Фестивальная новелла

Радости Веры Мухиной не было предела. Заранее договорившись с организатором коллективной поездки на Грушинский фестиваль – руководителем местного бардклуба Володей Мигуновым, она заняла желанное место в автобусе рядом с ним, с человеком, пробудившим то ли новые, то ли давно остывшие  чувства. Кстати, Мигунов неоднократно намекал,  чтобы «срочно брала мужика в оборот».  «Мужик» этот, лет сорока пяти от роду, в четырнадцатом году явился в их волжский городок оттуда, откуда и не ждали, и ждали одновременно. Названия населённого пункта Вера даже не пыталась запоминать, откуда-то из-под Мариуполя. Она и в Мариуполе-то никогда не была, постоянно путая его с Мелитополем, где однажды бывала проездом по пути в Крым.  То ли беженец, то ли просто скиталец – «мужик» почти ничего о себе не говорил.
Пришёл в редакцию районной газеты - высокий, статный, длинноволосый, с испанской бородкой и строго подбритыми тонкими усами. Сказал, что случайно от кого-то услышал о свободной вакансии корреспондента.  Назвался странным именем Май. Потом оказалось, что это творческий псевдоним – Май Девятов. Но редакционной кадровичке, бухгалтеру и главреду строго-настрого запретил называть своё настоящее имя, предупредив, что на него идёт охота. Какая охота, кем, за что и почему, Вера не выясняла, да и вряд ли поняла бы. Она не интересовалась большой политикой, знала только, что где-то далеко идёт война, и каждый день гибнут мирные люди. Хотя пропаганда уверяла, что действуют подписанные на безупречно прочной бумаге и самом высоком уровне мирные соглашения.
Спросит, словно случайно, мимоходом у Девятова, что там, в вашем Донбассе,  происходит на самом деле, а он недовольно сморщится и брезгливо отмахнётся, мол, всё равно ничего не поймёте. Вера не вникала ни в суть военных действий, кто там с кем сражается и за что, ни в логику заключённых в Минске мирных  протоколов. Ей просто понравился Девятов.  Такой, как есть – необычный, стеснительный, молчаливый, с контрастирующим  угловатому волжскому говору  закруглённым южнорусским произношением. С первого взгляда, можно сказать, влюбилась. До дрожи в конечностях.
Первый раз увидела его в редакционном кабинете, где  уже немолодого жжёного жизнью сурового мужика усадили вместе с пятью девчонками- хохотушками, недавно окончившими областной журфак. В его возрасте люди редакторами работают, а он согласился быть простым корреспондентом  – как-то странно всё это. Но, видимо, нужда заставила, а судьба предложила. Вера работала в газете корректором, поэтому пользовалась редкими случаями – ошибками или неточностями Девятова – чтобы заглянуть в шумный журналистский кабинет и поговорить.
- А мне про тебя девчонки шепнули, что ты не только журналист, но ещё и бард. И главное, сидит такой себе на уме, и молчит, - сверкая тонкими ямками на щеках, сказала однажды Вера.
- А что я должен говорить? – заёрзав на стуле, удивлённо насупился Май.
- Девчонкам молодым, значится, рассказал, а нам, интересующимся женщинам, молчок? – засмеялась Вера.
- Кому это вам? И кто у вас там чем интересуется? – вопросом на вопрос грубо пробубнил Девятов.
 - Да хотя бы нам, корректорам, рассказал. Мы, между прочим, любим бардовскую песню, и у нас тут фестиваль на днях намечается, прям на берегу Волги, - Вера кокетливо крутнулась вокруг стула Девятова.
- Про фестиваль знаю. Мне девчонки как раз про него намекнули, не хочу ли взять эту тему себе. Ну, я и сказал, что сам бард, и с удовольствием поеду на фест и напишу, - смущённо приподняв широкие плечи, замялся Май.
- Ловлю на слове. На фестивале встретимся, - хихикнула Вера и лёгкой бабочкой упорхнула из душного журналистского кабинета в корректорскую комнату.
На фестивале они действительно встретились. Стояла жаркая погода, раскалённый песок левого берега обжигал босые подошвы. Съехавшиеся участники фестиваля разделись до шортов и купальников, лишь Девятов оставался в красной футболке и потрёпанных джинсах.
- Жарко же, Май, пошли, в реку окунёмся, - предложила Вера, но Май отказался.
Не принял и предложение переночевать с Верой в одной с ней палатке. Сказал, что это неприлично. Остался в одиночестве у костра, там же, сидя на бревне, и прикорнул до утра. Вера не обиделась, посчитала, что у Девятова, вероятно, есть какие-то свои личные причины и принципы, не позволяющие у всех на виду вот так просто нырнуть в палатку к женщине, пусть даже и одинокой.
 А на следующий день Девятов достал из помятого чёрного чехла свою отливающую перламутром тайваньскую  гитару и вышел на сцену. Вера была ошеломлена. Май исполнил пять песен, все они показались такими знакомыми, словно вчера услышанными где-то в эфире центрального телевидения.
- Ты хочешь сказать, что это твои песни? – спросила после выступления Вера,  весь фестиваль не отходившая от Девятова - кормившая его, поившая чаем и бережно обволакивающая назойливым вниманием.
- Мои. А что? – сконфузился Май, словно его публично уличили в плагиате.
- Да ощущение такое, что слышу не первый раз. Очень знакомо как-то, - поправляя тёмно-русую чёлку, уточнила Мухина.
- Возможно. Все песни похожи.
- Да нет же, у тебя не похожие ни на чьи другие, - успокоила Вера. - Но они какие-то по-особому яркие, запоминающиеся. Может, где-то в сети слышала их?
- Может.
- А у тебя есть свой сайт? Или ссылочка на твоё творчество?
- Уже нет.
- Это почему же?
- Незачем. Не то время сейчас. О другом надо думать…
Девятов тоскливо отвернулся к костру, где над мерно потрескивающими поленьями отчаянно шипел обугленный котёл с кипятком. И долго ни с кем не разговаривал, погрузившись в какие-то только ему понятные мысли, тревоги и воспоминания. Вера очень хотела царапнуть это кажущееся ей странным молчание, побродить по недоступным душевным лабиринтам Девятова, но он словно окаменел – лишь улыбался холодной ничего не выражающей улыбкой.
Вечером Маю вручили диплом лауреата фестиваля и большую детскую игрушку – крокодила Гену, которого он тут же подарил Вере. Организатор фестиваля Володя Мигунов говорил Девятову много тёплых слов и заковыристых комплиментов, а потом спустился со сцены и шепнул:
- Верка, не тормози, бери его в руки, и не упускай. Мужик что надо.
Мигунов потом ещё несколько раз перезванивал Вере и спрашивал, не срослось ли у неё с Девятовым. Но ничего не срасталось. Май дисциплинированно первым приходил на работу, уходил из офиса позже всех, иногда делал комплименты окружающим, давал дельные советы, бесчувственно отвечал на личные вопросы, так, как будто скрывал какую-то мрачную тайну. Никому не говорил, где он живёт, с кем живёт, нуждается ли в чём то. По всему было видно, что человек он в жизни опытный, немало знающий, умеющий выходить из самых сложных ситуаций, умело задающий прямые вопросы и уклоняющийся от грубых встречных.
Именно потому Вера и уговорила Девятова поехать на Грушинский фестиваль, чтобы в неофициальной обстановке в течение нескольких дней и ночей попытаться узнать об этом человеке хотя бы какие-то интересующие её подробности. В конце концов, Вера даже не знала, женат ли он, и имеются ли у него дети.  Однозначное согласие Девятова поехать обнадёживало – вряд ли жена отпустит такого видного мужчину на развлекательное мероприятие с несколькими ночёвками. Значит, жены рядом нет. Но где-то ведь может быть…
В автобусе на «Грушу» ехало полтора десятка местных бардов и поэтов, с интересом наблюдавших за бесплодными ухаживаниями Веры Мухиной за новеньким человеком в их устоявшейся компании - Маем Девятовым. Над огромным фестивальным парком, отражаясь в чёрных стоячих водах Головного озера, катилась полная луна. Многократно бывавший на Грушинском фестивале седовласый вислопузый Мигунов даже в темноте быстро отыскал застолблённую за собой поляну, раздал всем прибывшим с ним товарищам команды по установке палаток, разведению костра, приготовлению горячей еды, видимо, сознательно пропустив при этом Веру и Девятова.
- А вы, молодые люди, прогуляйтесь к рынку, гляньте, что там в этом году продают. Можете тараночки купить, пиво у нас, как всегда,  имеется, своё, родное, - хитро прищурившись и облизав сухие губы,  сказал Мигунов.
Рынок на фестивале жил отдельной жизнью, словно и не привязан никоим образом к крупному музыкально-поэтическому действу. Пивовары и коробейники, рыбаки и кулинары в свете осветительных приборов шумно рекламировали свой товар. Повсюду уныло бродили уставшие от духоты сотрудники полиции. А где-то далеко над лесом звучали усиленные мощной аппаратурой гитарные переборы и звонкие голоса.
-  Я каждый год сюда езжу, лет двадцать уже, наверное. Всё спросить хотела, а почему ты раньше никогда на «Грушу» не приезжал? - перекрикивая рыночный шум, прозвенела Вера.
Май традиционно пожал плечами:
- Да как-то не складывалось. И расстояние немалое – тыщи две километров, наверно…
- Ну и что? Люди, вон, с Дальнего Востока приезжают, из Израиля, из Германии, и ничего, - Вера остановилась и просверлила голубым взглядом вспотевший лоб Девятова. – А я  на тебя ещё тогда обратила бы внимание, если б приехал…
- Это вряд ли… - махнул рукой Май.
- Почему же, интересно знать, ты так думаешь?
- Да тут людей как тюльки в бочке. Не разглядела бы, - усмехнулся Девятов, отводя взор в сторону, где на обочине играл на дудке одетый в костюм индейца молодой человек.
- Ха! Знаток женщин выискался, - обиженно отвернулась в другую сторону Вера.  – Может, и правда, давай по пиву с таранкой? Тюльку вспомнил, так у меня слюна потекла…
- Не откажусь, - согласился Май, - сам смотрю на рыбу и облизываюсь, дом вспоминаю...
Присели на деревянную скамью выездного кафе. Вера достала из сумочки перочинный нож и по-хозяйски порезала на тонкие дольки купленную у рыбака вяленую тарань, потом прищурившись, поймала бегающие зрачки Мая.
- Слушай, Девятов, хоть ты и не Девятов никакой, скажи мне, а жена у тебя есть? 
- Да ты уже спрашивала, - улыбнулся Май.
- Разве? Не помню. И что ты ответил?
- Ничего.
- А в этот раз что ответишь?
- А надо?
- Хотелось бы знать.
- Лучше ничего никому не знать, - нахмурился Май, крепко сцепив тонкие скулы.
- Кому лучше?
- Всем.
Растерявшаяся от такого неопределённого, но  однозначного ответа Вера обмякла телом, поймав себя на спонтанном желании резко оборвать разговор и оставить Девятова наедине с собой. Пусть сам и варится в своей внутренней каше. Надоел. С ним пытаешься быть откровенной, а он строит из себя то ли Джеймса Бонда, то ли идиота Иволгина.  Но неожиданная готовность прервать сомнительные   отношения вдруг сменилась отчётливой волей сломать это непроявленное сопротивление Мая.
- А я была замужем, - гулко вырвалось у Веры. – Пять лет как развелась. Тоже был музыкант… Сначала цветы, конфеты, потом рестораны, бары, водочка, коньячок, а потом девочки, проститутки, любовницы, дети на стороне. Так что отправила  своего бывшего куда подальше.
- И пять лет сама? – сухо спросил Май.
- Почему сама, с дочкой Мариной и мамой, Антониной Петровной Мухиной. Мухина, если что –  моя девичья фамилия, - Вера протянула наполненный разливным пивом пластиковый стакан. – Давай чокнемся за успешное начало фестиваля.
- А лет тебе сколько? – спросил Май. – Извини, понимаю, что  женщинам о годах не напоминают. Просто вырвалось, раз уж о личном болтаем.
- Да у девчонок корреспонденток мог бы спросить, в одном кабинете уже столько сидите, - укоризненно заметила Вера. – Тридцать восемь мне. И извиняться незачем, тебе ведь тоже не восемнадцать. А вообще это я болтаю, Девятов, а ты ничего о себе не говоришь. Странный ты какой-то, как родник неухоженный. Но это мне вообще-то и нравится.
- Я вижу, - поджав губы, сказал Май.
- Что ты видишь? Что в палатку тебя тяну? Да не бойся, не съем, не порушу я  твой таинственный образ. Можешь кинжал между нами в палатке в землю воткнуть, хоть она и  так четырёхместная, по углам расползёмся, перегородку опустим,  захочу – не  дотянусь, - Вера, сморщившись,  залпом выпила половину стакана и швырнула его в урну.
Пиво расплескалось на  траву. Май долго смотрел в изумрудную темноту, словно хотел рассмотреть каждую пролитую каплю. Потом легко прикоснулся к сжатой в кулак ладони Веры и тихо сказал:
- Я знаю, что выгляжу немного нелепо. Пойми меня, мне очень непросто, даже очень сложно жить. Многие вещи мне видятся иначе и воспринимаются мной не так, как  живущими здесь людьми.
- А ты разве не среди нас живёшь? Что мы не так делаем? – воспалилась Вера и отдёрнула руку так, словно Девятов её оскорбил.
- Всё так, - спокойно проговорил Май. – Но мыслим мы по-разному. В головах совершенно разные картинки мира. В этом и вся проблема. Пойдём в лагерь…
  По дороге обратно Мухина рассказывала Маю, что у неё есть в городе знакомый психотерапевт, который «ставил мозги» и не таким «страдальцам». Убеждала в том, что люди здесь добрые, восприимчивые к чужой беде, щедрые и подельчивые. И не нужно о них думать плохо. Потом, уже в палатке,  вычитывала Девятову по поводу его неправильного гардероба.
- Ты ж не в Сочи прибыл, а на Грушинский фестиваль. А тут ночью холодно бывает. И дожди с ветрами могут такие нагрянуть, что будем палатки по всей поляне собирать. Приехал, видите ли, в одной футболке. Куртку надо было с собой брать.
- Не рассчитал, - оправдывался Девятов.
- Слушай, а, может, у тебя и куртки нет? Я не подумала… - вдруг растерялась Вера.
- Есть, - перебил её Май.
- Та, что ты зимой в редакцию приходил? Так она новая, ты, небось, её на выход и купил. А тебе валяться на земле обычная фуфайка нужна. Ой, не подумала, ты ж у нас беглец, с одной сумкой прибывший. Ладно, что-нибудь сообразим. Спальник у кого-нибудь попросим, - озадачилась Вера.
Первая ночь в лагере прошла праздно. На ужин приготовили кулеш и плов, откупорили привезённые домашние вина и банки с малосолами. Вера почти до самого утра ни на шаг не отходила от Девятова, а когда после ночных песен он забрался в угол палатки немного прикорнуть, шипела на товарищей, чтобы не мешали отдыхать и разговаривали тише. Днём на фестивале начались прослушивания. Хмурые после бессонной ночи барды и поэты понуро разбрелись по площадкам.
- Май, а ты в какую номинацию пойдёшь? – спросил Мигунов у выбравшегося из палатки Девятова.
- Вообще не думал об этом. Да и стоит ли? Тут наехало столько классных ребят, что я на их фоне – дилетант. Лучше похожу, других послушаю, - проскрипел осипшим голосом Май.
- Э-э, нет, так не годится, - замахав упитанными руками, запротестовал Мигунов. - Не для того мы тебя сюда везли, чтоб просто других слушал. Надо выступить, дорогой. Мне у тебя одна песня так понравилась, про войну. И Веруньке она пришлась по душе.  Там, где ты поёшь про то, что цена войны написана на могильных плитах. Сильная вещь. Вот её и исполни в авторской мастерской. Вон, смотри, где она расположена, за той сценой сбоку. Только голос сладким чайком бы поправил, а то опростоволосишься, а там в мастерской  судьи строгие.
- А судьи кто? – демонстративно задумавшись, бросил в никуда Май.
- Кто бы ни был, а чтобы выйти на главную сцену, мимо них не проскочишь. А главная сцена – это слушатель, а слушателя надо воспитывать, на то мы бардами и назвались,  - строго сдвинув брови, пояснил свою философию Мигунов.
Авторская мастерская – это широкая торговая палатка, в которой сидя с  важным видом на скамейках слушали заявившихся претендентов так именуемые мэтры авторской песни. Когда дошла очередь  Девятова, в палатке сидели трое мастеров, остальные куда-то разбрелись по фестивальному парку. Май исполнил песню, которую попросил его  спеть Володя Мигунов. Мэтры слушали внимательно, иногда переглядывались и кивали. Что означали их жесты, Май не понимал. Впрочем, его это особо и не интересовало – он приехал на Грушинский не за лауреатскими дипломами, а чтобы отвести свою страдающую на чужбине больную душу. А где её отогреть, как не на фестивале единомышленников, таких же, как и он, самодеятельных творцов песен и стихов?
По всей видимости, главный человек в тройке арбитров, приземистый бородатый старичок с высокой грудью, громко втянул в неё несколько литров воздуха и с глубоким вздохом сказал:
- Ну, что вы все на этой войне как помешались? Столько тем благодатных дарит нам жизнь. А у вас смерть, слёзы да тяжёлые воспоминания. Песня неплохая, но… Не знаю, меня берут сомнения, что у неё есть будущее на этом фестивале. Есть у вас что-нибудь оптимистичней?
Со стороны наблюдающей за процессом прослушивания Вере показалось, что Май мгновенно покраснел. Из-за стыда или озлобления – было непонятно.
- Про палатки, турпоходы, горы и костры что ли? – презрительно глядя в глаза старичку, усмехнулся Девятов.
- Да хотя бы и про палатки. Почему нет? – казённо ответил председательствующий. – А то у вас и творческий псевдоним, извините, какой-то издевательский, честно слово. Ну, если Девятов, то зачем обязательно Май? А если Май, то почему не Первов, Шестов или Седьмов? А именно - Девятов, подчёркнуто, вызывающе, глядя сверху вниз, я бы заметил – неуважительно как- то… Вот вам всем! Я такой! Я чту победу! Не то, что вы тут все сидите… Так ведь вы мыслите?
- Откуда вам знать, что я мыслю? – холодно спросил у разошедшегося старичка Май.
- Согласен. Я не могу всего знать, но псевдоним меня раздражает. Могли бы и под своим настоящим именем явиться сюда, а не вот с этими заморочками,  - уже более умеренно ответил председательствующий. – Так петь вторую песню будем или как?
- Если станцуете, то спою, - буркнул Май и вышел из палатки.
- Ещё и хам. И откуда это у нас такой?
- Из Мариуполя, так написано в заявке.
- А-а, ну понятно, - послышалось за спиной у Девятова.
Вера была вне себя от ярости. Постучав своими маленькими кулачками по груди Девятова, она речитативно запричитала:
- Ну, зачем ты полез на рожон, Май? Чего ты добился? Спел бы им свой романс что ли. Ну, хорошая же песня! Нельзя так себя вести перед мэтрами. Тем более здесь, на Грушинском. Это тебе не ваши там приморские местечковые фесты, тут уровень повыше будет, и требования соответственно.
- Да в гробу я видел это уровень, - с обидой в голосе сказал Девятов и пошагал прочь от Веры в сторону лагеря.
Услышав историю о безуспешном прослушивании Мая, Мигунов расстроился. Засопел своими широкими ноздрями, демонстрируя неудовлетворение, нервными глотками потянул из пластиковой кружки горячий чай.
- А не сходить ли тебе в другую номинацию, Май? – примирительно, но деловито предложил Мигунов. – Она, конечно, не столь востребована, но тоже является составной частью  программы фестиваля – духовно-патриотическая. А? Что скажешь?
- Да мне всё равно, Володь, если честно, - недовольно хмыкнул Май.
- Давай, дорогой,  чайку хлебнём и вместе сходим, прослушаемся.
Мастерская номинации духовно-патриотической песни располагалась на открытой забетонированной площадке прямо на берегу Головного озера, откуда открывался величественный вид на склон знаменитой фестивальной горы и главную сцену в форме гитары. Слушали участников несколько аксакалов бардовской песни, среди которых выделялся своим необычным для фестивальной жизни одеянием –  рясой -  священник православной церкви Борис. В отличие от безразличных коллег, для которых  происходящее действо превратилось в утомительную формальность,  он слушал военную песню Девятова  с живой пристальностью.
- Хорошая песня, мудрая, заставляет задуматься, - сказал  отец Борис. – Чувствуется, что вы её выстрадали.
- Вторую петь? -  отстранённо спросил Май.
- Если вы считаете, что она сильнее предыдущей, то пожалуйста. Но, на мой взгляд, ваше первое произведение достойно финального концерта. Что скажут коллеги? – отец Борис повернулся к скучающим мастерам, те положительно закивали, не проявляя особой заинтересованности.  В глазах- усталость и отрешение. – Коллеги, кажется, не против. Спасибо вам…
Счастливая Вера обняла опешившего Девятова и поцеловала в щёку:
- Май, я в тебя верила. Не подвёл. Это дело надо отметить, и готовиться к завтрашнему финалу.
Второй день фестиваля завершился в лагере так же, как и первый - калорийный ужин, красное вино и добрые песни до утра. Все искренне радовались успеху Девятова.
- Один ты у нас, Май Апрелевич, из всего коллектива пробился в следующий этап соревнований. Остальных беспощадно выбили несправедливые судьи и выпитое вчера вино, - громогласно митинговал за импровизированным столом Мигунов. – И, посмотрите-ка, в одной мастерской песню зарубили, а в другой – проскочила как по маслу. Что значит человеческий фактор и вкусовщина. Потому я и говорю нашим молодым дарованиям: вас гонят в дверь, лезьте в форточку, не пускают в окно, карабкайтесь через чердак. Открывают тем, кто стучится. А Май хотел вообще оказаться от выступления. А оно вот оно как вышло. Рад за тебя, дорогой!
На следующий день  по совету Мигунова Девятов прибыл к большой палатке, где должны были вывесить порядок финального выступления в номинации духовно-патриотической песни. Пробежав взглядом по списку выступающих от отчётливо усмотрел запись: «Май Девятов, г. Мариуполь, Украина».
«Стоп! – ошарашено подумал он. - Почему Украина? В заявке я чёрным по-белому написал «Донецкая Народная Республика».
За спиной Девятова дежурно стояла Вера Мухина, совершенно не понимающая озабоченность Мая.
- Почему Украина? - недоумённо спросил у неё Девятов. – Что за самоуправство? Я никому не давал полномочий искажать мою заявку. К кому здесь надо обратиться, чтобы срочно исправить это недоразумение? Это же меня так и объявят при выходе на сцену?
Вера опешила, помотала головой, раскрыла широко свои и без того огромные глаза:
- А что не так, Май? Чем ты возмущён? – удивилась она.
- Ты реально не понимаешь или просто тебе всё равно? – лицо Девятова перекосилось, на висках выступили налившиеся кровью вены.
- Май, да здесь вообще никто на это внимания не обратит – Украина или не Украина. Какая разница. Главное, ты выйдешь на сцену. Мне непонятно, к чему эта принципиальность?
- Непонятно, да? Я и смотрю, что никому ничего не понятно, и никому никакой разницы. Пусть даже нацисты со свастикой выйдут на сцену и промычат свои бандеровские вирши – всех всё устроит. А что? Мы ведь интернационалисты, Россия-матушка всех обогреет. А то, что эта Украина послала в Донбасс тысячи детоубийц, открыла границы  для иностранных боевиков, готовящих войну против самой же России – никому нет дела. 
- Ну, что ты такое говоришь, Май? – на глазах Веры едва не выступили слёзы.
- Правду, говорю. Мозги перезапускаю. Глаза открываю ваши затуманенные. Мы уже с четырнадцатого года не Украина. Улавливаешь момент? Так решили люди на референдуме. И за это их теперь истребляют. А я смотрю, здесь этого никто упорно не хочет видеть.  Прихожу в миграционную службу, а мне дамочка с армянской фамилией на бейдже с ужасающим акцентом говорит «украинец». Я ей в ответ: «Я не украинец, а русский». А она: «Ну, у вас же паспорт украинский». Неплохо, да?   Бумажка стала определять принадлежность человека к своему роду. И это что за самоуправство? - Девятов дрожащей от негодования рукой ткнул в листок на палатке.
- Ну, хорошо, если всё так сложно до невозможности, пойдём, попросим  организаторов сделать поправку, - Вера недовольно повернулась и сделала несколько шагов по направлению к девушке с фестивальным бейджем на футболке, по всей видимости, имевшей отношение к организационным вопросам происходящего.  – Девушка, как вас зовут? Юля? Скажите, Юля, как можно изменить данные вот в этом списке? Здесь ошибочка закралась, и человек ею весьма возмущён.
- Ошибка? Извините. А где именно? Давайте поправим,- покачивая круглыми бёдрами,  девушка охотно подошла к вывешенному списку, достала авторучку и приготовилась сделать исправление.
- Нужно вот здесь, после фамилии Девятов, зачеркнуть слово «Украина» и написать «Донецкая Народная Республика», - показал Май.
Девушка вздрогнула, замялась, испуганно посмотрела по сторонам:
- Вы знаете, этого я сделать не могу. С вашими донецкими уже был инцидент в прошлом году, поэтому решайте такой вопрос с руководством, - девушка сделала лёгкое движение, напоминающее поклон и отошла в сторону.
- А руководство-то где? – беззлобно спросил  вдогонку Девятов.
- Поищите, где-то здесь.
- Где-то здесь… Очень хорошо, - прошипел Девятов. – Была б охота искать. – Май достал из закреплённой на ремне джинсов сумки авторучку и, зачеркнув слово «Украина», дописав в строчке «ДНР», - вот так будет правильно!
- Ты так считаешь? А я думаю, это скандал, - заволновалась Вера.– Ещё и непонятно, чем закончится.
- Скандал, так скандал. Что-то, я смотрю, здесь у моих врагов союзники появились, - проворчал Май и, оставив Веру наедине со своими мыслями, пошагал в лагерь.
Мигунов воспринял рассказанную Девятовым историю  про список болезненно.
- Не пойму я, Май, ты сюда приехал что-то кому-то доказывать или брать диплом лауреата? – покачиваясь на раскладном туристическом стуле, с хрипотцой промычал он. - А шансы у тебя вполне приличные. Процентов так девяносто, думаю, я  остальных твоих конкурентов послушал…пфффф… Ничего в целом интересного, а тем более профессионального.
- Слушай, Володя, а разве нужно доказывать, то, что является свершившимся фактом? Я имею в виду существование Донецкой республики.
- Фактом так сказать фактическим. Но не юридическим. Здесь народу всё по-другому преподносят, и есть, кому преподносить. Тут либеральная тусовка такая крикливая, что мама не горюй. Отсюда и все перипетии с вашими республиками. Я бы тебе совет дал не ерепениться особо, не злить организаторов. Ну, какая, в конце концов, разница, как там тебя объявят?  Господи… Вышел, отработал, показал уровень и всем всё будет понятно…
- Что будет понятно?
- Что ты красавец, а они – задница. Умные люди разберутся и с Украиной, и республикой вашей. Хотя по большому счёту сюда приезжают за песнями, а не за политикой.
- В таком случае мне здесь делать, Володя, нечего. Всё, что не соответствует моей картинке мира, для меня чуждое.
- Ну, впишись в другую картинку мира. Временно. Прояви политическую хитрость. И докажи всем, что ты лучший.
- И рядом с моей фамилией будет  дописано название недогосударства, которое прислало на мою землю карателей для уничтожения женщин и детей? И как я буду выглядеть в таком обозрении? Как человек, поддерживающий геноцид против своего народа? Против русского народа, между прочим.
- Ой, ой, ой, геноцид… Ну, зачем бросаться словами, Май? Нет у вас там никакого геноцида.
- Ты, Володя, говоришь «там», находясь здесь. Чтобы говорить о том, что происходит там, нужно  там и находиться. Или я ошибаюсь, и тебе издалека виднее?
- Слушай, может, выпьем? Зачем ругаться, Май? Ты на своей земле. Всё прекрасно. Посмотри, какая природа, какие люди красивые. Девушки. Вера млеет от тебя. А ты несешься куда-то как поезд скоростной, не видя ничего вокруг. Май, надо проще смотреть на вещи…Так выпьем?
Девятов отрицательно мотнул головой, в этот момент на его лбу образовались глубокие морщины.
- Пожалуй, откажусь. Мне ещё выступать сегодня. Показать всем надо, что я красавец, а они - задница.
- Вот это правильно, - выдохнул Мигунов облегчённо, было видно, что ему самому не очень приятна эта острая беседа.
В лагере наступила гробовая тишина, нарушаемая лишь звучащими издали дневными распевками после бессонной фестивальной ночи.
 Девятов прибыл к главной сцене номинации ровно к началу финального концерта, и сразу заметил, что в список выступающих снова внесли изменение – после его фамилии опять написали «Украина». Говорливый ведущий в жёлтой футболке  весело балагурил с представительницами слабого пола у боковых ступеней сцены. Напротив неё за длинным столом под навесом восседали щурившиеся от лучей падающего солнца члены жюри.
- Молодой человек,  - как можно более учтиво Девятов обратился к ведущему. – Можно вас отвлечь на минуту? Я просто смотрю, кто-то снова указал неверно регион, откуда я родом. Я не могу представлять Украину, так как я из Донецкой Народной Республики. Будьте добры, исправьте этот невинный ляп, чтобы правильно представить меня, когда наступит моя очередь выступления.
Ведущий пристально посмотрел на вывешенный листок, потом опустил глаза в свою красного цвета папку, вероятно, сверяя данные.
- Да нет, здесь всё правильно. Никакой ошибки: Мариуполь, Украина, - тихо сказал он.
- Дело в том, что я не могу представлять Украину, учитывая, что девяносто три процента мариупольцев проголосовали за выход из состава Украины и провозглашение независимой республики, - уточнил Девятов.
- Я не очень разбираюсь в политике, - запротестовал ведущий. – Обратитесь, вот, к председателю жюри, крайний справа в очках сидит, седой такой. Объясните ситуацию.
Май  подошёл к указанному седому мужчине, который, увлечённый беседой, не сразу обратил на стоящего перед ним человека с гитарой за спиной. Закончив разговор, мужчина на мгновение замер, потом тонким голосом спросил:
- Вы ко мне что ли?
- Да, - кивнул Май. – Нужно внести одну поправку. Я записан на выступление под номером девять, Девятов из Мариуполя. Только необходимо, чтобы меня объявили как представителя Донецкой Народной Республики, а не Украины. 
- Это ещё что за республика? – удивлённо поднял брови мужчина. – Не знаю такой. Украину знаю. А эту, как там вы сказали? Не знаю.
- Дело в том, - неистово закипая, прогремел Девятов, - что я не выяснять вашу политическую позицию подошёл, а потребовать объявить меня так, как следует, уж извините…
- Так вас и объявят, как следует. Что за неуместные вопросы? Правда же, коллеги? - мужчина повернулся влево, обращаясь к членам жюри, те кивнули. – Ну, вот, всё определилось. Ни у кого возражений нет. Идите, как вас, Девятов, ждите своей очереди.
- Уважаемый! – лицо Девятова было крайне раздражено и сосредоточено. – Вы не услышали меня? Что за манера паясничать, когда с вами говорят серьёзно?
- Подождите, не надо повышать голос, - поправляя очки в роговой оправе, оторопело залепетал мужчина. – Что вы от меня хотите? Чтобы я отменил территориальную целостность Украины? Я не собирался и не собираюсь этого делать. Посмотрите на карту: Мариуполь – это Украина. И в минских соглашениях Мариуполь определён как территория Украины. Всё. Вопрос исчерпан.
- Не вопрос. Давайте тогда заменим Мариуполь на Луганск, в минских соглашениях же он определён как Луганская Народная Республика. И вопрос исчерпан, выйду как луганчанин.
- Да нет никакой республики. Никакой. Вообще. Есть отдельные районы, непонятно что вообще…
- То есть вы отрицаете существование Донецкой и Луганской республик?
- Да их все отрицают. В том числе и вы сами. У вас паспорт какой? Украины? Ну, вот и всё. К чему все эти нервы? Все бы лучше над качеством текстов своих работали, чем вступать в бесполезные политические дискуссии, да ещё где… На святая святых авторской песни России.
- У наших, советских, людей на оккупированных территориях во время Отечественной войны тоже были немецкие аусвайсы, но германцами они от этих бумажек не стали. Так понятней? – Май сжал кулаки, но показалось, что не от прилива сил, а наоборот – от бессилия.
 - Вы сравнили. Где мы, а где Германия? Кто вас оккупировал? – заметно оживился мужчина в очках.
- Войска киевской хунты вторглись на территории объявивших независимость республик!
- А-а, ну, да, хунта, фашисты, каратели, распятые мальчики… Слышали уже. Давайте заниматься песнями. Я не намерен больше дискутировать с вами, мне нужно работать, - председательствующий гордо поднял подбородок, попытавшись сделать воинственное выражение лица, но выглядеть оно стало скорее комично, чем мужественно.
- Я вас понял, - отчеканил Май. – Участвовать в вашем балагане не намерен. Вычеркните меня из списка финалистов. А если настаиваете на моём выходе, то оставляю за собой право вместо исполнения песни сказать в микрофон всё, что я думаю о вашем шапито.
Не успел Девятов развернуться, чтобы вырваться из этого окружения зловещего непонимания и верхоплюйства,  как его кто-то легко тронул за плечо. Май оглянулся - это был уже знакомый священник Борис.
- Я слышал ваш разговор. Давайте отойдём с вами в сторонку, - предложил он тихо, но басовито.
Отошли за сцену, где суетились готовящиеся к выступлению финалисты -  настраивали гитары, приклеивали к обечайкам тексты песен – чтобы не забыть, подбадривали друг друга и взволнованно погладывали в сторону ложе жюри.
- Я весь внимания, - слегка выпустив пар, выдавил из себя  Девятов,
- Да мне, собственно, и сказать вам нечего по существу, немного замялся отец Борис. – Видите ли, в чём дело. Наверное, я один из очень немногих людей в геометрии этой великой фестивальной поляны, который вас понимает. Я целиком разделяю вашу боль и даже вашу экспрессию в отношении жюри. Я хорошо знаю, что происходит у вас в Донбассе и Мариуполе, в частности. Я прекрасно осведомлён, чем живёт и дышит сейчас Украина. И ещё лучше осознаю, что творится в России.
- Откуда такой широкий кругозор, отец, - уважительно усмехнулся Девятов. 
- Хотите верьте, хотите нет, я родом из Львова, и переехал в Россию не так давно,  в пятом году, когда Ющенко стал президентом. Ну, не так, чтобы стал, его скорее, поставили, - резюмировал отец Борис, поглаживая чёрную с проседью бороду. – Это и стало отправной точкой для моей эмиграции. А в Донбасс я много раз гуманитарную помощь возил, поэтому знаю всё не понаслышке. Ну, и из Мариуполя летом четырнадцатого приходилось семью принимать и помогать ей.  Много чего люди рассказали. Вы-то здесь как оказались?
- Долгая история…
- А нам спешить некуда, вы ведь выступать отказались. Могу и к нашему самовару пригласить.
- От чая не откажусь, если приглашаете, а вот исповедоваться желания как-то не имею…
- Тогда поговорим просто как люди, пусть не друзья, не соратники, не союзники, а как добрые попутчики. Ещё и примерно ровесники, хоть я и не спрашиваю, сколько вам лет. Называйте меня просто – Борис. Идти нам с вами по пути долго, но дело наше правое. Понимаете, Май, за те десять лет, что я здесь прожил, пришлось осознать многое. И главное в этом осмыслении, что Россия заболела. Я имею в виду не всю страну и каждого отдельного гражданина. Какую-то часть общества поразила хитрая хворь, имеющая силу к распространению. Симптомы болезни и прежде проявлялись в той или иной мере, об этом ещё Мережковский писал. Не читали часом? Почитайте обязательно при случае. Если раньше у России было две беды – дураки и дороги, то ныне навалились ещё несколько. Вот рассудите, разве болтуны – все эти блогеры, аналитики, эксперты, морочащие народу головы - не беда России? А лжецы и махинаторы - из той же оперы? А чиновники - пустозвоны и мракобесы? А неверие в свою Родину, поразившее всех – от мала до велика  – не беда? Но главная боль – отсутствие любви друг к другу. Вот, что страшнее всего. И вы это, вижу, тоже испытали сие в полной мере. 
- Дураки, Борис, они, как и плохие дороги, Богом предусмотрены, - немного подумав, с доброй улыбкой изрёк Девятов. - Ничего ужасного в них нет – ни в дураках, ни в дорогах. А вот все остальные беды России совсем как не от Бога. Поэтому все скопом можно одним словом назвать, одной общей большой бедой русской – безбожием. И тут сколько церквей или мечетей не строй, сколько капищ не поджигай или красных флагов не развешивай – добра не дождёшься.
- Не задумывался над этим, но соглашусь с вашей правдой. Так оно и есть, - тяжело вздохнул священник.  Подошли к большому костру на совершенно пустой широкой поляне, где дымя и покряхтывая, выкипал оставленный медный самовар. – Вот сорванцы, ушли на концерт и всё оставили без присмотра! Это я про своих туристов. Присаживайтесь, Май, не хочу говорить банально, но чувствуйте себя как дома.  А вы и есть дома, и, может быть, даже больше дома, чем те, что здесь родились и живут. Ибо считают и землю свою, и культуру, и язык величиной постоянной и незыблемой в веках. А вы как раз лучше их понимаете, и, к слову,  не на чужом примере, а на своём личном,  что это значит – бороться за своё, биться за землю и язык, не жалея здоровья и жизни. Казус нашего общества таится в том, что многие люди ожидают увидеть уже проторенную  дорогу, да ещё и со знаками и указателями на обочинах, а лучше ещё и с навигатором,  и только после этого отправиться в путь. И, как правило, запутываются в трассах, вязнут в них, а то и погибают. А Бог он ведь действует по-иному, даёт верный путь тому, кто делает шаг. Пусть даже ты не видишь, что там ждёт тебя за крутым поворотом, пусть на каждом участке трассы нет фонарей, у идущего первым есть данный Всевышним душевный огонь, который осветит всё, куда бы ты ни двинулся. Именно так и меняется мир. Ты это знаешь, у тебя внутри есть пламя. Просто не всегда осознаёшь его. И ты знаешь, что всё в России можно и нужно изменить. Но для этого предстоит выйти на сложную дорогу.
- Знать бы только, будут ли последователи. Или, как выразились, попутчики,- вырвалось у Девятова
- Я внимательно почитал вашу фестивальную анкету, Май, - заваривая в фарфоровой посуде травяной чай, сказал отец Борис. -  Вы журналист. Уверен, что честный журналист. Честный хотя бы по отношению к своей совести, а это уже немало. Если ты не обманываешь себя, то не станешь вводить в заблуждение и ближнего.   А это значит, что среди ближних людей найдутся и близкие – те самые попутчики в деле врачевания России. Возможно, они есть среди тех, с кем вы сюда приехали или с кем успели пересечься на данном фестивале. Главное быть с ними честными. И любить их.
- А вы-то, Борис, каким ветром сюда?- сменил тему беседы Май.
- Настоятель нашего храма - любитель авторской песни, он и благословил, я ещё во Львове отводил душу с гитарой. Да и на Грушинский наведывался, - священник достал из небольшого бумажника свою визитную карточку и протянул её Девятову. – После фестиваля не сочтите за назойливость, позвоните. Мне кажется, нам будет, о чём поговорить. У меня складывается для вас одно предложение, очень серьёзное. В Москве есть люди, которым нужны такие, как вы…
- Какие именно? – попытался уточнить заинтригованный Девятов.
- Тема непростая, Май, так сразу и не дашь определение, - сказал отец, обжигая губы горячим фарфором. – Я , скажу сразу, не сторонник Сталина, но его осмеянная фраза «кадры решают всё» - она, по сути своей, фундаментальная. Лучшие люди России – самые преданные, образованные и опытные - сложили свои головы на полях Первой мировой войны, а потом в гражданской междоусобице. А их, как бы ни пели нынче дифирамбы самодержавию, было ведь не так уж и много. Потому и столкнулись большевики с острейшей проблемой – нехваткой этих самых кадров практически во всех сферах. И пришлось брать в управление страной, волостями и городами персонажей, вовсе даже не проникнутых коммунистическими идеями. Да и партия их большевистская по той же причине кадрового голода взяла на себя функции,  изначально для неё вовсе не планировавшиеся.
- В общем-то, история известная, - буркнул Май, пытаясь ускорить речь священника.
- Да, известная. Считалось - что всё это временно, пока не удастся подготовить свои, идейные кадры. И их - таки сумели подготовить, причём форсированными темпами. Но дальше - была война... И снова лучшие люди России полегли тогда, в годы лихолетья сороковых. Именно они должны были осуществлять власть на всех уровнях, если не отстранить, то жёстко контролировать номенклатуру, менять сознание людей, воспитывать в них совесть, дух, честь и патриотизм. Но получилось так, что им пришлось бросаться с гранатами под танки, а не номенклатурщикам. Потому что это были люди долга, готовые любой ценой защитить своё Отечество и идеи.
- Ну, да… Да… Согласен… – пожал плечами Май,  с недоумением глядя в светлые глаза взявшему  паузу отцу Борису.
- А без этих людей, Май, увы, стали невозможны как контроль, так, собственно,  и сама власть советов. Новые же кадры подготовить в разумные сроки не получилось. Власть после Сталина полностью оказалось  в руках номенклатуры, набравшей в стране невиданную силу. И эту силу направили затем на разрушение страны и захват народной собственности. Улавливаете? Мы на эту тему с настоятелем часто спорим. И, вы знаете, он соглашается с моими доводами.
- Так а ваше предложение здесь при чём?
 - Да все, в общем-то, просто, - терпеливо улыбнулся отец Борис. - Сейчас поясню. После развала полетело всё, посыпалось, как карточный домик. Рухнули и система образования, и воспитания, и наука, и культура, и духовность. А без этого, как вы верно сказали, вырвалось наружу безбожие. И вот у нас с вами на глазах следующая война, в которой так же, как в двух предыдущих мировых войнах, гибнут самые лучшие, самые преданные и подготовленные. Пока это касается только одного места на истерзанной русской земле – Донбасса. Трудные времена всегда делали наш народ сильней и  создают честные отношения.  Что в данный момент происходит у вас. И такой кадр, как вы, в общем-то, на вес золота. Ведь всё идёт к тому, что разгорится пожарище общепланетарное.  Американцы не зря колонизировали почти всю Европу и приняли на баланс Украину. Скоро мир увидит не только реанимированных бандеровцев, но и самых настоящих гитлеровцев из реваншистской Германии. Американцы пришли не зря, и пришли надолго. Или вы не согласны?
- Да я, если честно, об этом уже два года долдоню и коллегам-журналистам, и чиновникам местным, да и просто в сетях пишу. Но никто не верит. Смеются, издеваются, троллят - считают меня сумасшедшим с нервным срывом, - прервал молчание Май, но закончить свою мысль ему не удалось -  из-под  тенистого раскидистого дуба на поляну  вдруг выскочила вся взвинченная  запыхавшаяся   Вера Мухина.
- Вот ты где запропастился! – вскрикнула она - и властно и беспомощно одновременно. – Я  уже с ног сбилась в поисках. Там тебя на сцену зовут, Май. Мухина их так укусила больно, что от страха быть выставленными на посмешище во всех газетах России сказали, что не будут возражать, если ты выйдешь на сцену, но с одним условием…
- Каким ещё условием?- недовольно протараторил сбитый с толку  Девятов.
- Что тебя представят вообще как человека мира. Не с Украины и не из республик, не из Мариуполя и Луганска, а из какого-нибудь городка, о котором знаешь только ты. Побежали к сцене, ты пока пошевели мозгами, откуда ты.
Перед ступенями сцены улыбался широкой, но немного растерянной  улыбкой уже знакомый ведущий.
- О-о, ну, наконец-то! А то нам уже пришлось перекраивать программу, - обрадовано воскликнул он. – Сейчас будет ваш выход. А мне нужно знаете что…
- Я понял, что нужно, - перебил Май, деловито забрасывая гитарный ремень через плечо. – Представьте меня Маем Девятовым из Криндачёвки.
- Секундочку, откуда? – переспросил ведущий, не расслышав название.
- Криндачёвка.
- Не знаю такой. Это где?
- Долго пояснять… а товарищ уже закончил выступать. Поехали! Мой выход!
Вера была вне себя от перевозбуждавших её в этот триумфальный момент чувств. Не весёлые костры и ласкающие сердце песни позвали её в этом году на любимый фестиваль. Именно ради сего  взрывающего рассудок мига – выхода Девятова на сцену Грушинского фестиваля - она и находилась здесь, всем своим трепещущим существом переживая свою маленькую победу. Это она, Мухина, уговорила Мая ехать вместе с собранной Мигуновым командой гостей фестиваля. Она поверила в шансы Девятова, в его талант и харизму, достойные главных бардовских подмостков страны.  Она,  угрожая связями в федеральных газетах,  добилась от капризных членов жюри, чтобы после устроенного Маем демарша его допустили к финалу. А значит  она, Мухина, имеет право   если не на ответные чувства со стороны Девятова, то хотя бы его на уважение и благодарность. В любом случае Май теперь просто обязан укротить свою возмутительную индифферентность по отношению к ней.   
Так думала Вера. А Май стоял на сцене, механически, как движущийся на автопилоте самолёт, спокойно пел свою песню, но думал о разговоре с отцом Борисом. О его предложении, которое неожиданно взбаламутило пусть и шаткое, но уже устоявшееся равновесие в своей расстроенной  жизни и её новом постижении. А Вера… Что Вера? Откровенный разговор с ней, диктуемый самой логикой бытия,  он решил отложить на потом.
Как и предполагала, нет, даже была уверена Вера, Девятова удостоили звания победителя. После торжественного объявления он робко поднялся на сцену во второй раз, когда всё тот же седой мужчина в очках, вызывающе ухмыляясь, вручил ему диплом и молча пожал руку. А в лагере тем временем уже готовили стол для чествования лауреата. Больше всех суетился Мигунов.
- Друзья, я столько лет вожу наши делегации на «Грушу», уже и не вспомню, сколько,  и вот наконец-то сбылась мечта идиота, я буду ехать в одном автобусе с победителем! – восторженно сказал он, собрав всю компанию, временно рассыпавшуюся по разным полянам и площадкам фестиваля. – Что я тебе скажу, Май? Диплом «Груши» - он как путёвка в жизнь. Или наоборот – как венец. Кто как распорядится. Один использует для устроения своей карьеры, а другой повесит в рамочку на кухне рядом с расстроенной гитарой и всю жизнь кайфует от воспоминаний. Желаю тебе, чтобы ты этим дипломом распорядился по уму. Надеюсь, что ты доволен, что поехал с нами, ведь поездка оказалась результативной.
На праздничный ужин всех ждал свежий борщ с купленной на рынке свёклой и петрушкой, настоящий узбекский плов, приготовленный родившимся в Сибири, прожившим всю жизнь в Бишкеке  татарским поэтом по фамилии Караулов, а ещё - терпкий компот из груш – Мигунов всегда его варил в последний вечер фестиваля. Сначала были тосты за победителя – Девятова, потом за здоровье и творческое вдохновение всех остальных. А потом Вера попросила уставшего Мая отойти в сторонку.
- Слушай, а что это за прикол про Криндачёвку? Сам название придумал? – захохотала она.
- Почему придумал, - оскорбился Девятов. – В Криндачёвке на кладбище покоятся останки моего отца.
- И где это, если не секрет? Ты весь засекреченный такой, что просто боязно спрашивать…
- Между Донецкой и Луганской республикой… Старое название Красного Луча, а отец шахтёром был, - Май нервно потёр пальцами пересохшие губы. – Ты действительно хочешь узнать мою историю?
- Упс… Что-то в лесу издохло... Уж ли  не боишься мне о себе рассказать? – удивлённо переспросила Вера.
- Я  и не боялся. Просто нужно было сохраниться на этой жизненной ветке, чтобы с неё пересесть на следующую станцию.
- Загадками говоришь… Но тем интересней.
- А нет в моей биографии ничего интересного, Вера,- опустив взор, скупо сказал Май, - Ты спрашивала,  женат ли я? И наверняка где-то в глубине души осталась обижена на меня за долгое молчание в этом вопросе. Понимал я всё, не думай, что дурака валял, хоть со стороны, возможно, всё именно так и обозревалось. Я женат, Вера. Моя жена сидит в тюрьме на Украине по очень серьёзной статье, -  Май перевёл взгляд на Веру.
- За убийство что ли? – испуганно спросила Мухина.
-  Нет. В убийстве подозреваюсь как раз я. А жена сидит за покушение на территориальную целостность Украины.
- То есть как это?
- Она была среди организаторов референдума о независимости Донбасса. А за это на той стороне линии соприкосновения полагается суровое наказание.
- Ничего себе откровения… А ты?
- Я? Со мной ещё сложней, - Май резко оглянулся, словно ожидая удара сзади. – Ты, конечно, вряд ли можешь себе представить ситуацию в Донбассе летом четырнадцатого года. И я это принимаю. Во-первых, о ней говорили и показывали крайне немного, а если и говорили, то неполно. Ну, о чём там трещал телевизор? Об отважных ополченцах Славянска, противостоящих превосходящим силам киевских карателей. О массовых акциях протеста, которые почему-то требовали референдум о какой-то федерализации. Вопрос только: у кого требовали, у нелегитимной власти? И референдум-то все ждали такой, как в Крыму – о воссоединении с Россией. Что ещё? Ещё про наших беженцев сюжеты крутили, как распрекрасно им всем живётся. Помню, как у меня юные коллеги-журналистки всё выспрашивали: Май, а получаешь ли ты положенные тебе восемьсот рублей в день? А дали ли тебе квартиру?   Как же тяжело мне было, борясь с бюрократической машиной, не считающей меня своим,  ещё и противостоять навязанным обществу стереотипам.
- А, кстати, квартиру дали? Я тоже считала, что всем давали жильё…- озадаченно перебила Мухина.
- Вера, ты о чём? – протянул слова Девятов. - Вроде, корректором работаешь, должна была прочитать мою же статью о тех беженцах из Славянска, которые попали в первую волну и сразу  подали документы на получение российского гражданства. Вот на них бюджет выделял какие-то деньги, но не в руки, а на  содержание в местной гостинице. Их уже и рассматривали и в профиль, и в анфас как будущих граждан. Помню, как приехал я к ним по заданию редактора собрать материал для статьи. А они мне  жалобы выкатывают: «Кормят плохо», «Молоко не такое», «Долго документы ждём, уже измучились в этой гостинице».  Ну, тут я им и сказал, откуда я и кто они. Грубо сказал. Больше меня общаться с нашими беженцами не допускали.
- Я уже и не помню этой статьи. А, может, и не я её вычитывала… А ты где вообще поселился? Я спрашивала раньше, но ты только рукой отмахивался от меня…
- Смешно сказать, у первой жены моего покойного дяди…
- Подожди, запутал… У первой жены покойного дяд-и-и? Это получается, она с дядей развелась?
- Ну, да.
- Ещё при жизни дяди?
- Да.
- И вы сохранили нормальные отношения?
- Люди так и должны поступать, если они люди, конечно. Для меня  эта женщина так и осталась как родная тётя, хотя у неё давно второй брак, свои житейские проблемы, да и годы.
- Ты этого не рассказывал.
- А незачем было.
- А сейчас зачем говоришь?
- А незачем скрывать стало.
- Так ты отвлёкся. Про убийство... Кто, где, кого, почему?
- Ты прямо как на интервью, - заметил Девятов сурово. - Так вот тогда, в четырнадцатом, мало кто в России понимал, что происходило в Донбассе, особенно на его юге. В Приазовье каратели зашли в июне. Робко так зашли. Всё боялись, что их в Мариуполе по ночам вырезать начнут.  Я с одним бандитом из нацгвардии как-то разговаривал, он именно так  всё и представлял. Их главной задачей было – выжить на чужой территории и по возможности  закрепиться на ней. А когда стало понятно, что город, как и всё донбасское Приазовье, в общем-то, остались безоружными, то осмелели каратели. Зачистка началась жёсткая. Люди пропадали среди бела дня. Без вести. Кого-то просто убивали, кого-то увозили в Запорожье и Днепропетровск и там либо ломали, либо добивали, а кто-то доставлялся в страшное место – мариупольский аэропорт, где организовали концлагерь с камерой,  пыточной комнатой и кладбищем. Городу срочно нужно было оружие. Срочнейше. По разным данным, взять автоматы в руки были готовы четыре-пять тысяч мариупольцев с опытом обращения с ним. Этого количества с лихвой хватило бы вычистить город от бандеровской нечисти и полностью взять его под контроль. Но где достать эти автоматы? Это в соцсетях легко было писать: «Мужики, берите в руки оружие, гоните хунту!». Но реалии отличались от представлений глупых ботов в соцсетях. Однажды в середине лета ко мне подъехал незнакомец. Лицо его я видел на митингах у здания городского совета, как, впрочем, и он зафиксировал мою физиономию. Представился как советский офицер запаса. Сказал, что на границе под Новоазовском есть схрон – около пяти тысяч стволов и боезапас. Но привезти в город такое количество незаметно – большая проблема – кругом блок-посты, стукачи и минные поля. Вторая проблема – где его спрятать. Третья – как избежать утечки информации при выдаче стволов ополченцам. Четвёртая – организовать слаженные и подотчётные боевые группы, чтобы не начался городской беспредел. Нужны были люди, которые за несколько дней смогли бы доставить стволы и рассредоточить их по потенциальным точкам выдачи. Незнакомец, а звали его Володя, долго рассказывал о нашем общем знакомом Сергее Долгове, редакторе мариупольской газеты со странным названием «Хочу в СССР», похищенного и убитого украинскими силовиками. Долгов – неравнодушный добряк, талантливый человек, семьянин, а газета эта, чтобы ты понимала, предназначалась для бабушек и дедушек, ностальгирующих по своей большой советской родине и душой не принимавших сумасбродную украинскую действительность.  Говорили и писали, что Сергея вывезли в Днепропетровск, там он умер от пыток, а тело с раздробленными костями выбросили в лесополосе.  Ты, вероятно, помнишь подробности этого преступления…
- Да откуда мне о нём знать, Май? Я вообще была тогда далека от того, что у вас происходило, - вздрогнул Вера. – Да и практически никто толком ничего не знал и не понимал, каждый жил своей тихой буржуазной жизнью.
- Ну, да… Понимаю, - с тяжким вздохом проговорил Девятов. – О чём это я? А, о Долгове. Я его тоже знал, бывало, что соприкасались по рабочим моментам. Это общее знакомство и сходная с незнакомцем Володей оценка всего происходящего меня и подкупили. Он был неплохо осведомлён о многом, что творилось в Донбассе и Мариуполе, в частности. Попросил дать мне координаты потенциальных товарищей, кто бы мог помочь в деле перевозки оружия в город, его рассредоточения и выдачи находящимся в реестре мужчинам. Я дал Володе несколько телефонов хороших знакомых, хотя сомнения некоторые терзали. Уж слишком много было тогда подставных лиц, работавших на спецслужбы как Украины, так и Штатов, и сливавших информацию и в Киев, и в Вашингтон. Впрочем, с некоторых пор  это стало одним и тем же. Но в тот момент необходимо было делать хоть что-то, очаги сопротивления разгорались по всему Донбассу, и только Мариуполь замер в каком-то убийственном ожидании. По городу активно запускали слухи, что украинские и российские олигархи договорились, город просто продали, остались лишь техническое моменты – подавить  пророссийские настроения людей. Для этого по всему Приазовью рассекали всевозможные завезённые деятели  культурки,  рок-музыканты, юмористы, журналисты, политтехнологи, которые должны были изобразить картинку массовой поддержки украинской хунты.  Но это лирика… А физика получилась такая: не разглядел я в Володе врага. Всех товарищей, которых я ему назвал, похитили одного за другим в течение недели. А Игоря, школьного товарища из  параллельного класса,   застрелили в машине во время перевозки в город полсотни стволов из того самого схрона. 
- А схрон-то хоть наши оставили? – спросила увлечённая рассказом Вера.
- Да какие наши? Укропы. Это была их спецоперация. Замануха, если ты не поняла, - пояснил Май. – Ты думаешь, они неосознанно оставляли оружие в милицейских оружейках и расположениях частей?  Всё у них было просчитано. Взял оружие – террорист, значит, подлежишь уничтожению. А тут целый схрон.  Но слишком поздно мы всё это осознали. И я попал под подозрение не только у укропов, но и у своих же. Из-за меня в какой-то степени, из-за моей беспечности, пропали товарищи.  Впрочем, это часть беды. Охота на меня началась тогда, когда под Волновахой нашли труп застреленного в затылок того самого  офицера запаса Володи – агента украинских карателей. При нём оказались записная книжка с фамилиями  и  диктофонная запись с моим голосом. Той самой нашей беседы, где я поделился телефонами товарищей.  Я бы этого и не знал, но вовремя предупредили. Был у меня в знакомцах один эсбэушник. Шапочное прикосновение, когда-то пару раз оказались друг другу полезны. Я поделился фотографиями с митинга, которые он прикрепил для отчёта, так как вместо посещения митинга пробухал в гостинице со своей любовницей. А я получил у него информацию со списком людей, попавших в разработку. Звали его Саша. Мне кажется, это был наш человек  как минимум по духу. Саша позвонил мне в конце августа с какого-то левого телефонного номера. Сказал, что за мной уже едут брать по подозрению в убийстве силовика. «Что делать?», - спросил я. «Дело твоё, - ответил он почти безразлично. – Хочешь доказать свою невиновность, сиди дома и жди. Но как твоей жизнью распорядятся после допроса, я не знаю. Чтобы ты понимал, все дела ведут не наши, не местные сотрудники. Понаехало киевлян, львовских, винницких, черкасских, ещё каких-то. Что у них в головах, я представляю плохо. Что им приказывают делать из центра, представляю ещё хуже». Я уточнил: «А что бы ты посоветовал делать?». «Выезжать в Россию, - ответил Саша. - Но только не на такси и не через блок-посты, сам понимаешь, ты там наверняка  во всех реестрах… Пусть вывезет какой-нибудь знакомый, кто по минным полям мотался и знает безопасные тропы. В Новоазовске уже наши…». Представляешь, эсбэушник мне сказал «наши». А наши – это русские. Я не знаю, где сейчас этот  Саша, но всю жизнь буду его помнить. Хотя тоже ведь были сомнения – а вдруг подставит. Я сразу позвонил жене, сказал ей, чтобы срочно сворачивала все дела, а она в школе работала, и выезжала в Новоазовск, это уже на границе с Россией. Назначил ей встречу у супермаркета «Наша марка» -  он там один на весь городок. Я прождал её два дня, ночевал на скамейке, питался яблоками и грушами, сорванными в чужих садах. А на третьи сутки мне дозвонился из Донецка сын Олег, и сказал, что маму задержали эсбэушники и увезли в Запорожье. Вот, собственно, и вся история. А потом я приехал в ваш город и попал к вам в редакцию. С одним паспортом и при полном отсутствии остальных документов. Потому меня и в штат не взяли, работаю по патенту и договору, который, чтобы ты понимала,  заканчивается послезавтра. Надо снова легализовываться, я ведь в России иностранец. 
- А сын твой сейчас где?
- Он воюет в составе народной милиции. Я бы тоже воевал, но…
- Возраст?
- Почему возраст? Мне всего пятьдесят.
- Сколько-о? Никогда бы не подумала…Выглядишь намного моложе…
- Вот видишь. Уже по двум параметрам я тебе не подхожу,  по возрасту и семейному положению. Мой отец тоже долго выглядел молодо. А потом сгорел за несколько месяцев. Может, я потому так и держусь, что нужно бороться, внутренний огонь держит в форме. Сын мне сказал: пока происходит свинство минских договорённостей, тебе здесь делать нечего, ты должен воевать на информационном фронте. Война – она ведь не только на поле брани, она даже на уровне духа или тонких материй  происходит. Не все это видят, не все знают или принимают, но так есть.
- А как же жена?
- Я уверен, она ждёт нас. А мы ждём её.
Вера замолчала. Всё услышанное ею совершенно не вписывалось в контекст её мировосприятия и не укладывалось в нарисованные фантазией представления о человеке, которого она уже почти полюбила. Нет, она полюбила Девятова, но не дотянула свои возвышенные чувства до взаимности. И вряд ли сможет дотянуть. Это она уже поняла.
- Май, скажи, а зачем ты мне всё это рассказал? И почему раньше не говорил? – спросила Вера, почувствовав, что в уголках глаз застыли холодные слезинки.
- Не знаю. Что-то перевернулось внутри, - ответил Май, глядя куда-то вверх, где по синему вечернему небу белым табуном неслись причудливые облака. -  Ты не думай, мне с тобой хорошо, и не было бы у меня моего прошлого, я бы согласился строить с тобой будущее.  Я думаю, ты поймёшь меня. Если не сейчас, то немного позже.
- И как же ты жить с этим всем можешь? – Вера почти плакала.
- Нужно жить. И будем жить…
*
Через два дня Вера Мухина вышла на работу в редакцию. Долго и неподвижно сидела за своим столом в  корректорской комнате,  глядя в окно, за стеклом которого  монотонно шумел безликий город. Ей очень хотелось найти повод заглянуть в кабинет журналистов, чтобы увидеть Девятова. Пожалуй,  только он мог вырвать её из омута тяжёлых раздумий. Но повод не находился. А когда Вера вспомнила, что Май  забыл в её туристической сумке свою металлическую армейскую кружку, и вошла с ней к журналистам, то обнаружила, что стул, где сидел  Девятов, был пустым.
- А где Май? – спросила Вера, спрятав кружку за спину.
- А он ещё вчера позвонил редактору и сказал, что уезжает. Вроде, в Москву его пригласили. А ты позвони ему, - ответили игриво переглядывающиеся девушки.
Вера воспользовалась советом, но телефон Девятова был вне зоны действия. Уставшая и расстроенная она открыла на мониторе компьютера свою электронную почту – там было сообщение. От Девятова!
«Уважаемая Вера! Пишу тебе потому, что ты единственный человек, к которому я проникся самыми искренними чувствами благодарности из всех людей в вашем городе. Может быть, ещё редактор, который принял меня на работу, и приютившая первая жена моего дяди. Я знаю, что встреча с тобой была не случайна. Даже сама не замечая того, ты дала мне очень многое – вселила чувство убеждённости, что в мире есть хорошие и добрые люди. И ради них стоит жить, бороться и умирать. Я уверен, что судьба сделает нам подарок, и мы с тобой обязательно встретимся. Я познакомлю тебя со своей женой, а ты  меня – со своим мужем. Это будет самый лучший человек в мире, которого ты достойна. Я верю в это. И этот человек где-то совсем рядом. Тебе только нужно внимательно посмотреть по сторонам и открыть ему своё сердце. Молюсь за тебя и твоё счастье. Дружески обнимаю. Май»
…Закипел электрочайник. Вера опустила заварочный пакетик в металлическую армейскую  кружку и, улыбаясь, залила кипятком…

Июль 2025 г.