Marco preto. Глава 14

СЛУЖБА
… едва  не выпалил:  « что не убивает, делает нас сильне…»,   но вовремя прикусил язык. 
-     Нет! Нет!
И завращал головой по сторонам -  нет  свидетелей позора?  Их не было, только туши автомобилей угрюмо дремали в линейках.  Я же себя чувствовал деревенским дурачком, что  похвастался скорой поимкой Царь-рыбы в речном омуте, а сам едва не шагнул в     выгребную яму на краю села. Еще бы шаг и…
***
С минуту я сидел в прострации. Просто тискал руль.  Сжимал и разжимал ладони. Выдаивал положительные вибрации. Потом    тезисно повторил только что сказанное: как машина подставляла, как надо было ее продавать, что зло от железяки – это сама судьба, и  опять едва не ляпнул про «что не убивает делает нас….»   
-  Блин!
Фразу намедни произнес программист, когда я ему жаловался на Биркина. Аккурат после облома с акцией.  Я пытался внушить, что   кикимор   псих, а тот мне в ответ «отделяй его и его политику».  И добил, завершая: ты же починил свою тачку? И к Веньке привыкнешь. «Что не убивает, делает нас сильней»
И  фраза  тоже явно напрашивалась! Она   вытекала!   Она   ставила точку!  Она была сама истина, венец истории!    Она выпрыгивал  поплавком из воды, сигналя о пойманной рыбе!
Но все во мне ей сопротивлялось! Не могло ее  быть! Но если она вытекала из истории, значит, ошибка в истории?! Другой должен быть о машине рассказец?! И что ж получается? А тупик получается.    О, лесной дух! Ты пошел другим путем, ты нашел человека в деревне с пустой головой – и вселился в него, но  тебе снова не повезло. Он оказался юродивым!    А стоит  ли признаваться за человека, если ты весь в дерьме?
Вон из деревни, обиженный дух,  бегом в лес, к реке, к заветной заводи, где таится твое сокровище, где разворачивается   душа, где до самых одиннадцати часов понедельника,    вещество жизни тихо переливается между высоких окон,  затянутых рыбацкой сетью, чтобы в первых лучах солнца грозя превратиться в ее эликсир…  Желтый, желтый, желтый!  Желтый цвет, тихая заводь…
Я закрыл глаза, убежав душой   на работу, на чьем дне таилась.
Янтарная комната
Утро понедельника в ЗЕА-Вселенск сонно и несуетливо.  Сотрудники похожи на  курортников, осторожно входящих в прибрежную воду. Они  вплывают  в рабочий ритм не спеша, немного полежав, немного посидев и  всласть  поболтав. В девять часов они  опускают руки долу вдоль тел, нажимают кнопки на бежевых ящиках, подтягивают клавиатуры, и…  валятся в горизонт, ловя зевками недосмотренный сон. Большая Галка,    отбросив назад цыганские кудрявые космы, придвигает к себе дежурный таблоид и принимается насыщать пресную атмосферу солеными комментариями: «Знаменитый путешественник, однофамилец лошади.  Двенадцать букв, первая  «пе».   Гремят чашки, свистит электрочайник. Макутенко, оправив серую зауженную в коленях юбку, шествует к тумбе в углу с цветастой кружкой, из которой висит оранжевый хвостик разового пакетика.
-   Та-ань, Тань!  И мою возьми! – раздаются сонные стоны. Губастая манагерша, поправив толстую оправу, обходит по квадрату столы, собирая чашки сонных подруг.
А комната именно что «янтарная»! В помещении бывшего автомобильного склада, где  на стеллажах   валялись  полуоси и  карданы, после евроремонта господствует  болезненно желтый цвет! Окрас распустившегося одуванчика! Мать и мачехи! Цвет пыльцы,   солнца,  высокой весны! Меди и золота! И – янтаря!  Желтые столы, желтые стены. Желтый линолеум на полу… А темные очки на маленьком личике докторессы за вторым от двери столом, рядом с Галкой,  с платиновой прической,  наводят на мысль о черепахе Тортилле, с ее  глубинной медлительностью. И   все совмещается: янтарная комната на морском дне!   Донными камнями налипли там и сям клавиатуры, мониторы,  зеленые коробки  с бумагой. Электрическими рыбешками фосфоресцируют на столешницах модные гаджеты. Водорослями кудрявятся изумрудные  вьюны на   окнах, выползающие из  глиняных  горшков, куда спущены белые нити.  А сами горшки смотрятся донными ракушками.  Морской зыбью перебирает сквозняк ленты голубых жалюзи… 
Едва заходишь в отдел, взгляд сразу   отталкивается от  стен и столов. Он становится масляным,   но   не из-за офисного декора. Сборная нимф, великолепная пятерка разноликих сирен сбивает его с панталыку. Вот они, нимфы, дриады -   Галина Весень – она же  Большая Галка, Анна  Гавриловна – в просторечье Гавриловна,  Таня Макутенко – она же  Тонтон Макут,  Каринка – Каринэ Полуян и Степанида, Аня Степанова. Большая Галка - неболтливая ширококостная женщина пирамидальной  копной волос, бывший бухгалтер, случайно затесавшийся в ряды медикесс.  Дальше сидит  Анна Гавриловна, шестидесятилетняя   хирургесса в отставке.  У нее  аристократическая посадка головы, дымчатые очки и мальчишеская прическа. Вместе с  госпиталями непобедимой и легендарной она  повидала полмира,  перерезала кучу народа, вырастила детей, овдовела, состарилась,  а теперь батрачит на ЗЕА, обзванивая   больницы и санатории. От них она принимает заявки, и  договаривается о тендерах. Ее знают все в нашем крае, и она  пользуется безграничным доверием. Раз в месяц  к ней на цырлах  закрадываются  главврачи и забирают взятки в конвертах.
Несмотря на вдовство, в ее личной жизни паузы нет.  Сейчас она  сводит  с ума двух пожилых топтунов на дорогих иномарках, что встречают ее после работы. 
За  следующим желтым столом  обитает  Танька Макутенко, вечная кандидатка в начальство. Ей тридцать лет, она   брюнетка и бывший педиатр, родом из Бухары, у нее белейшая кожа и пышная грудь,  круглая прическа-одуванчик, обрамляющая толстые очки в жирной же, словно червяк, красной оправе,  крупное  лицо с курносым носом и сочными губами. Запаса яда у нее  на целый выводок кобр, который тратится на  ослепших самцов   и на престарелую, как она считает, коллегу  Карину, на которой самцы прозревают.  Та    в свои сорок лет одевается как девица на выданье. Еще Тонтон заядлый меломан,   на ее столе за монитором стоят серые аудио-столбики. Еще…  Впрочем, хватит.  Дальше ножка буквы «П» ломается, мы делаем поворот на 90 градусов и упираемся в стол начальника, длинный, нестандартный, на полстены, похожий на взлетную полосу, аккурат по его характеру.  Но пока кикимора  нет, там   с кучей косметики   располагается Каринэ Полуян.   Каринка фармаколог,  в свое время консультировала чью-то молодежную сборную, толи хохлов, толи бульбанов,  она подвинута  на диетах, витаминах и БАДах, аэробике, или как там теперь – фитнесе, да и вообще на всем, что продлевает  молодость. Хотя нам ее  фанатизм непонятен: ни в черной смоли волос,  облизывающих ее голову,   ни в оливковой коже, ни в миниатюрном бюсте нет и намека на роковое сорокалетие…  Плюс ломкий   голосок, создающий   зовущую ауру неумелой бедняжки, плюс дефилирование в откровенных нарядах, останавливающими на фирме жизнь,  - и наших медведиц можно понять. Неделю назад Карина неосторожно пожаловалась на докучливые ухаживания сверстников ее дочери. Она   сопровождала юное  чадо со школьной дискотеки, был поздний вечер, и,  с ее слов – и тут сомневаться не приходится -  к ним пристали самцы,, но прицепились больше к ней, а не к ее красивой наследнице. И они не спутали  ее с дочкой, - «как вы бы подумали»  - а посчитали ее старшей подругой. А    когда Каринэ назвала им возраст и статус -   подняли парочку на смех. «Пришлось паспорт доставать,  - довольно вздыхала заблудшая дочь араратских нагорий, - ребята сначала остолбенели, а потом     до самого дома проводили, сказали, что «такую красоту нужно охранять, - снова вздыхала Карина и завершала  сокрушенно, - правда,  странная   молодежь? Почему они ко мне пристают? Я же старая». И уже при этих словах лица  баб становились каменными.
Еще Каринка считает только на калькуляторе, не чувствует юмора, любой комплимент проверяет прям сразу,  хватаясь за зеркальце.   Понятно, что женская половина  ее ненавидит, и  тут же набрасывается на ее тень, едва  за оригиналом   закрывается дверь.
-  Я сразу поняла, что сейчас опять начнет плакать! – кричала неделю назад Тонтон, добитая перлом (после рассказа о сопровождении)    о  тяжкой участи разведенки, вынужденной самой тащить набитые сумки    к остановке троллейбуса.
- Чем она набила  сумки  на  зарплату в ЗЕА? - Гавриловна  поглядывает на подруг  поверх очков,  - или там есть  неизвестные  источники дохода?
-  А вы заметили,  как она   увивалась за куратором? «Ой, Женечка, объясните- покажите», а сама бретель      вытащила на шею,    и  бедром так и трется о его штанину! Ее еще и в Москву заберут, проститутку,   - тут же Татьяна приподнимала ладошками соски своих больших грудей и  пищала, -  «Девочки, я так вчера пожалела, что у меня нет мужчины!» Да чтоб у тебя родимчик выскочил, швабра армянская,     –   контрольным движением она загибала к низу  кончик  толстого, курносого носа и коллектив облегчался язвительным смехом.   
Да,   фирменный полукруглый  рубильник -  единственное   слабое место Карины.  Уж не знаю, как бы без него выжил бы наш добрый отдел.  Зато  в остальном,  ее  эффектная стать ничем не уступает  телу  Сальмы Хаек из фильма «От заката до рассвета». Ну,  помните,    когда  эта обнаженная латинос   танцует с белым удавом   среди исходящих истомой   индейцев… Нисколько не уступает, можете мне поверить…
А когда старуха Ашотовна,  не ведающая об избиении, возвращается, к ней обращаются уже   ласково и тепло.
Только Большая Галка в комплектном браке: муж, свекры, сватьи, кумовья и дети.  Но про семью она мудро помалкивает. Лишь изредка пошутит, что  супруг не рискует сбегать от жены  с комплекцией супертяжа.
Что еще есть на нашем дне...
Справа от стола Биркина – еще один бамбукообразный фикус – или как там его? – большой растение в дощатой   кадке,  далее – идем от стола к двери -  перекошенная шкаф-тумба с московским ссыльным – старым принтером, бунтующим после пяти минут непрерывной печати. (Если его на время не выключить, своим митингово-шестереночным шумом он может свести с ума) … Следом стоит  стол-буфет с белым яйцом-чайником, белыми чашками на  аляповатом подносе с темными цветочками,   пакетами чая и украинскими коробками сахара с витиеватой надписью «цукер». За следующим столом    тихо треплет свои длинные русые волосы молчунья «Степанида», Аня Степанова, круглолицая серая мышь, девушка с большими,  вечно испуганными глазами и распущенными до пояса льняными локонами. А   у выхода  наше стойло, стол манагеров-ходоков –     монитор, системник под столом,  и творческий   беспорядок сверху.  И – да, врать не буду, хаос  целиком от меня. Коллеги   не бардачат: новичок боится, а Каринка аккуратистка. Но не думайте, что я неопрятный. Просто я  сознательно выбираю  бардак –  за ним никогда не понять, занят ты или Ваньку валяешь. 
Да и притом, наш стол первый от двери и все, что ни приносится в офис, сходу громоздится на него.      А кричат   на Кошкина – он, мол,  бардак развел.  А  что Кошкин?  Что сразу Кошкин?!
Вот так. Утром, измятый и разобранный после бессмысленных выходных, я заваливаюсь на фирму, брякаюсь на стул и растекаюсь   бессильной медузой, слушаю рассказы   и  насыщаюсь чужой кровью.  И так мы балдеем часов до десяти-одиннадцати, а потом заявляется кикимор.   
КИКИМОР
Он соткан из парадоксов.  Скажем, по комплекции  - явно толст.      Пузо  висит над ремнем как мешок.   А  начинает  жестикулировать, и брюхо куда-то девается.  То есть, полным  уже  не кажется. Все мелькает, трясется, только успевай уворачиваться от летящей слюны. Он стрижен под бобрик,  виски его противно выскоблены до белизны, и   немножко лоснятся. В глубоких, колодезных глазах   влажно поблескивает мировая скорбь еврейского народа.    Сальные губы беспокойны, они  посекундно собираются в гузку, словно ищут кормящую титьку.    Он  носит костюмы,  хотя импозантность у нас не в чести, баллов не добавляет, ее по умолчанию   считают способом набить себе цену. То есть,  дресс-код  в ЗЕА демократичный,   хоть    в майке ходи, хоть и в шубе,   лишь бы мозгами шевелил, а  Биркин напоказ идет вразрез с офисной модой,  что  тоже таинственно.  Он щекаст,   широковат, и  должен бы быть медлительным, однако, габаритные его телеса   заряжены  взрывной энергичностью. При ходьбе  ставит ступню не на каблук, а по-словновьи плоско,  с максимальным шумом. И    вообще он похож на носорога, втиснутого в людскую одежу, пускай  носяра его и не выпирает,  а  словно расплюснут кувалдой. Еще он  любит яркие галстуки,   утром они  наклонно змеятся   по брюху в цветной  рубашке – белых не носит, а к вечеру  превращаются в жеванную селедку. Что он с ними делает, непонятно.
Кстати, его нескладность нисколько не отпугивает слабый пол. Наоборот, ему бабы реально не дают прохода. С малой Родины пачками приезжают на его съемную квартиру, не в силах забыть   подмосковные вечера.    Поговаривают, что он и срыл из первопрестольной именно в силу невозможности совмещать семью и свору любовниц.
Делать ему в офисе   нечего.   Два года мы обходились   без его должности. Она нам только мешает.  Но вот, появился  человек, который яростно ежедневно конструирует ее   уникальность, и при этом  сам без Москвы ничего не может решить.  Он    часами  смотрит в экран, сведя вместе   улитки бровей, полагая,  что этим беспроигрышно демонстрирует погруженность в продажи.  Не отвечает на телефоны,   не обращает внимания на офис, а потом вдруг подбрасывается и летит   в  коридор, на ходу изобретая  причины побега. Что таковой  не имеется, ясно по   выпученным белкам темных глазищ  и по меняющейся траектории – вот   он включает  галоп  в экспедицию на другом конце коридора:  разгоняется по кафельной плитке, грохот  копыт учащается,– и вдруг обрывается. Это его рука на отлете,  словно якорь в бурю поймала  дверную ручку архива.  Он резко ее распахивает, и с криком: «ну, что за дела у нас, когда я дождусь старых договоров?» ныряет вовнутрь. Когда сидит за столом.   тоннами  пожирает фисташки,  скорлупу от которых нервно мечет    в  плетеную урну в ногах.   Кидает не глядя, и  шелуха,  как правило пролетает сквозь плетеные клетки    и  рассыпается, нервозно и противно хрустя.  Уборщицы его ненавидят.
Он не  выносит чужого веселья. Если оно возникает,    тут же ищет повод праздник похерить.  Шутить не умеет, но пыжится стать  душой коллектива. У него жирные пальцы,  мясистый затылок продавца кваса при   засаленной желтой бочке, у  которой вечно вьются тучи голодных ос.  Вразумлять его бесполезно. С тем же успехом можно увещевать корову не оставлять на лугу    дымящиеся  лепешки. Он падок на звонкие фразы. Любит банальности, постоянно использует новояз - «зоны», «окна» и т.п.  Он хам, интриган,  кидала  и москвич распальцованный.   Короче, Веня Биркин - гнусная тварь.
Правда, со дня медика  он  ходит как шелковый.   Не бузит,   не истерит,       и даже инструктаж отменил, каковым  изводил нас   накануне отъезда. Да, в четверг вечером он проводил накачки,  во время которых   вселял  в нас свой дубль,  чтобы мы без него по струнке ходили.  Именно так,  вы не ослышались,  работает чел только четыре дня. В четверг сваливает  на родину.  Наша контора не славится либерализмом,  и   за какие заслуги ему позволяется уезжать,     непонятно. Все согласны с    начальственной крышей, но вот чья она – предмет наших споров.    Макутенко настаивает, что дело в  вельможной любовнице,   Анна  Гавриловна – в   волосатой лапе известной национальности,  я  напираю на сентиментальность  бугров  в отношении земляков,   попавших   за  МКАД  - они  для боссов    что-то вроде геологов.
Но  права,   конечно, Татьяна.  Кого-то наверху  он   охмурил. Притом,  бабы у нас в главке  красивые! Москвички! Породистые, ухоженные! Одна   Эльвира, замдиректора по обучению чего стоит.  Ермаков говорил, что она любовница самого учредителя, но это было до Биркина. Биркин любую  утянет в постель.   
Снова вспомнился  программист, подметающий своим высветленным чубчиком клавиатуру.    «Он н-неплохой. Его бабы любят. А это признак, что  в нем   ч-человеческое что-то есть.  Ты п-попробуй отделять его и политику»
Блин, да что тут от чего отделять?
Я опять  побарабанил пальцами по баранке.
До понедельника еще были   надежды на офис… Кстати, подбирая   добрую историю по службе службу,   я в первую очередь думал про  понедельник. По утрам, без Биркина,  он особенно чудесен.    
***
А в этот понедельник Биркин сразу начал накручивать главк. Потом минут сорок с придыханием с начальством общался.  Потом положил черную трубку на желтый стол и огласил офис довольным воплем: «акцию подписали!»  Затем пощелкал пальцами по клавиатуре, пуская ее на печать,  крутанулся на стуле, пока наш  скрипучий принтер выдавливал копии, выскочил из-за стола, подхватил бумажки из лотка и оббежал столы по периметру, словно коверный ряд зрителей в цирке. На наш стол сразу кинул пачку из трех штук. Инструкции были как всегда именные, фамилии стояли в верхнем углу. Я выбрал свой, и тут заметил огромный шрифт в теле инструкции. В пятом пункте, где были условия выплаты, вместо обычного биркиноского «товаром», чернело   «ТОВАРОМ»…  Тридцать шестым размером, одно слово на треть страницы..
- О, мать моя,  – вырвалось у меня,    и я тут же поймал на себе настороженный  взгляд лохнесского чудища из   еврейских озер.  Начальник   прилег на   руки   и проговорил с сиплым придыханием.
   Скидка    разрешена, работаем! Хотели на бонус товар получите. Жду   результат. Слышишь, Демьян?  Особенно по Джавадову.     Слышишь меня, Кошкин?!
Он вытянул шею над своим столом, словно гриф.
-    Слышу.    А за отчеты когда сядем?
-    А  больше нечего делать? Занимайся акцией.   Кстати, «Виталину» так и быть, можешь не трогать…   
«теперь  каждый понедельник  так и будем общаться? «Какой отчет? Мне что, заняться нечем?»
Я пожал плечами, и, поскольку торопиться было некуда, начал  спокойно  собирать свою   деловую сумку на ремнях, проклиная нелегкую судьбу.  Маршрутники, чеки, скидки… «портфель менеджера» - полная хрень,   и как венец издевательства вновь подвалившая дурацкая акция, не похороненная в Москве в силу ее идиотизма, а почему-то пропущенная, наверное, по приколу – с наших  математиков станется. Они любят экстравагантные задачи. Теперь    абсурд допустили. А подопытный кролик – я. «Ну ничего, не впервой. Бред снова впереди твоей жизни. Зато -  накануне обряда. И экзорцизм, значит,  будет по делу».
Биркин выскочил за дверь,  затопал по коридору к директору  – доложить и похвастаться. А мы посмотрели на Гавриловну.    Платье у ней  в этот день было в белую блестку, а дымчатые очки загадочно поблескивали. Она высоко подняла подняла бумагу -  чтобы всем был лучше виден чернющий кегль 36 размера.  Я давно говорил, что у Биркина есть проблемы,  – прежде мне отвечали, что   нездорового ничего не видят.  И вот он пойман с поличным. И  артистически запрокинувшая  голову   докторесса должна   вынести долгожданный диагноз.    Но она почему-то раздумывала.
-  Опять норма, Гавриловна?   -  не утерпел я.
-  Дайте подумать... – Гавриловна  опустила лист и завертела его словно рентген, - согласна,  здесь материал… - еще раз  повернулась к окну и посмотрела на свет,   -   хотя… не сказала бы, что затронута почва.   По  видимости, он типичный  акцентуант.
-  Кто-кто?! Идиот?!
-  Нет. Даже не маньяк.  Просто у этого человека   акцентуация  на конкретной цели. 
-  На какой это?
- Затрахать нижестоящих, какой,  – хмыкнула Галка Весень, запустив руки в водопад своих темных кудрей.   
Гавриловна возразила, положив бумагу:
-  Если ему приспичит, он будет вам и ручки целовать, и задницу подлизывать. Нет, акцентуация - всегда статусная история.  Хотя в тепличных условиях – правда,    тепличные условия  акцентуантам создают   сами окружающие, поскольку они люди талантливые и   ими легко  очароваться,  - продолжала   профессорша, глотая отдышку, - если  им   потакают…. то решимость реализовать  установки…   
Хирургесса приложила руку к груди, пару раз глубоко вдохнула. -      приобретает черты   по виду маниакальные. И кажется, что им   что роман написать,   что детский садик поджечь…
-   Ни фигасе!
-  Но это выглядит  одержимостью. На самом деле окружающим  не надо противоречить лишний раз.
Гавриловна укоризненно посмотрела на меня. Тут показалось, что в коридоре хлопнула дверь. Я снова не утерпел:
-  Так он совсем не псих? Нисколечко?
-  Нет. И не добивайся от меня  слов, которых я никогда не скажу.
-  Да как же нет?! А вот это все?! – я поднял со стола указивку, она почему-то была не моей, а каринкиной. В углу значилось - «Полуян».
-  Не возражай  и будешь в шоколаде.  –   промычала Татьяна, лежа на столе.
-  Да, акцентуанты не терпят возражений, - подтвердила хирургесса.
-  Блин! А за что  такие танцы?!
-  Потому что он бо-ос. – пропела Макутша.
-  Вот-вот, блинкай не блинкай, но не мешай ему чувствовать себя  начальником. 
Вдруг дверь  распахнулась и с громким воплем: «а что это вы черновики похватали?!» на пороге появилась сам бородач. Он      выхватил компромат из рук Гавриловны,   оббежал наши  столы,      перегнулся через свой,  поклацал по клавиатуре, пустил на печать новые экземпляры. Вторично оббежал арену, раздавая копии,   и  снова удрал за дверь.
Как только шаги утихли,   срач возобновился.
-  Вот, к его чести,  он сразу спохватился, - кивнула на дверь хирургесса
-   Потому что тепличные условия   ему здесь не грозят. –  хихикнула Тонтон, подмигнув мне.
 -  И  мы на правильном пути.  продолжила Гавриловна, держа    новый вариант акции,  –   не противоречьте, дайте ему  убедиться в   ошибках, и все будет в порядке.
-  А пока он убедится, мы     не вымрем?
В коридоре послышался приглушенный вопль:    «ыо-оо-одим»
Женщины переглянулись.
-   Руслан   кричит?
-  Сейчас из локалки погонит.
-  А у меня заявка висит. – всплеснула руками Галка.
-  А нам как быть?! – повторил я вопрос, - дальше терпеть? Это же – я поднял новый лист акции и потряс им в воздухе, - те же яйца, только в профиль! Та же дурь! 
-  А     есть    варианты? -  Гавриловна тронула пальцем  оправу, - Нам что, в Москву позвонить, чтобы Таню  назначили начальником?
-  Ой, только не меня! –  фыркнула Макутенко и поднялась со столешницы, села ровно и сжала пухлые губы. И неподвижно уставилась в монитор. 
Опять раздался крик, потом  в коридоре протяжно заскрипело  и створки нашей двери распахнулись. И на пороге возник   худощавый брюнет с выбеленным   чубчиком, в темном  свитере и дорогих светлых джинсах - программист выбрался из норы. 
-  Руслан, Биркин только что акцию распечатал. Там буквы на полстраницы. Я сказал,  что это доказуха диагноза. А Гавриловна - я кивнул на Гавриловну, - что у него тонкая душевная организация.   И если   ему  не противоречить, он  превратится в бабочку. 
-  Угу, - рассеянно кивнул Ермаков, -  п-парадные брюки   превратятся в эф-фектные шорты. Чего тормозим? Выходим  из локалки, дамы!
-  А позже нельзя? У меня «Фотон» второй раз заявку не даст, -  Галка отстранилась от экрана и  посмотрела на брюнета
Руслан помотал головой  и посмотрел на хирургессу.
-  Гавриловна, а кто говорил, что тут не обойтись   без хирургии?   У меня хорошая память.
-   Если дело в мозгах, то скальпель не нужен.
 -  А ты у нас еще и м-мозгоправ?  - усмехнулся Ермаков, и снова нахмурился, видя что народ продолжает щелкать по клавишам,  -  люди…  предупреждаю… выходим!
-  Деточка, - Гавриловна   откинулась на спинку стула,  -  все  крайне  зыбко. Иногда   думаешь  лучше бы ты под скальпелем сдохло,         чудовище, зачем я только   тебя на ноги   ставила. Лечение  либо начинается, либо заканчивается психиатрией. Лучше, когда начинается. И это, как правило,  видно   без осмотра. 
-     Мягко шифером шурша, крыша еден не спеша.   Алле?!  - программист потерял терпение. -  Ладно, пинайте на себя - строго посмотрел по сторонам и вышел. Дверцы захлопнулась.   
-    Однажды в наш госпиталь  привезли роженицу, -    Гавриловна сняла очки и   подняла к небу лицо,  сразу обнажив выпуклые, большие глаза,    -   Натуральная папуаска, из   джунглей. Она родила. И ребеночек  оказался с шестью пальцами на руке.
Народ заржал,  ожидаемо намекая на испытания секретного оружия.
-    Не  было    никаких испытаний, - отмахнулась докторесса и поправила очки,  -  Это бывает в природе, даже в больших городах. Но здесь я узнала,   что если она принесет дитя в свое племя, ему сразу отрубят голову. Шаманы приговорят  как испорченного духами.
Послышались возражения, мол «загибаешь»,  но Гавриловна настаивала: убьют, если он только не сын вождя.
-  И тогда я удалила ему лишний палец. Я вмешалась в природу, а мамкины обезьяны посчитали, что мы надругались над дитем…
Народ сразу перестал ржать. Лица вытянулись. 
-  Гавриловна: и?
- Что «и»? Пошли ходоки,   начались неприятности.   Но вот что лучше: не вмешиваться и смотреть на изуверство, или вмешаться, и получить бесконечные истерики?
Народ  благоговейно молчал.
-   Поэтому  сначала психиатрия, а  потом уже хирургия. И никак иначе
«Все-о!» - заорали за дверью голосом Ермакова, что   возвращение к работе.   Народ придвинул клавиатуры и застучал пальцами   по кнопкам с одинаковым выражением лиц, говорящим, что  заниматься фигней  гораздо приятней,  чем нести бремя рокового выбора.    А я     пошел  к   сис-админу поплакаться – украли победу!  Там, в его  каморке   под лестницей на второй этаж, как обычно пахло табачным дымом, в зарешеченной шахте   по стариковски  ворчал огромный сервер в человеческий рост,   спинами друг к другу на вертящихся стульях  пялились в экраны  айтишники. Справа ронял слюни его простоватый напарник Борман, а слева Ермачилло, свесив выбеленный чубчик, глядел в  монитор на падающую вниз на черном фоне цифирь. Джойстика   не просматривалось, и линия трея внизу огромного монитора, тоже не выдавала компрометирующих иконок. Ну, знаете, на которых игрульки, с солдатиками там или самолетиками.  То есть, он занимался работой.  Тем удивительней был отпор в ответ на мои    жалобы. 
- Когда он акцию в Москву отправил, - говорил я,  -  Я решил, что дело в шляпе. Там-то не дураки сидят. Кинут   бред в мусорную корзину.     Ан вот нет.  Ее утвердили!  Ну ладно, Биркин. Но их-то как понимать?
-  А что  Биркин?
-  Да     он же идиот. Не понимаю, зачем Гавриловна его защищает. «Клиники нет, клиники нет».  А 36-й шрифт это что?!
-  Клиника?
-  Да конечно же!  Сам-то не видишь?
Я рассчитывал на согласие.  Ему юлить не зачем. Программист не нуждается в покровительстве. По техническим вопросам  ему всегда смотрят в рот  другие вопросы его не касаются. Но    в силу своей мистической разумности, он всегда поддержит побеждающий тренд.    Он как-то всегда успевает подставить паруса под попутный ветер.    То есть,  десять минут назад  он   подключался к коллективному порицанию, и это был один путь и    ветер, теперь же    спустил старые паруса и поставил другие.  Ибо в ответ я  услышал. 
-  Веник не псих.  Вообще, он не  плохой, бывают хуже.
-  А чем он лучше?
-  Он  открыто г-гадит. 
 -  И  лаять ему по должности приходится.
-    Я хотел сказать,  - задумчиво произнес Ермаков,    - ты  бы  его от   п-политики      отделял?   
Я всплеснул руками. 
-  И каким    образом? И просвети, где кончается говно и начинается Биркин?   Подлинный!  Где там чтохорошее?! Просвети!
-  Ну… Его же любят женщины.   - осклабился гад и на секунду повернул ко мне довольное лицо.   
 И тут же снова нахмурился, вперился в экран с падающим текстом. Что он там понимал?!
Я воздел руки к небу.
-  Не знаю, почему они его любят. Сия тайна мне недоступна. А  вот что он нормальный после своей размазни -   меня реально убило. 
-  П-почему?
-  Потому что бумажка! И текст в полстраницы!
-  Это не показатель.
-  Хорошо. Давай серьезно. Тут два варианта -либо псих, либо дурак.  Но  Биркин  далеко не дурак.  Правильно? Правильно. А тогда кто?
Ермаков молчал.
-  Второе. Он   раз за разом садится в лужу, а ошибок не признает.  И снова садится в лужу, потому что схема в башке. А кто может раз за разом садится в лужу ради схемы? Да только неадекват! И я ждал только подтверждения  схемы, которой он нас   до инфаркта доводит.  И вот оно случилось, но,  по словам Гавриловны, это  вполне здоровое начало! И надо  ему просто  не противоречить…
-  А  я о чем?  Не нарывайся зря, не  плюй против ветра..
-  Да как не нарываться?!  Ладно бы он   по делу командовал, но он же ничего не понимает!
Ермаков пожал плечами - он явно не хотел менять паруса.
-  Я посмотрю в справочнике, это точно патология.
-  И что  это даст?
-  Спокойствие душевное. Ты сам-то что    сказал? А Гавриловна  что ответила?
-  Что?
-  Что  он  акцентуант! То есть псих. 
-  Никакой он не псих, ему просто  поставили задачу.
-  Какую?
-  Вас … аебать. – тихо пробубнил Руслан и тут же произнес сказал сквозь зубы, - но я тебе ничего не говорил.
Я рассмеялся. Программист снова неодобрительно на меня покосился.   
-  Построить личный состав – это азы. Но  только если ты  специалист. А  когда ты ни хрена не специалист, но гнешь свою линию, ты идиот. Возьми хоть историю с окладами. Это же не просто невменяемость, это диагноз. Я понимаю – осмотрелся, пообтерся   и начал гнуть, а у нас?!
-  Ну вот и помогли бы ему…   
-  А я что делал? Кто перед ним открылся,  пока думал, что он нормальный?! – вскричал я, чуть не плача, - я показал, как веду базу, и что вышло?   
-  Что вышло?
-  А будто не знаешь! Отчет о «новостях у клиентов», от которого Танька плачет! Меня бабы чуть не сожрали, «зачем ты его надоумил!».  Как с ним можно говорить,  когда он твои идеи тут же превращает в твои задачи?!   
Я еще долго   жаловался     Ермакову. Мне ему легко жаловаться –   напарник всегда  готов скрасить  тоску  бесплатным советом.  У него все на зависть подобрано  – семья, машина, работа, любовница,  хобби.  И все же если бы  Биркин оказался   «с почвой», мне б  стало легче. Я бы и отнестись к нему мог как к больному.     А теперь –   что мне делать?!   Он не просто здоров, он еще и талант! Обманули в лучших чувствах.
Поэтому в финале моих излияний, когда я уже готов был произнести свое коронное заклинание «о, как тосклива моя жизнь», Ермачилло возьми и напомни мне про «жигуль».     «Ты же   его победил?» - произнес сис-админ, не отвлекаясь от экрана.  - Когда последний раз под ним лежал?»   «Не помню. Месяцев шесть назад. И то, салон делал. А так все штатно» «Нет, это не штатно. Штатно это когда три дня ездишь, четыре чинишь. Что она не ломается, на самом деле, фантастика» «Ломается» «Ломается, но мы не замечаем. Потому что ты на-у-чился и стал сильней». «А причем тут Биркин?»   «Притом. Все, что не убивает, делает нас сильней»  - выдал     Ермаков, и поскольку он был     успешный мещанин, по заслугам обладающий ништяками,    я только всплеснул руками: бляха-муха  – и не поспоришь! 
А теперь же страстно захотелось поспорить.  Хотя не сам ли только что   троекратно восславил автомобильное зло?! И чем же неправ Ермаков? 
Словно нервная птица я снова сжал когтями баранку.
***
Что меня бесит во фразе, так это тайная обреченность. Предопределенность, мол,  нас обязательно ожидает нечто  плохое. Ну, ладно. Допустим. Но тогда  вопрос:  сколько его надо, чтобы   усилиться, а  не загнуться? Оно же     не объявляет: «Я Зло, я на тебя   обрушусь так-то и так-то, но ты не бойся, вот тебе планчик победы». Нет, оно же сваливается как палач, как дядька в колпаке с прорезями для глаз,   меланхолично дзыкая точилом по лезвию. Дз-! Дзы! – поет топор,  и  спасут тебя    или   отрубят голову,   сперва  и не понять ни фига. (Когда я понял, что мне подсунули под видом жигуля, я подумал, что  мне конец).      А ну,    если убьет – как быть, кому предъявить?!  Горе-советчики лишь разведут руками:  «Снова   не Достоевский,   дневальный,  зови следующего!» и скрипящая телега повезет вашу голову, обсыпанную  карбидом к    другим отрезанным головам, а  умники, что подбрасывают нам эти фразы,  продолжат  свои упражнения.  Им-то на эшафот не идти. У них есть   отписанные  на себя капиталы, (втихаря от трудовых коллективов), связи, возможности.  Зло не про них. Оно про нас с вами. И поэтому мы, из трудовых коллективов, должны как-то иначе соображать. И как же нам, извините, соображать? 
Я побарабанил пальцами по баранке. 
-   Да хрен его знает.
И удилище размышлений  опять  «забросились» в  омут.
***

Хлопнула дверь, Биркин просеменил по диагонали   к столу , протиснулся между стеной   и развесистыми субтропиками,   запрыгнул за щит монитора, и закрутился из стороны в сторону. Он был горд Он впервые «продавил» Москву и ждал теперь если не «ахов» и «охов», то уж никак не уничтожающей критики. Народ же глумился.
-  А если  в объеме  сколько и чего  можно напихать на полтора процента? –   Гавриловна повернулась  к  Галке, - так, чтобы осчастливить? 
-    Чтобы осчастливить, есть микстура  противоалергенная, стоит копейки, штук сто по сто грамм, десять  килограмм.
-     А отхаркивающая? Отхаркивающей микстуры сколько ящиков?
-    Чтобы  от счастья не мучиться? – уточнила Галина, качнув крупными плечами в темном платье.
-  Да, чтобы пальцы в рот не совать и  дважды не заказывать…
- Эй,  чем не довольны? Хотели товар – получите!  Это уже не воздух!  –  не утерпел  кикимор, и закрутился на стуле, размахивая фалдами пиджака с разрезом на заднице, -    кто вещал, что  частники не чувствуют скидки в цене?  Чем недовольны, а? Лишь бы охаять.   
-  А      спиртом выйдет  целых пара ящиков,    - причмокивали губами девы, - и употребить можно на месте. 
- Ты что назвала «ящиками»?! Эти коробочки размером с поднос?   Кстати, на скидку можно  перевязку давать. Тут и объем, и  сразу можно наложить на открытую рану,  - надменно вещала Гавриловна,    - А  сколько ваты на полторы тысячи?
И тут Биркин прекратил крутиться, положил руки на стол, как примерный ученик и выдал с блеском в глазах нечто неслыханное.
-   А я  разве сказал, что мы будем скидку отдавать?  Вы всерьез думаете, что я буду товаром  разбрасываться?
Мы умолкли. А Биркин   поднялся,  упираясь волосатыми пальцами о желтый ламинат, и  обвел взглядом подшефный загон.
– Я  с вас смеюсь, вселяне – он понизил голос  кикимор, -     Мы будем обещать и кидать.
-   «Обещать и кидать»? – у народа вытянулись лица.
-  Да,  – просто сказал начальник.
Ну и дела! Так  еще дискуссия никогда не велась!  Впрочем, их  как таковых  и не было,  одно менторство и угрозы.   А тут   было нечто иное,   хотя   и про обман ближнего своего.
- А   если люди обидятся? – робко заметила    Карина, он вытянулась как школьница  и   тянула руку. Сидя  на приставном стуле рядом с ней, я  с тоской втягивал ауру бедняжки, пахнущую шанелью.
В ответ начальник  пожевал губами  и выдал
-   Не нае… обманешь. Иначе в плюс не выйти.
– Венечка, а кто же тебе потом поверит? -   Гавриловна и поправила очки, - у нас так дела не ведут. Тут все друг дружку знают.
Тут Биркин спохватился,   засуетился,    вскочил,  и обтерев быстрым движением щеки, убежал через    в дверь.  Дамы проводили его недоуменными взглядами.  Я    трагически вытянул руку в направлении двери: вы слыхали?! И это нормально?!
Потом опять погрузились в работу. Но только  возникла пауза,   докторесса положила бежевую трубку на рычажки, наблюдая, как медленно открывается дверь, и, посчитав видимо, что за ней те же уши,    вернулась к недавней загадке.
-  Ну а мы что, сотрудники ЗЕА?  Нам-то что делать?
-  Что?
-  Жрать это дерьмо?
-  Жрать и добавки просить. Он же нормальный, талантливый, ему противоречить нельзя,   – ухмыльнулся я,   ставя подписи на маршрутные листы.   Каринка   ушла в бухгалтерию,  и я снова навел на столе творческий беспорядок, то есть раскидал  перед собой как можно больше бумажек.
–  Нет, я чего-то я не понимаю  в жизни, - болезненно произнесла Гавриловна, покачав головой, - то   всех ублажим, а то ничего не дадим. Кэ-ак так, пообещать и не дать?    
-     Анна   Гавриловна,  а   Вы сами разве  всегда свои обещания выполняли?  Что вас  удивляет?
В дверном портале, распахнув створки, теперь стоял невысокий полный человечек    Глеб Сарафанов, наш бывший коллега а теперь «наш же» директор.    Ну, мы так думали, когда он пошел наверх по служебной лестнице. Теперь же он выстраивал дистанцию. Одет  был по моде главка – серый свитер и синие джинсы и улыбался в свои бурундучьи щеки, обнажая, как и положено бывшему стоматологу, траченные точками кариеса заячьи резцы.   
-   Вы-то тоже, небось,  не без греха? 
-   Какие  обещания я не выполняла?
-  Ну, я же говорю – как женщина.  - Сарафанов   широко улыбнулся, - как женщина. 
-  Не поняла вас, пан директор? – лицо у Гавриловны вытянулось, и Глеб   убрал улыбку. 
-  Ты всегда мужикам давала, с которыми крутила?– хихикнула Макутенко. Она сняла свою черную оправу и опять лежала за своим монитором,  подперев голову рукой. 
-  Я  никогда мужикам не обещала, начнем с этого,   –   с достоинством произнесла докторесса, -  Обещать им еще, ха!  Много  чести, А если кто-то  себя убедил, это его  проблемы. – и тут же лиса сменила надменный тон на заискивающий,  ,-    Глеб Николаевич, ну вот рассудите, -    и Сарафан, напрягшийся было от колкости «пан директор» -  снова растянул   молочные щеки, - рассудите, нам сейчас   объявили, что акция для частных клиентов сводится к  одному   обещанию. А  если   клиент включится и  заработает скидку, по факту он ничего не получит. Иначе мы в плюс не выйдем.. Разве  так можно? Даже на ЗЕА? Это же ошибка, да? Или шутка?  Или мы чего-то  недопоняли?
-  Не врубаюсь, какая акция? Я акций не подписывал,  – Сарафан прищурился, - ее согласовали с  Москвой?   
-  Да вот… - замялась Гавриловна, понимая, что невольно может нажить себе врага,  если Сарафан  не в курсе, подняла над столом лист, но тут Глеба позвали,  он развернулся и вальяжно скрылся в коридоре, толкнув ламинированное полотно. Дверь со скрипом закрылась.
Гавриловна коротенько выдохнула, нажала кнопку на  мониторе и обратилась к своему отражению в темном стекле.   
-   Я хотела сказать, - она понизила голос, рассматривая себя в экране  -  хорошо, пусть это   частные клиенты. Но разве они шлюхи дешевые, чтоб их так  пробрасывать? 
-  Гавриловна,   - я поднял голову от маршрутников, -  Веня просто умных книжек начитался.  У американцев    оказанная услуга ничего не стоит.  У них сразу цена, а  скидки   только для рекламы.
-   У них – у кого?  В каком бизнесе?  - подняла голову Макутенко.
-   В любом. Повелся на скидку  – сам   и дурак. Жди    бонус, как соловей лета.
-   Но он же эмбиэй заканчивал?
-   А я о чем? 
Макутенко закатила глаза: опять умничаешь.
- Я умничаю? Да в этом же  суть  бизнися вашего: втихаря    хапануть, а наружу гнать картину. Мол,  ты самый умный, а  другие говно.  Бизнес без начального капитала не сделать.
-  Кошкин… опя-ать …- застонала   Татьяна.
-    И Биркин   это  только что  подтвердил. Бизнес это обман!   А ты   как   выпускница филфака… в розовых иллюзиях.
-   В каких  иллюзиях?
-  Про честную конкуренцию,   что побеждает сильнейший, что олигархи   заработали состояния непосильным трудом без обеда... продолжить?
-   Сам что-то сделай, а потом других осуждай. И вообще, завидовать  успешным значит,  подписываться, что сам ничего не стоишь….
-   Успешным?  Блин… 
-   А что, нет?
-  Да-да,  цветами торговал на вокзале, а потом раз – и комбинат в кармане. Клоуны они нанятые, а не «успешные»,  - тут народ покровительственно засмеялся. Я махнул рукой. 
-  Клоунам… Кошкин, ну ты скажешь, - натужно смеялась Макутенко, припадая грудью на столешницу, -  на себя посмотри.
-   А что? Я  бы тоже стал олигархом. Я могу. Дело же в первом миллионе, ты же знаешь.
-  Ага, ага, в двадцать первом.
-   Темная ты. Да и вы все тоже.  Когда-нибудь  узнаете, как вас развели.
- А ты  не оскорбляй, а докажи. Приведи  пример, раз все знаешь, -  сказала,  глядя в экран докторесса.  Очки у нее поблескивали   по-учительски.
- Да пожалуйста. – я посмотрел на Тонтона, - допустим ты захочешь открыть кафе. Где возьмешь первые деньги?
-  Зачем?
-  Ну как, на зарплату, на посуду.  Банки же   кредиты не дают? Так. Ссуды получить негде, у нас не Москва, где Лужок их выделяет особо избранным.  Что сделаешь? Квартиру заложишь? Вот. Заложишь хату. Потому что нет у нас длинных денег.  Негде их найти. Банки не кредитуют, а зарплаты прокручивают, а бабки только у бандитов или барыг. Так вот, ответь пожалуйста, откуда у продавца цветом мог случиться металлургический комбинат? Молчишь? Так вот я тебе скажу – им дали эти комбинаты и телеканалы.  Просто – дали. 
-  Зачем?
-   Чтобы они были! У нас же капитализм? Чтобы они были,  олигархи, а мы себя чувствовали  ..овном.
-  Значит,  ничего нельзя сделать? А как же другие могут, у кого ресторан, у кого аптека? Им ничего не дали, я десяток людей могу тебе назвать.
-   Я тоже могу, и они  молодцы.  Они перезакладывались, они жили в гонке,    высунув язык и  думая только о бабках. Не, они герои, они нарыли первые деньги,  посвятив этому жизнь. Хотя в той же Америка кредиты на каждом углу.  И умирать ради бабок не надо.
-  Значит,  лучше вообще ничего делать? 
-  Лучше ничего, чем на их условиях.   
-  Вот ни с чем и останешься.
-  Зато не с лапшой на ушах 
- А  что, где-то  не своих обслуживают, а прямо любому с улицы ссужают деньги? –  с иронией произнесла хирургесса, -  это хочешь сказать?
-  Именно.  В Америке    кредиты  впихивают первому встречному.  За сущие копейки. Под два, или вообще под   процент.   У них план по валу, как можно больше кредитов раздать. Они сами баксы штампуют, чего им.  А нам надо через задницу вывернуться,   потому что нас «трудности» ждут,   «что не убивает, делает нас сильней».  Навязали нам, как твоим папуасам…
-   Очень правильная аффирмация.
- Для лохов  твои аффирмации. Раздавай    деньги,       и будет у нас  тоже  рай земной.
-   У нас   украдут.
-  Во-во, «у нас все украдут».
-   А что, нет?
-   Тебе дать кредит – ты украдешь?
-    Мне   не дадут.
-  Вот! А где  родилась организованная преступность?  Поймите, нас  заставляют думать, что мы   убогие, нам внушают,  что добро  не про нас, что мы обречены    преодолевать и радоваться, что не убились,  и на белого господина молиться,  когда он только деньги печатает и на них все скупает!
-  Брось уже врать! – вдруг зло оборвала Гавриловна.  И следящий за нашей дискуссией люд сочувственно покивал головами. 
 
Вообще, я не такой умный.  Попутчики попадались в поездах разговорчивые.  Еще Натали   подтвердила у схему: бери кредит на знакомых там, в Америке,  делай бизнес тут. Когда у меня от подобной простоты вытянулось лицо, Натали покровительственно улыбнулась: «Никто не рассказывает, откуда дровишки,  потому что деньги любят тишину».  Но бабам информацию я выдал за свое, выстраданное. Но спорить с  Гавриловной прекратил.
- А почему?    Почему я так неуверенно вру, когда я прав?!    А ведь я прав.
Снова  побарабанил пальцами по гнутому пластику.
Рыба дернула за крючок, но  отвалила в сторону.