Мариса

ЧАСТЬ 1

Какая сволочь придумала будильники? И какой садист подобрал к ним мелодию, похожую на въедливый писк насекомого? Вот серьезно, этим звуком пытать можно...
Бззз... Бззз...
Я как будто тону в мягком болоте планеты Метида, по которому иду без защитной экипировки. Прохладная вязкая жидкость обнимает меня, как косметическая маска, к которым приучила мама. Не страшно нисколечки. Приятно. И только назойливый писк наездницы-паллады ввинчивается в голову, невыносимо раздражая.
А нет. Это не паллада. Это просто будильник.
— Выключите кто-нибудь уже, а?!
Выключают. Спасибо, добрый человек.
Бурчу себе под нос, с головой заматываясь в одеяло и зарывшись лицом в подушку:
— Какая гадость это ваше утро.
Судя по звуку будильника, мне еще и на работу. Ломаный каблук!
Роняю с кровати одеяло. Подниматься за ним неохота. Оглядываюсь по сторонам и накрываю лицо второй подушкой. Не хочу выползать в этот долбаный мир, в эту квартиру старушки с цветастыми наволочками, сдающей задешево уголок... шкаф разваливается, обои отклеиваются... От этого вида даже головная боль подступила. Да пошло оно все!
— Мариша... Доброе утро.
Уилл всегда пытается быть галантным. Я бы даже сказала, что у него получается...
— Никакое оно не доброе.
— Вставай, красавица моя.
— Не хочу. Дай мне задохнуться под этой подушкой.
— Мариса!
— Сегодня я Ариса.
— Принято. Почему не встаешь? Голова болит?
— Угадал.
— Сейчас принесу таблетки.
— Не обязательно. Вставать я не собираюсь.
Слышу тяжелый вздох. Уилл отбирает подушку, склоняется надо мной, целует в лоб. Садится на пол рядом с кроватью, держа в руках подушку.
— Что тебя беспокоит? Расскажи мне все.
— Будешь моим психотерапевтом? Ну ок, лечите меня, доктор Уилл!
— Сделаю все, чтобы тебе помочь.
Не улыбается. Потому что не шутит. И, чтобы это знать, мне даже не обязательно видеть его лицо. По интонациям голоса чувствую.
Лгать не хочется. Отвечаю честно:
— Не хочу всё это видеть.
— Я уже нашел задешево инструменты. Скоро починю шкаф, и будет гораздо лучше. Ариса, вставай.
— Дался тебе этот шкаф. Нас все равно из этой квартиры скоро выставят. Как обычно.
— Я обещал той милой пожилой леди, что починю шкаф в квартире и подклею обои. За это нам скинули плату, помнишь? Всё будет в порядке, Ариша.
Так красиво и мило звучит — Ариша...
— Передумала. Сегодня буду Аришей.
— Хорошо. Я приведу эту квартиру в порядок, обещаю.
— Да не в квартире дело, Уилл... Вилли...
Уилл морщится. Запоздало вспоминаю, что такое обращение он не любит.
— Тебе больно.
Не спрашивает. Констатирует факт. И протягивает мне таблетку со стаканом воды.
Во рту сухо. Глотаю таблетку, запиваю водой. Голова болит.
— Сейчас рожу Палладу. Вот прям из головы.
— Ты так не шути.
Так серьезен, что даже трогательно. Ах да, наездницы-паллады же опасные... точно. Таблетка начинает действовать, и в голове проясняется.
— Сколько времени прошло? Я еще успею вовремя на работу?
— Ариша, у тебя сегодня выходной. Но надо съездить к твоему отцу.
— Да лучше бы три дня работы без перерывов!
— Согласен. Но нам очень нужны деньги.
— Как же бесит. Почему мой папаша передает деньги на наше содержание только лично тебе в руки?
— Зол на тебя после крайнего разговора, ты забыла?
— Ну да, я этой его твари колу в лицо выплеснула. Наплевать, оно того стоило.
Уилл берет меня за плечи, смотрит в глаза:
— Ариша, на нас арендная плата, три твоих штрафа, кредит, который я брал на лекарства, долг за твое платье, дальше продолжать?
— Я не хочу унижаться перед папашей. Возьми заказ на какую-нибудь контрабанду, плевать, что он запрещал тебе меня оставлять. И на риски тоже плевать.
— Мариша, я оттягивал до последнего. Но заказов-халтурок нет. Есть один серьезный, но на срок не меньше года.
— Сколько?!
— Минимум — год. И посторонних брать нельзя, я пытался договориться. Провести тебя тайно не смогу, там камеры повсюду и при обнаружении на корабле постороннего — стрельба на поражение.
— Да плевать, так даже интереснее.
— Никак не получится. Я об этом думал.
— Я уже побаиваюсь одна оставаться... Папаша меня скоро похитит и в подвале запрет...
— Спокойно. Ты не одна, и в обиду я тебя не дам.
— Съезди к моему отцу один. Ах да, деньги только при предъявлении живой и здоровой меня... Вот же подстава...
— Мариша, это не подстава, а забота.
— Да в гробу я эту заботу видела! Такой мрази, как мой папаша, еще поискать надо.
— Я понимаю, ты на него обижена. Но пойми, родных нужно беречь. И твой отец о тебе заботится, как может. Он же тебя любит.
Вытираю неожиданно подступившие слезы:
— Да не любит он меня. Он вообще никого никогда не любил... Даже эту шлюху, с которой они маму в могилу свели! Себя только. Просто хочет репутацию заботливого папочки, вот и всё.
Уилл качает головой:
— Я думаю, ты к нему слишком строга. Мои тоже были очень суровыми родителями. Знаешь, я всё детство думал, что они меня не любят... Только теперь понимаю, что просто сосредоточились на выживании, было не до нежностей.
Уилл уходит в свои воспоминания, и я не пытаюсь вернуть его. Глаза его туманятся, лицо отстраненное. Как у статуй, которые создавала мама. Красиво...
Я знаю всё прошлое Уилла, но люблю слушать историю его детства, больше похожую на страшную сказку. Похожие истории мне читала мама.
— Расскажи еще раз. С самого начала.
— Мой отец занимал высокую должность в столице, был приближен к королевской семье. Не по праву рождения, на свой пост он работал всю жизнь. Из столичной жизни у меня только пара обрывочных воспоминаний... А потом папу обвинили в заговоре против короля. Отец не терпел оскорблений, а тем более несправедливых обвинений, поэтому при аресте сопротивлялся. До последнего. Нескольких человек убил. Чем всех убедил в своей вине. Хотя доказательств особо не требовалось, на него свалили чужие преступления. Чьи — не знаю... Знал бы — живьем бы эту тварь сварил.
Сжимает кулаки, и я вижу: его угроза, словно скромный, но опасный нож за голенищем сапога, а не — устрашающая видом, однако бесполезная катана, подаренная моему отцу...
— Нас сослали на окраину цивилизации. Не на вооруженный до зубов по последнему слову техники форпост на границе — наверняка боялись, что отец сбежит или поднимет восстание — а в самую глушь. Ты спрашивала как-то, не в Средневековье ли нас телепортировали — так вот, по уровню развития и техники на той планете как раз оно и было. Папа всему быстро учился — охотиться с рогатиной, рыбачить, даже пасеку пытался устроить... Мама была ему под стать — тоже горда и честолюбива. Она была создана для придворной жизни, но и к такой адаптировалась — разделывала и заготавливала мясо и рыбу, еще огород у нас был... Родители часто ругались, мама обвиняла отца в нашем положении. И они оба думали, что нас всех никогда из глуши не выпустят. Только Кэтти верила, что мы вернемся ко двору... моя старшая сестра. Она в свободное время перешивала старые мамины платья и мастерила украшения, чтобы предстать перед двором красивой. Иногда надевала их дома, а мама ее ругала за безделье и транжирство. Еще Кэтти пела очень красиво и играла на рояле, скрипке, арфе... Меня пыталась учить, но у меня музыкального слуха не было никогда. Только этикету обучила немного. Она была очень талантлива, и ей еще до ссылки прочили большое будущее. Даже говорили, что она могла бы стать прекрасной партией королевскому сыну...
У Уилла сухие глаза, но я чувствую — плачет. Обнимаю его:
— Расскажи про себя. Пожалуйста.
— Отец меня очень рано начал всему учить. От плавания до охоты. Мог швырнуть в реку или оставить одного в лесу. Кэтти боялась за меня, спорила с отцом, даже плакала. Папа говорил — так надо, жизнь не прощает ошибок и не щадит слабых и бестолковых. Очень злился, когда это говорил... возможно, вспоминал свои ошибки. Мама с ним была согласна. Я потом перестал рассказывать Кэтти о проверках на прочность — не хотел, чтобы ей было больно... и чтобы они с папой ссорились.
Дальше не спрашиваю. Реву. Потому что я и так знаю, что будет дальше — лесные пожары и тварь, убившая семью Уилла. Он крепко обнимает меня. В такие моменты мне кажется, что мы, как никто, понимаем друг друга...
— Вот я обижался на отца и мать за их ссоры и эти проверки, а теперь всё бы отдал, чтобы отец меня снова в реку швырнул... или их с мамой услышать... даже если снова они будут кричать друг на друга и бросаться посудой, и Кэтти будет плакать в соседней комнате... а я ее успокаивать, слезы ей вытирать... у нас так постоянно было. Она меня называла своим защитником. Все бы отдал, чтобы тогда ее спасти...
Бросаюсь ему на шею, обнимаю так крепко, что кажется — сейчас задушу. Больно. Невыносимо.
— Прости меня.
— Это не твоя вина. А перестать об этом вспоминать я не в силах.
— Уилл...
— Только, пожалуйста, не называй меня никогда "Вилли". Мама так отца иногда звала. Ему по долгу службы порой приходилось использовать псевдоним... Его псевдоним был "Уильям Мишель", маме он впервые так и представился.
— Поняла. Не буду.
— Мариша, нам надо к твоему отцу. Попробуй всё-таки помириться. Я не о деньгах забочусь.
— Ты прав.
Вытираю слезы с лица:
— Я попробую. Как думаешь, что мне надеть?
Уилл не успевает ответить. Отвечает на звонок. Звучит имя моего отца, и я выхватываю трубку:
— Пап... Папа, я хочу сказать...
— Так говори! Ты там опять пьяная? Или под кайфом?
Голос у отца неприятный, будто стекло режут. Меня будто хлестнули плеткой, и имя этой плетке — ненависть. Цежу сквозь зубы:
— Ничего. Ты же Уиллу звонил? Вот с ним и разговаривай!
Уилл вздыхает, мягко забирая у меня трубку. Я отползаю, пытаясь не дать волю слезам. Корчусь на полу от боли — меня будто в живот отпинали — пока Уилл разговаривает с папой. Сквозь невыносимую боль прорывается ровный, будто бы извиняющийся голос Уилла:
— Через час? Мы можем перенести встречу?
И скрипучий голос отца:
— Что там у вас? Мариса опять...
Хочется перекричать виноватый голос Уилла, и я вырываю у него трубку, и кричу, кричу во всё горло:
— Мариса — в порядке! Через час, так через час, мы придем!
И бросаю трубку. Блеск!
Уилл смотрит на меня с сомнением:
— Ты уверена? Тебе лучше отдохнуть.
— Нетушки! Хочет меня увидеть — пожалуйста! Прибуду в лучшем виде!
Одеваюсь, благодаря опыту опозданий, мгновенно. Черные колготки в сетку, мини-юбка... новые туфли на каблуке и платформе — передо мной стоят две пары, розовые и лавандовые... комбинирую. Долго прыгаю, пытаясь попасть ногой в туфлю... Чуть не падаю, Уилл меня ловит. Наскоро крашусь.
— Готова!
— Мариша, тебе лучше переодеться.
— Пофигу. Раз уж папаша меня считает дрянной девчонкой — надо соответствовать!
Уилл тяжело вздыхает:
— Надень хотя бы куртку. На улице прохладно.
— Жалко, что телепорт — дорогая штука.
— И не говори.
— Стой, я чуть не забыла!
Накидываю на шею наушники:
— Мне надо будет чем-то уши заткнуть, когда папаша меня вконец доведет. Вот теперь точно готова.
— Пойдем.

В доме у отца — как всегда — прохладная, давящая роскошь. На первом этаже. На втором (с прошлого раза помню) роскошь еще сильнее бьет по глазам — и жарко: вовсю работают новомодные подобия каминов, там обосновалась папашина дрянь. Видите ли, теплолюбивая зараза... Наверх не пойду, я прохладу люблю. Как мама.
Уилл входит первым. Отец приветствует его рукопожатием, а меня криком:
— Ты что на себя напялила, дрянь?! Проститутки приличнее одеваются!
Привычно огрызаюсь:
— Тебе виднее!
— Ах ты...
Бросается с кулаками. Уилл закрывает меня собой. Молча отхожу, бреду по осиротевшему без мамы дому.
Захожу в приемную, оформленную в красно-зелено-золотом цвете. Эта комната в бывшем моем доме меня раздражает меньше всех. Потому что в другие я даже заходить не хочу. Сажусь на мягкий диван, подумав, с ногами забираюсь на него. Пусть папаша побесится.
Вспоминаю, каким этот дом был при маме. Уютным. Творческой мастерской... Нет, не так. Когда они начали ссориться с отцом, дом будто поделился на две части. Уютной была мамина. А отцовская... с тех пор не изменилась.
В коридоре отец говорит с Уиллом. Не хочу даже вслушиваться в разговор.
Отец входит. Выглядит он на удивление спокойным и грустным, и даже не обращает внимания на мои каблуки, пачкающие обивку дивана:
— Мариса... Девочка моя... Я понимаю, что тебе не хватает мамы. Но жизнь продолжается. Прекращай уже этот цирк с конями... неужели самой не надоело? Пора тебе остепениться, успокоиться. Не прошу знакомиться с кругом моих деловых партнеров, но хоть сократи эти тусовки свои... Можешь даже за Уилла замуж выйти, я не против, хотя и рановато. Сына или дочку роди, к нам с женой будете приезжать. Мы уже имена внучатам придумываем...
Ярость подкидывает меня:
— Мою дочь будут звать Констанция-Аврора! И никак иначе.
— Доченька... Нет больше Авроры-Констанции, и с этим ничего не поделать. Успокойся. Хватит всё время о ней говорить.
Если бы взгляды могли испепелять, от отца бы ничего не осталось:
— Прости, что я, такая-сякая тварь, амнезией не страдаю и притворяться не намерена! Мама у меня одна, и не надо ей замену искать!
Отец скидывает маску заботливого папочки, багровеет:
— Прекрати оскорблять мою жену! Пойди и поздоровайся с ней. И только попробуй что-нибудь выкинуть!
Поднимаюсь и двигаюсь к выходу из комнаты:
— Я уезжаю.
Папаша надрывается криком:
— Мариса, ты оглохла? Иди наверх и поздоровайся с моей женой!
Крик режет не столько уши, сколько сердце, и я ору в ответ:
— Не дождешься!
У папаши багровеет лицо:
— Прекрати упрямиться! Слушайся отца.
— Я не собираюсь мириться с этой... Как там ее? Ловетт? Жоржетта? Ах да, Жанетка!
— Ее зовут Жанетта!
— Да наплевать.
— Мариса!
— Я сегодня Ариша.
— Опять эта игра в имена дурацкая? Мама тебя научила, а ты до сих пор повзрослеть не можешь?
— Маму вспомнил? Прогресс!
Стучу ногтями по перилам лестницы. Папашу бесит этот звук — по лицу вижу, как бесит. Прекрасно.
— Я пойду в мамину мастерскую. Мне тут скучно.
— Мариса, прекрати! Авроры больше нет, и ее мастерской тоже. Это теперь новая гостевая.
Пол уходит у меня из-под ног:
— Как ты мог?!
— Успокойся! Мамы больше нет, как бы ты к этому ни относилась. И ее скульптуры я вывез. Все.
Нет... только не это!
Бросаюсь в комнату, расталкивая прислугу. Распахиваю дверь... Скульптура женщины с птичьими крыльями, обрамлявшая старинное зеркало, пропала. Теперь зеркало, пустое и будто бы ободранное, отражает...
— Мама!
Моргаю. Меня оно отражает. Не маму. Бью кулаком по столу. Больно. Хочется расколотить зеркало, но я себя сдерживаю. Его любила мама. Разворачиваюсь и вылетаю на улицу.
На улице ревет ветер. Небо потемневшее, как и у меня на душе. Прекрасно.
Бегу навстречу ветру, пока сил хватает, спотыкаюсь и падаю лицом в жесткую газонную траву, сбиваю коленки. Больно. Но сердце болит сильнее.
Кто-то пытается меня поднять. Отбиваюсь.
— Мариша!
Уилл. А кто еще за мной побежит?
Поднимает меня. Указываю на темное небо и клубящиеся тучи:
— Как у меня на душе.
— Как в этом доме. Ветер почти ураганный. И когда погода так испортилась...
— Без понятия. Вот только ураган — это я. А идти против ветра бывает опасно.
— Я не против тебя иду. А за тобой.
— Я же тебя за собой утяну. Ты понимаешь?!
— Или я тебя вытащу. Пойдем отсюда.
Силы оставляют меня, и я плачу у него на плече. Уилл подхватывает меня и несет к дому.
— Отпусти, я сама.
— К твоему отцу?
— Нет, не хочу. Давай попутку поймаем?
— До трассы еще идти и идти.
— Так интереснее.
— Согласен.
Ветер резко усиливается, хлещет нам в лица. И мы с Уиллом бежим мимо богатых домов, по направлению к дороге. Азарт охватывает меня, мне почти весело. Я смеюсь.
И Уилл улыбается мне в ответ.


ЧАСТЬ 2

Утро начинается с головной боли. Разлепляю тяжёлые веки. Перед глазами — люстра-вентилятор, на которой болтается мой корсет. Недурно.
С трудом поднимаюсь, волокусь в ванную. На стиральной машинке разбросаны мои расчёски и заколки.
Смотрю в зеркало. Размазанный по лицу макияж, который я вчера не стёрла, позавчерашняя коса.
Расплетаю волосы, скручиваю закрывшие лицо пряди в жгут, делаю пару надрезов. Несколько прядей падают мне под ноги.
Провожу по волосам расчёской. Теперь у меня есть подобие длинной челки. Чудненько.
Кстати, блонд уже начинает надоедать. Надо перекраситься. Может быть, в черный. С розовыми прядями должно получиться стильно. Сегодня же запишусь в салон... Хотя нет, завтра. Сегодня не хочу.
На мне сегодня красное белье. Добавляю к нему пеньюар — розовый с перьями. Не сочетается, но мне плевать.
В ванную деликатно стучат, но я не отвечаю. Дверь распахивается.
Уилл. Мой Уилл.
— Доброе утро, Marisha.
Всё так же очаровательно коверкает мое имя. А кто я сегодня? И вообще, кто я?
Черт, голова раскалывается.
— Принеси таблетки.
Он покорно глядит на меня своим взглядом щенка, ждущего от хозяина ласки, и уходит. Приятно, когда мои желания исполняются немедленно.
А правда, кто я сегодня? Астрид, Ася... Моррис, Мари, Мэри... Решено. Мэри.
Выползаю из ванной. Уилл возится на кухне, варит мне кофе.
— Я сегодня Мэри, — сообщаю невпопад.
- Meri. Merry me.
Как же мне нравится этот мальчишеский и в то же время мужской голос...
— Я подумаю. Где мои таблетки?
Молча подаёт мне таблетку и стакан воды. Взгляд — раненого в сердце. Отворачивается к турке с ароматным напитком.
Подхожу и прижимаюсь к его спине. Под белой хлопковой футболкой — обманчиво тонкое тело. Стальные мышцы спины перекатываются под моей ладонью.
— Сними футболку.
— Зачем?
— Я так хочу. Сними.
Поворачивается, покорно стягивает с себя футболку. Провожу ладонью по шрамам на его груди. Следы когтей, след пули... Я изучала их ночами, водя пальцами по его телу, как по географической карте и задавая вопросы: а это откуда? Будто целая страна оказалась в моём распоряжении — с реками из шрамов...
— Ты красивый.
Не знаю, зачем я говорю очевидное. Но почему-то это кажется важным.
Меня мутит. Бегу в ванную.
Черт, вчера я слишком много выпила.
Уилл подходит со спины, держит мои волосы.
— Я всё, — зачем-то сообщаю ему. Горячая щека прижимается к моей голове, царапает щетиной. Собственные волосы, спутанные, лезут в глаза. Что бы сказала мама? Не такой она хотела меня видеть, не блюющей в объятиях постороннего мужчины.
— Marisha... Ты плачешь.
Черт.
Вытираю слезы вместе с макияжем. Поднимаюсь к зеркалу. На моем лице — грязные разводы.
Умываюсь. Не смывается. Как же я люблю помаду "Stellary"...
— Дай умывалку. И ватные диски.
Стираю макияж. Вместе со слезами. Уилл меня обнимает снова.
Хочется разрыдаться ему в плечо, но вместо этого толкаю его к разложенному дивану.
— Что ты, Marisha...
— Хочу забыться, — выдыхаю куда-то ему в плечо. И следующие полчаса мы катаемся по простыням, сминая их.
— Всё, я успокоилась.
Сажусь на кровать, разбираю руками спутанные волосы, собираю их в косу. Сойдет. Шарю рукой по столу, протягиваю Уиллу шариковую ручку:
— Нарисуй мне что-нибудь. На удачу.
Улыбается и легко выводит что-то на моей щеке. Смотрю в зеркало — маленькое сердечко. Красиво.
Крашу губы кислотно-розовой помадой, наношу розовые, в цвет помады, тени. Ресницы я наращивала, так что их можно не красить. Мини-шорты, джинсовые и рваные, растянутая белая майка, кеды на огромной платформе. Пугать людей — готова!
Уилл целует меня в спину, прямо в татуировку с черными крыльями. Забавно, я толком не помню тусовку, где мне ее набивали. А ведь казалось, что никогда не забуду...
— Ты сегодня допоздна?
— Да, наверняка мне поручат последние рейсы. А перед этим послушаю инструкции и нотации. Не привыкать.
— Нотации?
— Да, я же опоздала. Плевать, впрочем. Не впервые.
— Ты... в порядке?
— Почти. Только голова болит, таблетку же я выблевала.
— Тебе надо поесть. Я утром сварил равиоли.
Умеет же он соблазнять... Иду на кухню, принимаю тарелку с ароматными равиолками. Пробую. Вкусно.
— И кофе выпей обязательно, от головы. Хотя... может, останешься?
— Нет. Мне нужно идти. У меня же работа.
Перекидываю через плечо рюкзак, быстрым шагом иду к выходу. Уилл ловит меня у самой двери:
— Marisha... Мари... Мэри...
— Ну что еще?
— Береги себя, пожалуйста. Я не хочу тебя потерять. Я люблю тебя.
Хочется прошептать ответное "люблю", но я сдерживаю себя. Потому что врать нехорошо.