Жизнь Всухомятку, или Безмолвие о Крайностях Судеб

Часть вторая.

(Тишина сгущается, становится осязаемой, как чадная гарь.)

Первый: (Не разжимая кулаков, голос – глухое ворчание, будто камни перекатываются) "Если бы да кабы... да во рту росли грибы... А то – вот." (Он резко тычет обломанным ногтем в свой свежий шрам. Капли запекшейся крови темнеют на желтоватой коже). "Ты, наблюдатель... небось, с высока?"

Четвертый: (Слегка наклоняет голову, словно изучает редкий экспонат. Улыбка не дрогнула) "Высота – понятие относительное. Как и красота шрамов. Или глубина колодцев." (Его взгляд скользит ко Второму). "Ведь так, Поэт? Или уже... Творец Безымянный?"

Второй: (Вздрагивает, как от удара током. Его пальцы судорожно сминают страницу тетради. Голос – хриплый шепот, обращенный больше к стакану) "Участь... в колодце... это не метафора. Это... липко. Темно. И пахнет." (Он делает резкий, судорожный глоток воздуха, будто задыхаясь от воображаемого смрада). "Гений? Ха! Гнию... гением?" (Короткий, надрывный смешок, переходящий в кашель).

Третий: (Его пустой взгляд наконец отрывается от мухи. Следит за траекторией воображаемой монеты, которую он снова подбрасывает в воздухе. Голос монотонен) "Безымянность... возвеличивает? Интересная теория. Проверим?" (Он внезапно срывается с места, роняя стул с оглушительным грохотом. Все, кроме Четвертого, вздрагивают. Третий идет к стойке, шатаясь, как сомнамбула. Поднимает с липкого пола чью-то забытую зажигалку). "Вот. Творение. Кто автор? Никто не знает. Возвеличено?" (Он щелкает ею. Тусклое пламя бросает дрожащие тени на его бесстрастное лицо). "Или просто... зажигалка?"

Четвертый: (Аплодирует. Три медленных, мерных хлопка. Звук сухой, как треск костей. Глаза светятся холодным любопытством) "Браво! Экспериментатор! Однако... огонь – это уже действие. Опасно. Может оставить... ну, знаете." (Он многозначительно касается пальцем щеки Первого). "Шрамы. Или пепел."

Первый: (Рывком отстраняется от прикосновения Четвертого. В глазах вспыхивает знакомый дикий огонь. Его рука непроизвольно тянется к поясу, где прячется рукоять ножа) "Действие? Да я тебе щас действие покажу, наблюдатель! Ты за словом в карман не полезешь... а ножом?"

Бармен (Голос со стойки, усталый, хриплый): "Эй, увальни! Не шумите! Или вон! Место для философов найдется у помойки!" (Он швыряет на их стол грязную тряпку. Она падает рядом со смятой тетрадью Второго).

Второй: (Смотрит на тряпку, как на осквернение святыни. Шелестит страницей, пытаясь стереть невидимую грязь. Шепчет, почти плача) "Вот... метафора... жизни. Тряпка... на стихах..."

Четвертый: (Вдруг встает. Его движение бесшумно и стремительно. Он подходит к Третьему, который все еще тупо смотрит на зажигалку. Четвертый берет ее из его рук. Смотрит на пламя). "Огонь... сатанинский костер... христианская свеча... или просто... способ поджечь эту помойку?" (Он резко дует – пламя гаснет). "Вот и развязка. Безмолвная." (Кидает зажигалку обратно на пол, к опилкам).

Исход:

Первый: Замирает с ножом наполовину вытащенным. Вид бармена, его собственная усталость, пустой взгляд Третьего – гасят ярость. Он с силой втыкает нож обратно в ножны. "Черт... с вами..." – бормочет он, снова погружаясь в свое молчание, в созерцание шрамов на руках. Его война затихла. На сегодня.

Второй: Прячет тетрадь во внутренний карман пиджака, запахнув его на все пуговицы, будто хороня сокровище. Достает из другого кармана карандашный обломок, кладет на липкий стол, как надгробие. Его плечи сутулятся еще ниже. Он будет писать. Даже если это никто не прочтет. Даже если это тряпка.

Третий: Медленно поднимает упавший стул. Садится. Его взгляд снова становится пустым, устремленным в никуда. Он проводит пальцем по липкой столешнице, рисуя невидимые круги. Он растворился. Снова. Безымянный. Бесследный.

Четвертый: Стоит посредине, окидывая троицу тем же холодным, оценивающим взглядом. Уголки его губ снова подрагивают в намеке на улыбку. "Жизнь всухомятку... – произносит он тихо, но отчетливо. – ...продолжается. Прискорбно... жизнеутверждающе... иронично. До следующего... созерцания." Он делает легкий, театральный поклон и растворяется в тени у стены так же внезапно, как появился. Остается только слабый запах чего-то чужого – не табака, не чада, не нищеты. Запах холода.

(Финал):
Тусклая лампочка мигнула. Где-то грохнула дверь. Старик у стойки закашлял, выплёвывая в тряпку что-то тёмное. Плотная завеса дыма и немощи снова опустилась на забегаловку. Трое за угловым столиком – Шрам, Поэт и Никто – снова стали частью пейзажа. Безмолвие о Крайностях их Судеб поглотило всплеск слов, угроз и пляшущего огонька. Осталась только липкая столешница жизни всухомятку, на которой кто-то забыл карандашный огрызок и след от мокрого стакана, медленно расползающийся, как клякса безысходности.