Сад душ и тайна превращений

Продолжение видения рабби Хаима Виталя

И вот, когда стоял я в отчаянии перед пламенем вращающегося меча, явилась предо мною женщина. Но какая это была женщина! Лицо ее сияло, как солнце в зените, одежды струились, как потоки света живого. В глубине сердца узнал я ее — это была мать моя, но не та мать, что родила меня в мир дольний, а та, что рождает душу мою каждое мгновение в мирах горних.

— Сын мой, Хаим, — голос ее был как журчание вод над Небесным Эденом, — отчего плачешь ты? Слезы твои достигли Престола Славы, и я пришла помочь тебе.

Протянула она руку правую — и в руке той увидел я все благословения, что нисходят в мир через правую линию милосердия. Подняла она меня, как поднимает орлица птенца своего, и оказался я на самой вершине лестницы.

Там открылось предо мною окно круглое, подобное зрачку Ока Божественного Провидения. И из окна того вырывалось пламя — но что это было за пламя! Не огонь земной, который пожирает и обращает в пепел, но огонь сознания чистого, что испепеляет все иллюзии, все представления ложные о себе самом.

Металось пламя туда-сюда, как молния в час, когда небеса разверзаются. И понял я: это тот самый меч обращающийся, что поставлен у врат Ган Эдена после изгнания Адама. Меч, отделяющий чистое от нечистого, истинное от ложного, вечное от временного.

— Мать моя! — возопил я в страхе великом. — Защити меня, чтобы не сжег меня огонь сей!

Посмотрела она на меня взглядом, в котором была вся скорбь Шхины в изгнании и вся радость грядущего избавления.

— Дитя мое, — сказала она, — никто не может пройти за тебя через это пламя. Каждая душа должна сама предстать пред огнем истины. Но дам я тебе совет: не противься пламени. То, что в тебе истинно, огонь не тронет. То, что ложно — пусть сгорит. Ибо только так можно войти в Сад.

И с этими словами растворилась она в воздухе, как растворяется аромат розы в утреннем ветре.

Остался я один перед пламенем. И тогда сделал я то, что казалось безумием: шагнул прямо в огонь.

О, что это было за мгновение! Почувствовал я, как сгорает все внешнее, все наносное. Горели мои гордыня учёностью, моя привязанность к имени своему, мои страхи и желания. Но странное дело: чем больше сгорало, тем легче становилось мне, тем яснее видел я свою истинную суть — ту искру Божественную, которую никакой огонь не может уничтожить.

И вот, прошел я сквозь пламя.

Тут снова явился Элияху-пророк, взял меня за руку правую и сказал:
— Теперь, когда прошел ты через врата очищения, могу я привести тебя туда, куда послан был изначально.

Привел он меня во двор огромный, подобного которому не видели глаза смертного. Это был сад, но не сад — целый мир, где каждая травинка была вселенной, каждый лист — свитком Торы нераскрытой.

Текли через сад реки. Но то были не реки водные — то были потоки жизненности чистой, те самые "маим хаим", воды живые, о которых говорят пророки. Четыре реки было, как четыре реки, вытекающие из Эдена, и каждая несла особое качество: одна — мудрость, другая — понимание, третья — милосердие, четвертая — справедливость.
Деревья в саду были высоки, как кедры ливанские, но странность великая была в них: ветви их склонялись до земли, образуя шатры природные, сукот живые. И понял я: каждое дерево — это древо сфирот, склоняющееся к нижним мирам, чтобы дать им тень и защиту.

Но удивительнее всего были обитатели сада. Бесчисленное множество птиц, белых как снег Хермона, подобных гусям, но это не были гуси. Летали они по саду взад-вперед, и каждая издавала звуки. И это было не гоготание — это было чтение Мишны!
"Ба-ме мадликин... — слышал я от одной. — Чем зажигают субботние светильники..."
"Йециот ха-Шаббат... — вторила другая. — Выходы субботы..."

Весь трактат Шаббат звучал в саду многоголосым хором. Птицы эти читали мишну за мишной, главу за главой, а после каждого раздела поднимали шеи к небу в жесте благодарения и пили из рек живых.

Изумление охватило меня. Подошел я к Элияху и спросил:

— Учитель мой, что это за чудо? Почему души праведников, Танаим святые, создавшие Мишну, являются в образе птиц, а не в облике человеческом?

Улыбнулся пророк улыбкой, в которой была тайна всех превращений.

— Хаим, сын мой, — сказал он, — разве не учил ты, что душа принимает форму согласно своей сущности и миссии? В жизни земной были они привязаны к телу человеческому, к заботам мира дольнего. Здесь же, освободившись от тяжести плоти, стали они тем, чем были всегда в сути своей — существами парящими между небом и землей, между законом писаным и традицией устной.

— Но почему именно гуси? — настаивал я.

— Гусь, — ответил Элияху, — птица удивительная. Она может жить в трех стихиях: ходить по земле, плавать в воде и летать по воздуху. Так и мудрецы Мишны соединяли в себе три уровня: простой смысл для простых людей, намеки для понимающих и тайны для посвященных. Белизна их — чистота намерений. Постоянное чтение — ибо изучение Торы есть сама жизнь их. А питье из рек — получение новой жизненности от Источника всей мудрости.

Стоял я, погруженный в созерцание этого чуда, когда одна из птиц отделилась от стаи и подлетела ко мне. Посмотрела она на меня глазами, в которых была вся глубина понимания, и заговорила человеческим голосом:

— Рабби Хаим, знай: каждая форма в мирах горних имеет значение. Мы являемся птицами, ибо освободились от притяжения земного. Но ты еще должен вернуться в тело свое. Запомни увиденное и расскажи тем, кто готов услышать: истинное изучение Торы превращает человека, делает его существом иного порядка. Не меняется он внешне в мире дольнем, но в мирах духовных обретает крылья.

С этими словами вернулась птица к своим собратьям, продолжая вечное чтение мишны: "Не зажигают субботний светильник..."

И понял я тогда великую тайну: субботний светильник, о котором говорит Мишна, — это душа человека. И способы зажигания ее различны, как различны пути душ к своему Источнику.

Так стоял я в Саду Душ, слушая вечную симфонию изучения Торы, пока не почувствовал, как начинаю пробуждаться, возвращаться в мир дольний, унося с собой отблеск увиденного света и эхо услышанной мудрости...