизическим и экзистенциальным, а не политическим. Хотя стоит вспомнить демонстрацию смогистов (по предложению Губанова) в день смерти Маяковского с плакатом «Лишим социализм девственности!» и его участие в митинге на Пушкинской площади в защиту Синявского и Даниэля.

Но и «советским» его не назовёшь.
За короткую жизнь работал пожарным, фотолаборантом, почтальоном, грузчиком, разнорабочим, художником-оформителем. Даже школу не закончил — ни общеобразовательную (ушёл после девятого класса), ни вечернюю художественную.
 «Везде тесно.
Он просто был самим собой, человеком вне лагерей, определений, специализаций. Ему было достаточно того, что он поэт». «Губанов — это трагедия», — говорил Геннадий Айги.

Как пишут исследователи его творчества, разобравшие жизнь и тексты на молекулы: 
«Непринадлежность» — настойчивый, сквозной, ведущий мотив Губанова.
Мотив классический, надличностный, обладающий принудительной силой (вспомним А. К. Толстого: «Двух станов не боец, но только гость случайный...» или родственную ему по темпераменту Марину Цветаеву: «Одна из всех — за всех — противу всех!»):

Я вам не белый и не красный. 
Я вам оранжевый игрок…

Мне же иногда кажется, что он выплёскивал на бумагу не чернила, а собственную кровь — настолько пронзительны и кричащи его стихи. Сколько я ни читал Губанова, всегда поражала душевная, нет, духовная наполненность его строк — и какая-то опустошённость самого поэта.
Словно его выжали до последней капли, и он сломался, не смог жить.

«Палитра скорби»

Я провёл свою юность по сумасшедшим домам,
где меня не смогли удавить, разрубить пополам, 
где меня не смогли удивить... ну а значит, мадам, 
я на мёртвой бумаге живые слова не продам.   
И не вылечит тень на горе и не высветлит храм, 
на пергамент старушечьих щёк оплывает свеча...
Я не верю цветам, продающим себя, ни на грамм, 
как не верят в пощаду холодные губы меча!

В заключение: был ли его алкоголизм бегством или топливом?
Строки «Да здравствует твоё вино, / Что льётся в половине первого!» («Молитва») подтверждают — он сгорел, не отделяя жизнь от творчества.