Аврора

— И жили они долго и счастливо. Долго-долго...
Маленькая Мариса доверчиво сопит, обнимая игрушку. Аврора целует дочку в лоб и бесшумно выходит из комнаты.
Рядом с Марисой всегда становилось легче. Хотелось верить, что любовь к своей малышке придавала сил и излечивала, избавляя от гадской опухоли, но было понятно: нет. Просто рядом с дочкой о болезни не думалось. Хотелось всё свое оставшееся время собрать и вручить Марисе, как самый дорогой подарок. Увы, теперь единственный возможный...
Скульптуру сирены Ава все же успела закончить. Как только узнала про неизлечимую опухоль — ринулась в мастерскую творить, применить весь свой талант, создать действительно шедевр с чертами Марисы... Всю свою насмотренность вложила в дело, весь талант глядеть на ребенка и понимать, каким станет в будущем... И почему-то почувствовала: не фея, не эльфийка получиться должна — сирена. Только так и никак иначе.
Закончила — ужаснулась. Чудовище какое-то сквозь прекрасные черты смотрело. Глухое, равнодушное, пустое внутри. А черты действительно прекрасные, да. Дочкины.
"Ничего. Я из-за болезни необъективна. Свои страхи в камень перенесла. Как только выздоровею — переделаю скульптуру". Сама себе лгала. Потому что понимала: не будет "выздоровею". Будет смерть, боль, долгое угасание. Которое надо любой ценой растянуть. Ради Марисы. Все гувернантки были отосланы, обезболивающие препараты закупались в огромных количествах. Ава знала, как обычно протекают такие болезни. И очень хорошо понимала: ей повезло. Еще очень повезло...
Скульптуру хотела разбить, но не успела — свалилась в приступе боли, угодила в больницу. А вернувшись, узнала: муж уже продал статую в частную галерею за большие деньги. Не спросив. "Тебе на лекарства", — усмехнулся. И не поспоришь же...
В мастерскую было уже не войти — пыль будто легкие разъедала, глаза нестерпимо болели, руки дрожали. Доктор выписывал новые препараты, вздыхал, признавался честно: лучше от них не будет. Притормозят симптомы, но не более.
Ава движется в ванную, по дороге несколько раз хватается за стены, едва ли не падая. Больно. Голова кружится. Под носом влажно — так и есть, опять кровь пошла. Достает из кармана халата платок, роняет, зажимает нос мягкой плюшевой полой. Еще не хватало дочку напугать. Нет, прислугу вызывать сейчас не надо... Сама справлюсь. Всегда же справлялась... Какой же слабой сейчас кажусь, наверное... Точнее, являюсь...
Темнота. В ванной загорается свет. Собственное лицо — замученное, как у жертвы пыток. Надо кровь стереть... И парик дурацкий поправить...
Действительно дурацкий. Не идут Аве короткие кудри. Одно слово — месть мужа.
Причиной мести была ситуация, в общем-то, пустячная. Но какой ужас из пустяка этого вырос... вспоминать страшно...
Тогда Ава еще не была больна. Была здорова, полна сил... Нет, не так. С мужем уже начали друг от друга отдаляться, вечно он ворчал, а Аврора рвала себя пополам, пытаясь сохранить и брак, и себя... Муж то придумывал поводы для ревности, то сам щедро подкидывал подозрения... На нервной почве у Авы начало сбоить здоровье. И вот новый заказ — для мужниного начальника причем — скульптура Ганимеда. В образе подросточка, хорошенького и кудрявого. Больше указаний у заказчика не было: "Я вашему вкусу полностью доверюсь". Муж очень просил не облажаться. Ава и не собиралась.
С натурщиком ее познакомила Белла — нашла фото подходящего по типажу детдомовского мальчика, подкинула Аве идею: предложить заказчику перевести часть гонорара детскому дому. И пиар-ход, и помощь. Заказчик одобрил.
Что пошло не так? Муж приревновал к симпатичному пареньку, худенькому до хрупкости, в свои шестнадцать лет выглядящему не старше четырнадцати. Ава говорила прямо: "С ума сошел? Я этому мальчику в матери гожусь, какая ревность?" — "А когда и кого это останавливало?" — буркнул супруг, и Ава поняла: что-то очень сильно не так. Очень сильно не так...
Точкой невозврата стала ситуация, когда мальчик, имя которого Ава строго запретила себе запоминать, чтобы не привязаться и не бесить мужа: "Ганимед. Просто Ганимед", — подошел к ней после очередного позирования, спросил ломающимся баском: "Тетя Аврил, а можно к вам в мастерскую прийти еще раз? Мне у вас нравится, я тоже скульптором стать хочу... Как думаете, получится?" Ава принесла кусок глины, начала показывать... плакала от радости вместе с мальчиком, когда начало получаться... Потом он долго рассказывал о маме, которую успел запомнить, сказал: "Она на вас похожа была". Отопление уже отключили, полуголый натурщик замерз. Ава отдала ему свой пиджак, он зачем-то понюхал ткань, сказал: "У мамы немножко похожие духи были". И спросил: "Тетя Ава, а можно вас обнять? Не подумайте ничего, я просто по маме очень скучаю". Ава обняла сама, мальчик серьезно сказал: "Вы мне подарили чудо". И тут, как в пошлых комедиях, зашел муж...
Скандал был грандиозный. Никаких объяснений муж не слушал. "По себе судит", — съязвила потом Белла. Статую муж расколотил, мальчику разбил лицо и сломал нос (деньги на лечение ребенка переводили потом окольными путями, через Беллу, и через нее же записали мальчика на занятия к скульптору, учителю Авы... пусть хоть у кого-то все будет хорошо). Репутация Авы как скульптора, как жены, как человека была безнадежно испорчена.
Вступилась за нее только Белла. Когда муж Авроры устроил скандал в институте, назвав творческое заведение притоном, Белла подошла и спросила: "Я сейчас над групповым портретом кадетов работаю, вы мне теперь с каждым из них роман припишете?" Муж ответил: "А кто тебя знает, ш..." Белла не стерпела, кинулась с пощечинами, упали оба некрасиво по лестнице, разнимал их весь институт... После того падения супруг остался хромым, а Ава с работы ушла под угрозой мужа отобрать дочь. И даже с Беллой общалась с тех пор украдкой — обещал ведь муж подругу вывезти в лесополосу... В четырех пакетах. Хорошо, что Джим, муж Беллы, человек надежный — меньше страшно за неё... А за себя уже чуть меньше. Просто делай, как муж скажет, не зли, не провоцируй...
Муж действительно перестал угрожать отобрать дочь и убить Беллу — как только у Авы обнаружили опухоль. Ознакомился с результатами анализов, купил нелепый кудрявый парик, помог обрезать остатки выпадающих волос и забыл о существовании жены. Пожалуй, что и к лучшему...
А вот Белла не пропала после того случая — писала, звонила. Предлагала помочь сбежать — Ава показала прогнозы врачей. На какие деньги жить и лечиться, куда Мариса после ее смерти попадет? Белла ответила: "Ты права, ситуация дрянная... Я подумаю еще, должен быть выход!" Ава не ответила. Свой выход она уже нашла.
Когда развели руками все возможные специалисты, она твердо решила посвятить остаток жизни дочери. Каким бы ни был ее муж отцом, у ее дочери хотя бы в воспоминаниях останется любящая мать. И Мариса будет помнить — мама ее не предала и не бросила. Ава чувствовала — так будет правильно.

Кровь и жизнь мешаются с водой, утекают в раковину. Ава бросает таблетку в рот, а халат — в стирку — и спускается на второй этаж. Ей легчает. Хочется войти в мастерскую, но Ава делает над собой усилие и останавливается в ее предбаннике. Смотрит на крылатую скульптуру, обрамляющую зеркало, и вспоминает:
...Это было годы назад, когда Ава еще не была скульптором и не преподавала в институте, а училась в нем. Ее лучшей подругой, как и теперь, была художница Белла. Обе они получили одинаковое задание.
"Почитайте стихи и прозу двадцать первого века, — вещала пожилая преподавательница. — Первую базу, где лежат произведения классиков, не трогайте. Берите вторую, она, напомню, делится на категории: от малоизвестных писателей и поэтов до всяких графоманов, проанализируйте произведения любого автора оттуда и на основе своего впечатления создайте скульптуру или картину, по своему профилю. Отразите свое видение души человека по его произведениям". Задание оказалось интересным, и Ава с Беллой отправились в аудиторию, представляющую собой огромную базу данных. Остановились перед пультом. Ава настроила поиск — не на лучших, на серединку — и нажала "рандомный выбор". Стены вспыхнули белым и открыли список текстов, а главный экран высветил фотографию. "Наталья Пузеп", начало двадцать первого века... Кто же ты была такая?
Белла резюмировала сразу:
— Произведений не так много и небольшие, не растиражированы, классикой не признаны. Вероятно, это было ее хобби. В худшем случае — графомания.
Ава всмотрелась в фотографию. Девушка стояла, раскинув руки навстречу бескрайнему небу. Тонкая фигура казалась какой-то неправильной, будто не отсюда. Будто сейчас улетит или хочет улететь...
Стихотворение Ава выбрала, ткнув пультом наугад.
"Если хочешь – осуждай меня. Ты вправе.
Хоть не знаю, веришь ли мне ты...
В моей жизни однажды не осталось
Ничего, кроме темноты.
Убегать от нее было некуда,
И не спастись оптимизмом ветхим…"
— Грустное такое. Бездарно, да. Но цепляет.
Ава не ответила.
"О испытаньях жизнью рассуждая,
Мне говорят: «Не знаешь, в чем тут соль».
А я смотрю и с болью, и с презреньем:
Что, черт возьми, вы знаете про боль?
А знаете ли вы про одиночество:
Никто не поможет, кричи – не кричи?
Иной раз рассказать мне хочется об этом…
…И вновь себя одергивать: молчи!
Я много рассказать могла бы, честно.
Но разве людям это интересно?
И на лице моем вновь застывает маской
Улыбка, больше схожая с гримасой".
— Похоже, что-то у нее очень тяжелое случилось.
— Видимо.
Стихотворения сменялись одно другим. Потом проза. И всюду боль, боль, боль, кричащая из каждой строчки.
— У нее очень тяжелые стихи. Особенно та миниатюра, "Зачем мы верим".
— Мне даже кажется, что это посмертная записка.
— Ава, нет. У нее более поздние стихи есть, значит — она тогда выжила.
— Я их даже читать не буду. Мне почему-то кажется, что я не выдержу.
— Может, другого автора поискать?
— Нет. Пусть будет она. Я ее уже представила.
— Боюсь представить, что ты представила.
Девушки невольно смеются.
— Ава, мне за тебя страшно. Ты как будто не просто с другой эпохой столкнулась, а с чем-то очень жутким.
— Чужая душа — потемки.
— Тут не потемки даже, тут...
— Знаешь, я какую-то связь с ней чувствую. Не знаю, почему. Будто она все то же самое пережила, что и я...
— Странно. Она же совсем на тебя не похожа. Или это мне так кажется...
Ава тогда сваяла хрупкую, угловатую статуэтку девушки, будто бы готовящейся взлететь. Получила высший балл. Некоторые черты потом вдохновили на вот эту вот статую женщины с птичьими крыльями. Которая, кажется, вот-вот улетит...
Время улетать. Скоро придется покидать этот мир, уходить в другой. Возможно, это будет мир прошлого, и там доведется встретить бездарную поэтессу из начала двадцать первого века и расспросить, много ли все-таки было общего... Во что верила она и какое горе (или цепочка бед и горестей?) вдохновили ее на такие строки? Что ее поддерживало и как она выживала в те моменты? Во что верила и в чём так разочаровалась, что написала печальную миниатюру?
"Так скажи мне,
зачем мы верим?
Неужели затем,
чтоб в итоге
во всем
окончательно
разувериться?!"