Роман Переплёт т. 1, ч. 4, гл. 4

Тверской был уверен, что уж на этот раз разговор с Майоровой окончательно отбил у неё всякую охоту продолжать с ним общение. Тем более с глазу на глаз.  Что, впрочем, не слишком его огорчало.  И, действительно, поначалу всё именно так и выглядело. Даша больше не поджидала его на автобусной остановке и на уроках не донимала вопросами. Да и активность её в целом заметно поубавилась. Случалось, она и вовсе сидела задумчивая и со скучающим видом смотрела на окно.
Однако Тверской ошибался, решив, что на этом всё и прекратилось. Не прошло и двух недель, как Даша напомнила о себе снова. И, как в первый раз, она подстерегла его всё на том же месте, а потом заговорила так, как ни в чём не бывало. 
Впрочем, на этот раз Тверской и сам был более расположен к общению. Причиной же тому явился один, на первый взгляд не слишком важный эпизод. Дело в том, что часом раньше он встретился в коридоре с Анастасией Эдуардовной. Порасспросив его о делах, она похвалила его за «несомненные», как она выразилась, успехи.
- Признаться, - заметила она, приятно улыбаясь, - я и не ожидала, что вы так быстро у нас освоитесь. Опять же я тут слышала, что и ребята, в особенности старшеклассники, будто бы в вас души не чают.
- Да ну, что вы, - заскромничал Тверской, - думаю, это сильное преувеличение. По-моему, ещё рано говорить о чём-то конкретном. 
  - Ну, не знаю, не знаю, - понимающе улыбнулась Анастасия Эдуардовна. – Однако ж, как я замечаю, вы и в коллективе тоже, похоже, прижились. Что ж, я очень за вас рада. Только вы смотрите, не зазнавайтесь. Помните, школа – это такое загадочное учреждение, такой сложный организм, тут всё может перемениться буквально за считанные мгновения. Достаточно лишь на секунду забыться, что-то не то сказать или нечаянно споткнуться, и всё может повернуться обратной стороной. Понимаете, о чём я говорю?
- Кажется, понимаю, - с улыбкой отвечал Тверской. Он был польщён. И то сказать, услышать столь лестные отзывы из уст самой Анастасии Эдуардовны, дамы весьма сдержанной, если не сказать строгой, дорого стоило.
К тому же в тот день и погода, как на заказ, стояла ясная и почти безветренная. Словом, всё как одно к одному. Поэтому, когда его окликнула Майорова, он воспринял это спокойно и даже позволил себе слегка улыбнуться.   
- Уж не меня ли ты поджидаешь? – убрав с лица улыбку, поинтересовался он.
- Именно вас, - отвечала Майорова, вскинув брови от удивления.
- Ну, так идём, раз так.
- Да, да, конечно. Извините, Сергей Петрович, - пристраиваясь нему с боку, сказала она, - мы в прошлый раз немного не договорили, а мне бы хотелось…
- А тебе бы хотелось, - не дослушав, подхватил он, - тебе бы хотелось выговориться до конца. Я правильно тебя понял?
- Ну, в общем… в общем, да, - слегка смутилась Майорова.
- Ну, что ж, - сдержанно усмехнулся он, - давай, попробуй. Только я тебя прошу, на этот раз давай без дальних предисловий. Да, и вот, ещё что, ты лучше возьми-ка меня под руку, а то, сама видишь, не тротуар, а настоящий каток. Не хватало бы ещё покалечиться.   
- Странно, - пройдя немного, задумчиво произнесла Даша.
- Что, странно?
- Да нет, просто в прошлый раз вы были…
- Что? Не слишком приветливым?
- Можно и так сказать. Да и расстались мы как-то не очень. Мне даже показалось, что вы на меня обиделись.
- Я? На тебя? – Тверской бросил на неё взгляд и рассмеялся. - Ну, не знаю, может быть, самую малость. Да и не в обиде дело. И вообще, я тебе вот, что скажу. Меня, если честно, просто коробит от подобных разговоров. 
- Коробит? – переспросила Даша.
- Да, коробит. - Он снял перчатку и провёл рукой по лицу, как бы смахивая несуществующие снежинки. 
- Да, но ведь вы же историк. А историки, как известно, все неравнодушны к политике.
- Не знаю, – сухо отозвался он. – Я бы за всех отвечать не стал. В конце концов это личное дело. Да, действительно, я – историк. И, что с того? Но я ещё и человек. И неизвестно, что для меня важней. Историк. А, может, ещё и поэтому меня коробит от подобных разговоров. А всё потому, что я заранее знаю, что толку от этих разговоров никакого, одна лишь сплошная нервотрёпка. А кроме того, - прибавил он, проследив глазами за проехавшей по дороге бежевой «Волгой», - кроме того, такие разговоры заставляют повторяться, и что ещё хуже, произносить избитые истины. А это, во всяком случае, для меня, хуже горькой редьки. И потом, мне и прошлого раза вполне хватило, чтобы понять, чем ты дышишь, и какие тараканы у тебя в голове.
- Тараканы!
- Да, Майорова, тараканы. И не надо делать вид, что ты не понимаешь, о чём речь. По крайней мере, я заранее знаю, о чём и что именно ты станешь говорить. Так что, будь уверена, Америки ты мне уж точно не откроешь. Да, да. А вот повод поссориться очень даже запросто может появиться. Тебе, что и правда, так уж не терпится со мной поссориться?    
- Да нет, - чуть слышно возразила Даша, - и вовсе я не собираюсь с вами ссориться.
- Ну, слава богу, а то я уже подумал… Что ж, это ободряет.      
- Ну, а тогда, что вы предлагаете? – с вызовом спросила Даша, явно не настроенная на шутливый тон.
- В смысле?
- А что, в смысле. Может, вы предлагаете молчать и продолжать делать вид, что всё у нас в порядке и вовсе не о чем беспокоиться? Вы это предлагаете? Или, может, вы считаете, что вместо правды и честного разговора лучше всего довольствоваться всякими там недомолвками или полуправдами?
- Ну, вот, что, - нахмурил брови Тверской, - ничего я такого тебе не предлагаю. Я лишь хотел сказать, что ты уже не маленькая, и должна понимать, что критика критике рознь. И что не лишнее помнить, где и о чём можно говорить, а где, быть может, лучше и промолчать. И потом, эта твоя зацикленность на политике, на разного рода недостатках… Знаешь, ты не обижайся, но лично мне всё это кажется странным. Я даже больше скажу, противоестественным. Ведь ты – совсем ещё юная девушка. Сколько тебе, шестнадцать? Вот-вот. Тебе бы влюбляться, писать стихи, или, скажем, читать любовные романы… Вон, твои сверстницы. Как я замечаю, некоторые уже начинают заглядываться на мальчиков, что-то там себе фантазировать. И это нормально, это естественно. Ведь пройдёт каких-нибудь пять, ну, может быть, десять лет, и всё это исчезнет. Ты станешь другой, и жизнь, в которую ты окунёшься, тоже будет другая. И тогда тебе уже будет не до романтических влюблённостей и розовых фантазий. Это время безвозвратно уйдёт, и ты ещё не раз взгрустнёшь, вспоминая о нём. А ты…
- Что, я? Ну, что?
- А ты только и знаешь, что долдонить о политике, да ещё о том, что у нас тут не хорошо, там всё плохо. Не понимаю, как тебе самой это всё не опротивеет. Уж лучше попробовала бы писать стихи, ну или там, короткие рассказы. Всё-таки любое творчество окрыляет, не говоря уже о том, что воспитывает. А ты, привилегии, несправедливость. Будто ты единственная всё видишь, и всё понимаешь. Но одно дело, видеть и понимать и совершенно другое иметь реальную возможность всё это исправить. По крайней мере, в обозримом будущем. Или, может, ты думаешь, что там, у европейцев или у американцев, всё справедливо, гармонично и уравновешено. Если так, то должен тебе разочаровать, там всё гораздо хуже и несправедливей. Только, в отличие от нас, они научились пускать пыль в глаза и умело манипулировать декорациями. В этом они действительно преуспели. Так что, прежде чем судить, прежде чем размахивать саблей и делать далеко идущие выводы, совсем не лишнее для начала хоть чуточку ещё повзрослеть и набраться жизненного опыта. Ведь во взрослой жизни, чтоб ты знала, далеко не всё так, каким кажется на первый взгляд. А иногда требуются годы, чтобы по-настоящему разобраться в той или иной ситуации. А ты берёшься судить о процессах, о масштабах которых имеешь ещё самое смутное представление. И о которых возможно ещё не раз изменишь собственное мнение. А пока…          
- Ну, и пускай, - буркнула Даша. – Пускай, я ещё до чего-то не доросла. Но  зато я не кривлю душой и говорю только то, что думаю.
- Похвально, похвально, - вздохнул Тверской , - и говори себе на здоровье. И можешь дальше продолжать говорить, раз мои советы ничего для тебя не значат Вот только… - Он сделал паузу и задумался.
- Что?
- Да нет, ничего. Просто я хочу сказать, - пройдя ещё несколько шагов, сказал он, - что временами ты уж настолько увлекаешься… ну, в этих своих, скажем так, поисках справедливости, ну или, скажем, в разоблачениях…  что порой скатываешься до настоящей антисоветчины. Я надеюсь, тебе известно, что означает это понятие?
- Это не правда! – воскликнула Даша, тем самым даже испугав ковылявшую им навстречу старушку. Отчего та жалобно пискнула и шарахнулась в сторону.
- Ну, вот, - невесело усмехнулся Тверской, - видишь, от тебя даже люди уже шарахаются. А, что будет дальше.
- И всё равно, это не правда, то, что вы только что сказали. 
- Да нет, Майорова, к сожалению, это правда. Вот только не делай такие глаза. И не смотри на меня, как Ленин на буржуазию. Можешь мне поверить, я знаю, о чём я говорю. А я тебе уже как-то говорил. Ну, может быть, не прямо, но ты должна была понять. Так вот, я говорил, что за высказывания такого рода, не просто не погладят по головке, а можно запросто загреметь под уголовную статью. То есть это я к тому, что, если ты и дальше намерена продолжать в том же духе, то рано или поздно ты и сама, на собственной, что называется, шкуре, сможешь в этом убедиться. А у тебя, - неспешно продолжал он, словно не замечая протестующих её жестов, - с твоим-то темпераментом, уже сейчас наблюдаются такие замашки, когда ты в запале от критики частных фактов и явлений… пускай, даже и заслуживающих всяческого порицания… скатываешься до элементарно огульщины, а то и до таких обобщений, которые уже просто ни в какие ворота не лезут. И ещё я тебе вот, что скажу, - прибавил он, после того, как они миновали очередной перекрёсток, - мне кажется, что вот эта твоя страсть до разоблачений, до выковыриваний везде и всюду разного рода недостатков, перегибов и злоупотреблений, мешает тебе не только быть объективной в своих оценках, но и мешает видеть всё то хорошего, что тебя окружает. То есть как раз то, чем наша жизнь положительно отличается от жизни хотя бы в той же самой Америке. Ты просто всё это как бы выносишь за скобки своего внимания. А это, я тебе скажу, не честно. И это рано или поздно сыграет с тобой злую шутку, поверь мне. Или, может, ты считаешь, что все наши достижения, наши завоевания, свалились на нас с неба? Или, может, ты думаешь, что они нам достались даром? Похоже, ты забываешь, что после победы в Великой Отечественной не прошло ещё и тридцати лет. Срок в масштабах истории, можно сказать, ничтожный. И забываешь о том, уроне, который понесла наша страна, и каких жертв и трудов стоило, чтобы за столь короткий срок, пусть и не полностью, но всё же во многом восстановиться. И снова стать державой, с которой считается весь мир. Нравится это ему или нет. Кстати, вот это и есть те самые «избитые истины», которые ты вынудила… да, да, не спорь… именно вынудила меня повторять.    
В этот момент Даша, сделав решительный жест, не рассчитала и, поскользнувшись, едва не свалилась с ног. От падения её спасло то, что она довольно крепко держалась за  его руку. Тогда как он сам он, увлекшись разговором, не только не среагировал, но даже и не успел ничего понять.   
- Вот, видишь, - тоже остановившись, задумчиво произнёс он, - иногда так же, как и в жизни, очень полезно смотреть, себе под ноги. Это я к нашему разговору.
- Да при чём тут это, - обиженно нахмурилась Даша, - просто там, под снегом, намёрз какой-то бугорок, вот я и… 
- Да пойми ты, наконец, - начиная терять терпение, воскликнул Тверской, - ведь если ты и дальше с таким же энтузиазмом и с такой же зацикленностью, будешь рыться в грязном белье, то всего вероятней очень скоро скатишься до охаивания всего и вся. В том числе до охаивания и нашей страны в целом, её строя, её истории и даже традиционного уклада жизни. До охаивания наших идеалов, наконец… Что? Что ты на меня так смотришь? Или ты считаешь, что я преувеличиваю?
- Да, считаю! - выпалила Даша, которая уже давно порывалась его перебить. – И вообще, с чего бы это я стала поливать грязью свою страну?
- С чего? – холодно усмехнулся Тверской. - А с того, воинственная ты наша поборница чистоты рядов и всеобщей справедливости . С того, что всё обычно этим и кончается. Да ты и сама, я уверен, знаешь немало таких примеров. Да вот хоть взять самых известных наших  диссидентов-антисоветчиков. Между прочим, поначалу все они… если, конечно, ты интересовалась их биографиями…, тоже начинали с этакого ненавязчивого скепсиса, с этакой модной фронды, с проявлений невинного с виду инакомыслия и насмешливой критики существующих порядков. А, что в итоге.
- А, что в итоге? – Даша остановилась. Глаза её смотрели строго и недоверчиво.
- А в итоге, - заключил Тверской, - в итоге все они до единого, в конце концов, скатились до откровенного предательства своей страны и своего народа. Да, да, и до звериной ненависти к ним и до готовности всячески им вредить. Я не буду далеко ходить. Вспомни хоть того же Солженицына… 
 - А, что Солженицын? – вскинула Даша голову. – А разве он писал неправду? У нас что, не было репрессий и невинно осуждённых?
- Правду! – У Тверского даже заныло в животе. - Правду, говоришь! – Он освободил руку и отошёл от неё на полшага. Глаза его гневно сверкнули. - Да, что ты вообще в этом понимаешь. Правду. Да, этот подонок, этот лжец и проходимец!.. А впрочем, никто не спорит насчёт репрессий. Да, они действительно были. И действительно, были допущены разного рода злоупотребления и несправедливости. Я вовсе не собираюсь это отрицать. Однако, во-первых, всё это происходило вовсе не в таких чудовищных масштабах, как он постарался расписать, явно танцуя под дудку наших врагов. А во-вторых,  многие приведённые им факты сенсационного характера он попросту высосал из пальца. Кстати, очень показательно то, каким он при этом изображает себя. А изображает он себя этакой невинной жертвой сталинского режима, пострадавшей якобы почти ни за что. И это в то время, когда он по сути, находясь на военной службе, совершил тяжкое преступление - преступление сродни измене Родины. И если бы сталинский режим был действительно таким кровожадным, каким его расписала эта гнида, то его тогда же могли бы запросто поставить к стенке. Чего, к слову сказать, он вполне заслуживал, учитывая военное время и подлых характер его действий. Так ведь нет, вместо этого его отправили в лагерь. В самый обычный лагерь для заключённых, да и то ненадолго, где он, к слову сказать, сумел очень ловко устроиться, строча доносы на своих товарищей, таких же, как он, заключённых.
- Доносы! – вырвалось у Даши. Она смотрела на него в упор.
- Да, доносы. А ты, что, ты разве этого не знала? У него был даже агентурный псевдоним «Ветров». Чего он, впрочем, и не скрывает. То есть, он и рад был бы скрыть. Однако, когда понял, что после его предательских выходок за границей, КГБ постарается его разоблачить перед всем миром, как жалкого сексота, и тогда он решил действовать на опережение и сообщил об этом в своей автобиографии. Правда, он изображал дело так, что будто бы только числился агентом и что на самом деле никаких доносов не писал. Однако вывернуться ему так и не удалось, поскольку были опубликованы и копии с подлинников его донесений. Ну, а как тебе его обращение к Конгрессу США, это когда он их призывал, пока не поздно, сбросить на СССР атомную бомбу. А это, что по-твоему, как не предательство? А ведь он был такой не один. Тот же Бродский. Это ещё один эпатажник, жалкий строчкогон и прощелыга. И ведь он тоже начинал с презрения ко всему советскому, с дешёвых антисоциальных вывертов и позёрства. Это впоследствии, некие чудотворцы, по большей части из его же соплеменников, постарались выдать его за страдальца и гения литературы. Это с его-то убогими способностями, Этого невежественного фигляра, поставившего себе цель, во что бы то ни стало, понравиться влиятельным персонам за границей. Что, или ты не слышала о таком?    
- Ну, почему же, - нехотя отозвалась Даша, - кое-что слышала. Хотя… Но так ведь и его тоже выслали.
- Выслали, да, - не сразу ответил Тверской. - И правильно сделали. – Потом, капельку подумав, прибавил он. – Хотя, может быть, и зря. В конце концов, оставаясь здесь, под присмотром, он вряд ли бы смог причинить столько вреда. А так ему, по сути, развязали руки и позволили свободно и безнаказанно поливать грязью всех нас, наш строй и нашу страну.   
Оставшиеся полтора квартала они прошли, не обронив больше ни слова. И только подходя к знакомому перекрёстку, Даша подала голос:
- Хорошо, - задумчиво произнесла она. – И всё-таки хорошо, что мы поговорили. И вообще, я обещаю, я подумаю. Я обязательно подумаю над тем, что вы мне сказали.
- Что ж, и замечательно, - с облегчением выдохнул Тверской. – Собственно, на большее я и не рассчитывал. Да, и ещё, - прибавил он, – я опять же хотел бы тебе напомнить. Это насчёт твоих высказываний в классе…
- Да, да, я понимаю, - с готовностью закивала Даша.
-Ты уж постарайся держать себя в руках. А главное, всегда помни, где ты находишься. В конце концов, я тебе уже объяснял, чем это может быть чревато. Так что не буду повторяться.
- И не надо, я всё запомнила.
- Надеюсь… 
На этот раз, расставаясь, они не испытывали ни прежнего напряжения, ни смутного ощущения недосказанности.   


Продолжение: