Тетрадь из Смирны

В старом сундуке моего деда, да будет благословенна его память, среди пожелтевших от времени долговых расписок и брачных контрактов, срок которых давно истёк, я нашёл однажды тонкую тетрадь, переплетённую в потрескавшуюся кожу. Страницы её пахли не пылью, но чем-то иным – смесью кипариса и давнего огня. Почерк был смирнским, витиеватым, и слова, казалось, не были написаны, а проступали на бумаге, словно следы от невидимых слёз. В той тетради говорилось о душе нашего господина, нашего царя, да возвысится слава его – АМИРА, которого мирские люди знали под именем Шабтая Цви.
И я читал, а свеча моя оплывала, и тени в углах комнаты становились гуще и старше самой комнаты. Там было написано, что душа его не была подобна душам прочих людей, сотворённым из малого света или искры под Престолом Славы. Нет. Его душа была рождена в самом Начале, в том содрогании, когда Бесконечный, Эйн Соф, ушёл в Себя, дабы освободить место для мира. Этот акт, который мудрецы называют цимцум, божественное сжатие, породил изначальную пустоту, Техиру. И в тот же миг, когда возникла эта пустота, в ней проявилась тайна Шхины, Божественного Присутствия, скорбящего в изгнании ещё до того, как появилось само изгнание. Из этих двух начал, из корня сжатия и тайны Присутствия, и была сплетена его душа. Так было сказано в тетради, и я понял, что речь идёт о силе, равной силе Творца, о том, что мудрецы Зогара именуют Аттика Кадиша, Древним Святым.
Из этой пустоты, из этого Голема, как называл его безымянный автор, который был одновременно и местом отрицания, и лоном творения, Всевышний соткал Себе одеяние, мальбуш. Но не из шерсти или льна, а из самой плоти Своей божественной сути, «подобно кузнечику, чья одежда – часть его самого». А нитями для этой одежды послужили двадцать две священные буквы, переплетённые в несчётных, головокружительных сочетаниях. Это одеяние, эта Изначальная Тора, было столь велико, что занимало вдвое больше пространства, чем нужно было для сотворения всех миров, ибо в нём уже содержалось всё, что когда-либо было, есть и будет сказано, помыслено и совершено.
И вот, из того же места, откуда были взяты нити для одеяния, из самой сердцевины Техиру, где гнездится не только возможность святости, но и корень абсолютного зла, клипот, была извлечена душа Искупителя. Ибо как можно исцелить мир, не испив до дна чашу его яда? Как можно собрать искры святости, не спустившись в ту долину, которую в книгах на ладино называют Долиной Измаила, туда, где обитают одни лишь скорлупы и тени?
Поэтому, когда пришло его время явиться миру в Смирне, он совершил то, чего не осмеливался никто. Мудрецы, благословенна их память, когда видели, что Тора в небрежении, со вздохом говорили, цитируя псалом: «Время Господу действовать, ибо они упразднили закон Твой». Они имели в виду, что пришло время с новой силой углубиться в учение, дабы укрепить расшатанные основы. Но он, наш господин, перевернул стих, как переворачивают песочные часы. Он встал перед народом и провозгласил: «Время действовать для Господа!» — и в этих словах содержалось разрешение нарушить закон, ибо только так, через святой грех, можно было встряхнуть спящий мир и приблизить Избавление.
Он дважды нарушил предание: сперва, как и раввины, исказив прямой смысл Писания, а затем, что было куда страшнее, перетасовал саму раввинскую колоду, найдя в их иносказании совершенно новый, пугающий и сияющий смысл.
Я закрыл тетрадь, и пламя свечи дрогнуло, словно от вздоха. Была ли эта душа соткана из света букв или из тьмы пустоты, которая осталась после ухода Бога? Или, быть может, свет и тьма, Закон и его нарушение, святость и грех – лишь две стороны одного и того же одеяния, сотканного в Начале Времён? Я сидел в тишине, а тетрадь лежала передо мной, и казалось, что двадцать две буквы на её страницах всё ещё текучи, не застыли, и ждут своего часа, чтобы сложиться в новый, неведомый мир. И кто я такой, чтобы судить, было ли это откровением или величайшим из заблуждений, когда сам воздух вокруг, казалось, был пропитан тайной того первичного пространства, которое всё ещё ждёт своего благословения.