Оправдание. Глава 4

Экстремальные испытания чем-то похожи на пребывание в алхимическом тигле: одних они словно разъедают, оставляя лишь ржавчину пережитой боли, других объединяют в нерушимый сплав. Именно последнее и произошло с Седриком и Нэйтаном: ночной заезд, где соединились страх смерти, всплеск адреналина, спасение-катарсис и последующее примирение, стал тем самым тиглем, в котором выплавилось нечто большее, чем просто союз выживших. Благодаря этому случаю зародилась их странная дружба-парадокс, где один представлял собой полный антипод и одновременно дополнение другого.

Седрик все чаще замечал в безрассудстве Нэйтана не ребячество, а скорее, вызов судьбе. Этот человек вбирал в себя жизнь жадно, большими глотками, тогда как сам Седрик давно превратился в осторожного дегустатора, по каплям отмеряющего горечь опыта. Они были противоположностями, напоминавшими два химических элемента с разными зарядами, неумолимо притягивающихся друг к другу.

Майлз и раньше довольно быстро привязывался к людям, пытаясь заполнить пустоту, которая терзала его душу с самого детства. Но привязанность к Уайатту-младшему оказалась слишком сильной: авантюрный характер Нэйтана и его неугасимая энергия выдергивали Майлза из оцепенения, словно из силков смерти. И хотя он помнил, как год назад похожее чувство близости к другому человеку обернулось для него незаживающей раной, все же надеялся, что на этот раз судьба будет к нему не столь жестока.

Нэйтан же и вовсе завязывал отношения с поразительной легкостью: у него было бесчисленное множество друзей, приятелей и знакомых. Неудивительно, что он принял Седрика в свою стаю с распростертыми объятиями — помимо прочего, его привлекала таинственная грусть нового знакомого.

Со временем они узнали друг друга ближе, и Уайатт-младший показался вовсе не таким заурядным, как сначала думал Седрик. За образом повесы постепенно проступали черты философа-вольнодумца, ставившего свободу личности выше любых моральных устоев.

Они много разговаривали о разных вещах, волновавших их молодые умы и сердца. Нэйтан, например, считал, что нет смысла копаться в прошлом и переживать о том, что нельзя изменить. Он с горячностью пытался убедить в этом Седрика:

— Понимаешь, жизнь — это как вождение на предельной скорости. Если постоянно таращиться в зеркало заднего вида, рано или поздно во что-нибудь врежешься! — Нэйтан вспомнил свою ночную гонку и поправил себя: — Хотя нет, это не очень хороший пример. Но сам подумай, что толку рассуждать об ошибках? Искать свои промахи и рефлексировать... Я бы не стал тратить на это свою жизнь. А ты, похоже, из-за этого не можешь нормально жить. Или не хочешь?

— В жизни не все так просто, Нэйт, — Седрик покачал головой.

Нэйтан с улыбкой откинулся на спинку скамейки. Солнце бликами играло на его темных очках-авиаторах, за коричневыми стеклами которых можно было разглядеть глаза с вечной хитринкой.

Друзья сидели в центральном парке напротив небольшого огражденного пруда, наблюдая за посетителями. Даже здесь, в пространстве, залитом медовым солнечным светом, гуляющие горожане больше напоминали безжизненные тени. Взгляды их потухших глаз безразлично скользили по Седрику и Нэйтану.

Похоже, Майлз ничем не отличался от этих уныло бредущих мимо фигур, потому что Нэйтан сказал ему:

— Знаешь, что общего между тобой и этим городом? — он стянул очки и, прищурившись, подставил лицо солнцу. — Вы будто призраки, застрявшие где-то в прошлом.

— Похоже на то, — вздохнул Седрик, вырванный из размышлений, словно из зыбучих песков.

Его пальцы нервно поправили воротник рубашки и лацканы пиджака. Серый цвет наверняка не лучший выбор для солнечного дня, но других в его гардеробе практически не было.

— Есть такое мнение, — продолжил Уайатт, — что люди с обостренным чувством вины могут ощущать ее физически. Например, они постоянно моют руки, пытаясь смыть свой так называемый грех.

— Как леди Макбет?

— Вроде того, — Нэйтан напряженно задумался, пытаясь что-то вспомнить, но явно не справился с этой задачей и махнул рукой. Вчера он, впрочем, как и всегда, слишком много выпил.

Седрик невольно взглянул на свои руки в перчатках из очень тонкой кожи, которые можно было носить и в теплую погоду:

— По крайней мере, я не один такой, да?

— Точно! Таких совестливых, как ты, тьма, — засмеялся Уайатт и потрепал Седрика по плечу. — Заканчивай ты с этими размышлениями: «Хороший я или плохой, будут меня любить или нет?» Поверь, это никогда ни к чему не приводит. Чем больше ты будешь хотеть понравиться, тем сильнее тебя станут презирать. Смысл в том, чтобы заставить их полюбить себя таким, какой ты есть.

Седрик широко открытыми глазами уставился на друга. Он всегда стремился заслужить одобрение окружающих, начиная с родителей, но так ни разу и не ощутил его. В то время как другие без труда получали любовь и признание, не прилагая для этого особых усилий.

— Возможно, ты прав, — озадаченно пробормотал он.

Нэйтан довольно улыбнулся и, поднявшись, направился к пруду. На Уайатте был летний костюм песочного цвета и белая рубашка с небрежно расстегнутыми верхними пуговицами. Он мог позволить себе любую вольность в одежде — идеально сложенное тело было будто специально создано для демонстрации дорогих костюмов. Подобрав плоский камень, он запустил его по воде, пытаясь заставить прыгать по гладкой поверхности. Но руки после вчерашней вечеринки чуть дрожали, и трюк не получился.

Седрик поднялся со скамейки и встал рядом с ним.

— Ты думаешь, это моя вина? — спросил он тихо.

— Не думаю. А вообще, давно пора об этом забыть.

— Нэйтан, я же не...

— Я тебе вот что скажу, — прервал его Уайатт. — Ты сделал тогда все, что мог, а чувство вины тебе просто навязано другими!

Майлз стоял и смотрел, как брошенные другом камни тонут в воде. Ведь память похожа на водоем. Она хранит все, что когда-то в ней оказалось, даже то, что кажется уже давно забытым.

«Прошлое всегда рядом, как бы мы ни пытались от него сбежать», — подумал Седрик.

Немного спустя он отвез Нэйтана домой, а сам отправился выполнять очередное задание Билла. Но слова друга, к которым он все время мысленно возвращался, не давали ему покоя. Они пробудили в нем вопросы, на которые он пока не знал ответа.

***

Тем временем двойная жизнь Седрика становилась все более сложной и запутанной: днем он полицейский-клерк, стоящий на страже закона, а ночью — непримиримый враг всего, что олицетворяет Фемида. А постоянно находясь рядом с Нэйтаном, Майлз невольно становился охранником чужого счастья и свидетелем беспутной, но яркой жизни. Он боялся признаться самому себе, что завидует сыну Билла Уайатта, но не мог выбраться из засосавшей его трясины собственной боли и страхов. А они, проникая в самую душу, точили его изнутри.

Четвертого июля Уайатт-младший традиционно устроил у себя дома тусовку. Седрик, сидевший рядом с другом за барной стойкой, с трудом поддерживал разговор, погрузившись в привычную меланхолию. Скоро исполнится ровно год с того дня, когда его мир был разрушен.

Видя его состояние, Уайатт сказал:

— Мне кажется, у тебя два пути: либо ты до конца своих дней переживаешь горечь прошлого, либо сбрасываешь с себя этот груз навсегда и живешь на полную. Вот зачем тебе это самобичевание? — Нэйтан смотрел внимательным и пытливым взглядом, словно стараясь проникнуть в мысли друга.

Седрик не нашел, что ответить. Он оглядел квартиру Уайатта: роскошный интерьер, сверкающие подвески хрустальной люстры, отражающиеся блеском в глазах богатых гостей — молодых, красивых, легкомысленных...

— Ты как будто возвел памятник своей боли и чувству вины и теперь молишься на него, — Нэйтан с досадой тряхнул светловолосой головой. — Мучаешь себя… И даже меня немного. А ради чего?

За спиной Уайатта из проигрывателя зазвучала бойкая музыка со словами о государственном гимне, и разгоряченные алкоголем гости пустились в дикий пляс посреди гостиной.

— Знаешь, — Седрик отстраненно смотрел на танцующих, — я иногда думаю, что тот психолог, о котором ты говорил, Виктор Франкл, не прав. Может, вместо того чтобы искать в страданиях что-то высокое, лучше просто отдаться им?

— Ну а зачем, если ты не получишь за это никакой награды?

Молчание натянулась между ними, готовое вот-вот лопнуть. Молодой Уайатт всегда умел подобрать слова, чтобы оказать на собеседника сильное воздействие. И для Седрика слово «награда» оказалось ловушкой. С одной стороны, для него оно означало признание, с другой — попытку откупиться. И неизменно вызывало всплеск эмоций:

— Что же мне делать, Нэйтан? — воскликнул он.

— Выкинь эту хрень из своей памяти. Это единственный выход. Иначе ты не сможешь жить в настоящем.

— А если это прошлое — единственное, что у меня есть?

— Тогда поздравляю тебя, — Уайатт ухмыльнулся, скорчив печальную гримасу. — Ты уже умер. Ты ходячий труп и только не решаешься лечь в могилу.

Седрик не смог произнести вслух то, что думал: «Возможно, я и не живу. Может, я действительно умер тем летом».

— Помоги мне справиться с этим, — невольно вырвалось у него.

— Хочешь, чтобы я оживил мертвеца? Что ж, для начала найди себе отдушину.

— Я серьезно, Нэйт!

— Я тоже. Вот смотри, что хорошего в тусовках — они дают возможность оторваться, расслабиться, отпустить себя. Ты как бы умираешь и рождаешься заново. Для меня каждая вечеринка — это маленькая смерть. Но и пробуждение. Ты прощаешься с дневными заботами и отдаешься ночи. И она меняет тебя. Понимаешь?

— Не очень.

— Послушай, Седрик... — Уайатт достал из металлического ведерка кубик льда и бросил в стакан.— Просто отпусти себя, — он добавил еще два со словами: — Только ты... можешь это сделать.

— Если бы я мог вспомнить все подробности того, что тогда случилось, может, я бы так не переживал.

— Ну, допустим, вспомнишь. Думаешь, твоя совесть замолчит? А может, наоборот, сожрет до конца! — он медленно вращал в руке стакан с охлажденным виски, и лед позвякивал внутри.

Седрик не сводил глаз с друга.

— Мне просто надо быть уверенным, что они были не правы и я не виноват!

Нэйтан кивнул и задумался. Но в этот момент приятели окликнули его, приглашая принять участие в танцевальной вакханалии, и, извинившись перед Седриком, он охотно присоединился к общему веселью. А тот, встревоженный разговором, остался сидеть за барной стойкой, наблюдая, как в стакане виски медленно тают кубики льда.

***

Домой Седрик вернулся, как всегда, в одиночестве. А ночью ему снова приснился тот же кошмар: он пытался вытащить человека из-под завалов горящего здания. Он знал, что должен спасти кого-то еще, кто совсем рядом и тоже ждет помощи, но сейчас нужно было спасать не его, а этого незнакомца.

Огонь, нестерпимый жар… Откуда-то, безумно извиваясь, вырывается пламя, отдаленные крики тонут в раскатах оглушающего грома. Седрик закрывает лицо руками…

Резко проснувшись, он все еще продолжал махать руками, отчаянно отбиваясь от огня, и только затем понял, что комната погружена во мрак. И нет никакого света, напоминающего о пожаре.

Немного отдышавшись и уняв сердцебиение, он прошел в крошечную кухню, чтобы выпить воды. Это не принесло облегчения. Картинки из сна продолжали каруселью кружиться в гудящей голове.

Бросить все. Отпустить себя...

«Прав ли Нэйтан? — думал Седрик. — Можно ли отпустить свою совесть и жить, не оглядываясь на мнение других? И что такое эта совесть? Должно быть, часть моего сознания, смотрящая на меня со стороны. И вечно осуждающая меня. Интересно, а как у других?..»

Он и раньше задавался такими вопросами, думая о той трагедии. Седрик никогда не вызывал воспоминания намеренно — они сами врывались в его сны. Боль глубоко сидела в нем, как червь, методично пожирающий его изнутри.

Он сделал еще пару глотков, затем вернулся в комнату, включил свет и начал ходить из угла в угол короткими четкими шагами.

Если прошлое вцепилось в тебя крепкой хваткой — как вырваться?

Память выбросила на поверхность сознания очередной обломок воспоминаний: казенные стены Южного участка, лица коллег, искаженные злобой и презрением. Они накинулись на него после того пожара, как стервятники: шептались за спиной, подбрасывали в шкафчик испачканные сажей вещи, без причины жаловались начальству...

«Неужели я всегда буду жертвой? Неужели я буду жить с этим грузом вины за его смерть до конца своих дней?» — мучительно размышлял Седрик.

Нет. Нэйтан поможет ему справиться с этой ношей. Казалось, этот парень владел каким-то неведомым искусством, позволяющим не чувствовать боль. В его жизнерадостном смехе, живо блестящих глазах и способности превращать страдания в радость Седрику виделась чуждая философия. Словно Уайатт вырос не в доме богатого бандита, а в дзенском саду, где обучают умению скользить по жизни, не проваливаясь в ее трещины и овраги.

«Отпусти себя» — эти слова друга проникли в сердце Седрика и перевернули его сознание. Заглянув в собственную душу, он вдруг увидел вместо привычной пустоты бурлящую энергию. И решился на перемены.

Его прежняя сдержанность постепенно таяла, обнажая спрятанную глубоко в душе жестокость. Теперь, выбивая деньги из должников или владельцев лавок, он не притворялся другим человеком — он становился им. Каждый тяжелый вздох или испуганный стук сердца жертвы он впитывал в себя, как вампир. Это была не просто работа. Это была алхимия власти, когда чужие страдания превращаются в золото — самоутверждение и чувство превосходства.

Теперь во взглядах, которые бросали на него полицейские начальники, сквозил страх, смешанный с уважением, — именно это вместо прежнего презрительного безразличия он и хотел видеть в глазах окружающих.

Внутренние метаморфозы усиливали внешние перемены: его модная стрижка с непокорными прядями противопоставляла дерзкую небрежность самому порядку, в левом ухе беззвучным протестом сияла золотая серьга-пусета, а ткань дорогих костюмов облегала тело, подчеркивая не только фигуру, но и новую сущность Седрика.

Теперь все было иначе. Седрик и Нэйтан сделали прыжок в неизвестность, но кто знает, куда ведет этот путь — к свободе или гибели? Им самим не было дела до этого. Молодые, самоуверенные, они отвергали моральные нормы, считая, что им никогда не придется отвечать за свои поступки.

Но есть вещи, которые невозможно забыть, и есть люди, которых нельзя забывать.