Утро в колхозе Свет. 1936 год

Осень в колхозе «Свет» взялась за дело круто: по ночам морозец такой, что земля звенела. Днём, конечно, отпускало, солнышко хоть и не грело, а светило, и воздух был чистый-чистый. Дороги, что телеги за лето умяли, подсохли и стали твёрдые, хоть гвозди забивай.

У конторы, в бывшей кулацкой избе, с утра-пораньше народ толпился. Мужики в телогрейках да кирзовых сапогах стояли, курили махорку, пуская в морозный воздух сизый дым. Бригадир Иван, мужик строгий, но свойский, наряды раздавал. Голосина у него – на всю деревню слыхать.

— Стёпка! — орёт он долговязому мужику с обветренной мордой. — Бери-ко гнедого, бочку на сани — и на Вадью за водой! Поезжай тропкой через болотце, там уж подморозило хорошо. Да поворачивайся, доярки, поди, заждались!

Степан молча башкой кивнул и поплёлся на конюшню. Дело привычное. Главное — коня не гнать, и всё ладно будет.

Остальные мужики уж наряды получили, как вдруг председатель нарисовался. Бумажку в руках держит, а сам хмурый.

— Постойте-ко, мужики, — говорит. — Разговор есь. Наряд пришёл на лесозаготовки. План большой, а время поджимает. Надо бригаду в пять человек.

Мужики разом замолчали, носы повесили. Лес валить в такую пору — работа не сахар. Жить в лесной избушке, мёрзлые деревья пилить.

— Ну, чё примолкли? — хмурится Иван. — Дело государственное. Кто пойдёт?

Тишина повисла. Каждый о своём думает: у одного жена болеет, у другого детишки малые, у третьего спину с той зимы ломит.

— Я пойду, — вдруг раздалось. Вперёд Фёдор вышел, парень молодой, из армии недавно. Плечистый, здоровый, смотрит прямо. — Чё тянуть-то? Всё одно идти надо.

— Вот это по-нашему! — обрадовался председатель. — Кто ишо?

Глядя на Фёдора, ещё двое молодых вышли. Осталось двоих найти.

— Так… Ты, Петрович, пойдёшь, — говорит Иван, глядя на приземистого мужика. — Опытный. И… — он запнулся, ища глазами.

— И я пойду, — вздохнул Василий, отец троих. — Баба, конешно, орать будет, а трудодни нужны, зима-то длинная.

— Вот и ладно! — подытожил Иван, чиркая в тетрадке. — Бригада есь. В конце недели за вами приедут. А пока пилы точите, топоры ладьте. Понятно?

Мужики согласно закивали. Дело решённое. Разошлись, обсуждая работу, и снова в воздухе стало по-деловому тихо.

Вдруг от коровника, что на другом конце деревни, шум да гам, бабий визг и мат-перемат. Глядь, а из коровника Стёпка наш вылетает, а на башке у него подойник набекрень. Мычит чего-то, стащить пытается. А в дверях, руки в боки, две доярки, Матрёна да Наташка, стоят и хохочут до икоты.

— Вот тебе, умник! — кричит Наташка, слёзы размазывая. — Будешь знать, как нас учить, чем коров-то кормить! Говорит, мы сено воруем! А его, сена-то, с гулькин нос, вот и мешаем с соломой, чтоб бурёнки-то с голоду не ревели!

— Дак я ж по-хорошему! — гудит из-под подойника Степан, еле содрав его. — Я ж говорю, солому-то резать надо помельче, чтоб они ели-то охотнее! А вы сразу — подойником!

На крик из амбара дед Никола высунулся. Поглядел на красного Степана, на хохочущих девок, крякнул в кулак, усмешку пряча, и грозно так:

— А ну, кончай балаган! Матрёна, Наташка, за дело! А ты, Степан, чё припёрся, на конюшню поди! Вода сама коровам не притащится! Чапай давай!

Доярки, фыркнув, в коровник шмыгнули. Степан, отряхивая штаны и бубня себе под нос про «бабий народ», побрёл запрягать гнедого. День в колхозе «Свет» шёл своей дорогой — с работой, смехом и руганью, как в любой большой семье.

Недалече, у картофельной ямы, ребятня копошилась. Под приглядом двух бабок картоху перебирали: крупную — в один мешок, мелочь, что скотине, — в другой, а гнильё — в сторону. Работа шла с шутками да смехом, картохой перекидывались. Мороз им щёки нарумянил, а от их голосов на душе веселее. Но тут раздались крики Марьи и поросячий визг.