Дядя Толик

«Бежала речка, а куда бежала там и пропала». Любил дядя Толик эту свою присказку, и если кто из туристов высказывал замечание о быстроте местной речки, то он обязательно смачно вкручивал её и сам тихо посмеивался.

А туристов было много, речку замечали все, и потому кружилась присказка дяди Толика меж холмов Алтайских предгорий и оседала по вечерам у него в сторожке, где дядя Толик находил её на дне малька. В сторожку ту переехал пару лет назад, когда маленький родительский дом стал уже совсем в тягость. Нет, иногда, конечно, и туда захаживал. Благо деревня всего в пятисот метрах. Но все там уже пропахло бывщиной, новой жизни не было, и дядя Толик, постояв пару минут, вскрякивал, махал рукой, да и громко хлопал дверью, не запирая.

Был дядя Толик нраву весёлого, всегда с ухмылкой на лице, готовой распахнуться и обнажить почти сплошь золотые зубы. В разговор вступал легко и, обедая за общим столом с туристами, всегда находил кого-то, кто начинал расспрашивать его о лошадях, о местной погоде, о крае, бывало и о нем самом. Дядя Толик говорил охотно, чувствуя себя знающим и важным человеком, но свысока на этих городских никогда не смотрел. Каждому своё. Его же было родиться тут, в маленьком алтайском поселении, на берегу быстрой горной речки. Было их у матери трое, но сестра в город уехала. Своя семья там. Брата на охоте медведь пришиб. Мать с отцом давно уже превратились в горных духов. Своей же семьи у дяди Толика как-то не случилось. По молодости уж слишком несерьёзным, слишком ветренным слыл в округе, и никто из потенциальных тещ и тестей к нему не присматривался. А сам он девчат, конечно, любил, но, чтобы там ухаживать за кем-то, а потом ещё и деньги собирать... Нет, это не для него. А для него коня побыстрее припустить, чувствовать его мощь и самому наливаться силой и радостью. С конями он с самого детства сошёлся. С ними и вырос, с ними и жил, ими и кормился. Лет пятнадцать уж последних, тут на базе. Конюхом. Свои два коня и десять местных. Хотя все свои. Иногда и сам туристов водил в горы. Ехал лихо впереди всех. Прикрикивал на коней, да на мальчиков-помощников, ласкал добрым словом гостей. И все вроде как его любили, дядей Толиком называли, часто увидев, улыбались, перешучивались. Одним словом - терпели.

Строжка его была совсем маленькая. Кровать, да несколько полок под вещи. Стола не было. Да и не к чему. Кормился он на общей кухне, а за другой надобностью за столом со школы не сиживал. Пузырёк свой маленький иногда тут же прибоченившись к кровати перед сном, и опустошал. Или шёл к берёзкам на берег речки, садился на склонившийся к воде ствол, в сумерках посматривал на воду, и чуть качая головой подобно своим жеребцам и кобылкам, медленно посасывал прозрачную жидкость. А на утро, его маленькие чёрные глаза слезились полустарческой, полупьяной влагой и, придя к своим коням, он умилительно целовал их меж глаз, прижимался щекой к тёплым ноздрям, шептал глупые нежности. А потом, когда выводил их на выпас, смотрел как они, фыркая, жуют траву. Как они кивают своими красивым головами, как забавно подпрыгивают, поднимая сразу две путанные ноги. Как держась поближе к друг другу, находят покой в совместном молчании

И грезилось ему, что быть может как помрёт возьмут его кони с собой на бескрайние пастбища, нальют его тело своей мощью, вымоют всю человеческую немощь, дадут ему свою красоту и лёгкость, и станут они вольными, свободными, станут они стаей, и забудет он сам дух человеческий. В котором, по правде сказать, не очень-то он и прижился. От таких грёз легко на душе становилось, и молодым жеребцом летел дядя Толик по горным лугам, а в памяти всплывали прыгали и неслись строчки из старой бабушкиной колыбельной.


"Бай, бай ребеночек мой,
Усни поскорей, ребеночек мой.
С косматой головой Умай-эне,
Не пугай ребенка моего.
Бай, бай, ребеночек мой,
Поспи, ребеночек мой.
Матери-отца твоих дома нет,
Но ты спи, ребёночек мой.