Marco preto. Глава 15

И снова Конь!
Я  взял папку с полки, вжикнул молнией,  – блеснул стальной зажим с блоком бумаги, и отдельным листом:        «Распоряжение»… «выдавать ТОВАРОМ».    Вытащил  бланк акции,  повертел в руках.  Чему  я радовался? О чем думал? Посчитал его «мостиком» к нужным жестам?  Ну да.   В радости любой мостик    кажется хрустальным,  даже  из навоза.
Нет,   я не ждал от себя такой замороченности. Думал, что начну и кончу.     Пробубню  истории, что в голову придут, без всяких там «ощущений», а    теперь циклююсь как идиот.     И, главное,  понимаю, что иначе нельзя.       Хотя именно сейчас в голове   пусто конкретно. Не считая дурной словомешалки с ее нелепицами:     «Утиная охота» «Неохота охоты»…   «Не стреляйте в белых лебедей».   «А белый лебедь на пруду-у-у, качает павшую звезду-у-у!»-  «Есть в графском парке старый пру-уд!»   «что не убивает, делает нас…»  Блин, так и просится на язык, так и лезет!
А и не мудрено,  она же   по делу! Взять  тачку - я же усилился, стал прошаренным автолюбителем?  Однозначно.  Пусть   и не узнал  потроха «жигуля»,   зато    без заскоков его обслуживаю. Не цепенею над     поломкой  в желании побыстрей найти сук и повеситься, а сразу названиваю нужных людей.  Завел  своего механика,  электрика. Легко прошусь на буксир.    Научился  по глазам продавца отличать паленые запчасти от  тех что «с конвейера»! (Ага! Из тольяттинских гаражей).    Стал   потребителем,  короче, эта… грамотным!  И      когда я говорю: «ситуация штатная», народ   возмущаются:  «Не верим, так не бывает». А вот бывает! Гений я теперь потреблятский.
Побарабанил пальцами:  и чему ж это учит?
И снова побарабанил:  да фиг его знает.  Плохой из меня мыслитель.
И пока не набежали  мысли следующего этапа - мол пора закругляться и идти  в лечебницу,   «не рой другому яму, сам в нее попадешь! – вот твои крылья! ХА-ХА-ХА!»  с настойчивыми бормотаниями – «ни сомнений, ни смеха»,   я  выбрался из кабины, открыл заднюю дверь,   встав на колено на  сиденье,   собрал словно хворост  разбросанные бумаги, залез даже под кресло водителя, откуда услужливо выкатился миниатюрный красный огнетушитель – а стало быть, неспроста! -  и достал из под него, царапая руки о лопнувшие пружины, пожелтевший  лист А4, мой самодельный маршрутник  с чертежом южной зоны. Стрелочки, линии, квадратики аптек…   Потом  прислушиваясь к шороху воздуха – нет ли ветра – его не было,      выложил бумаги на капот. Разделил  на кучи -    конверты, маршрутники, чеки…   «Авось, - думал я, - с челночными  движениями придет и мысль. А не придет…  А  если не придет?  Нет, должна прийти. Надо искать.     Вообще, я зачем трясусь над этими   ощущениями?  Верные они, неверные – какая разница? А есть разница. Это  как с дедом. Как с Пашкой.    Вот как Пашку вытащил. Потому и мучаюсь».
Какое-то время я   бездумно перекладывал документы. Потом любопытства ради развернул пожелтевший лист из под кресла.  В глаза бросился старый маршрут.  Я  вымучивал эти блок-схемки,   с направлениями и очередностью посещений, со списком   аптекарей  в подвале листа. Потом подписывал карандашиком,  что в каждой аптеке надо схимичить. Я был один ходок на область,  легко было заблудиться. Но когда задачи легли на бумагу,  разгрузили мозг, проблема снялась.      А потом я схемы забросил -  с течением времени они перешли в мою голову…

И я стал вспоминать по очереди каждого из клиентов, указанных в схеме, и вдруг подумал:    а ведь ясно, какое зло может усилить. То зло, у которого есть чертеж.  Вот в области, я    мыкался наобум – я терялся.    А когда вынес маршрут на бумагу  - стал все  успевать. Так вот же принцип   – нужен чертеж!  Смотри, обычно  зло   сваливается в жизнь нелепицей, вихрем и хаосом! С дзыканьем топора! Вот-вот и хана! И че делать?! Оно всемогуще! Беспросветно! Ты маешься-маешься, а потом начинаешь подмечать его свойства.   И вдруг они складываются в схему.  И надо не спешить, надо сказать, что пока схемой  не овладею – дальше не пойду.  Работаем на запчасти, и к дьяволу  планы. Вот. И если себя  так поставишь –   зло и закончится. Но! Закончится, потому что   МОЖЕТ закончится.   У него есть   устройство, есть конечное    сочленение железяк, как в машине.   Есть карта с адресами аптек, схема города – в случае географии. 
-   А у Биркина какой чертеж?
А у Биркина он  отсутствует.    Он весь    из говна.    Слова его - ветер.  К примеру, какая акция после  его откровенности? Но нет. Он требовать «активностей» не прекратит, видит небо.   Откровенность он   выдаст за шутку!  Именно что на голубом глазу объявит,  что ничего не говорил.  Или завопит: «Ишь, нашел отговорку! «Мы все равно ничего им не дадим» - да кто тебе это сказал? Я сказал, чтобы вы проснулись! Пусть    хоть кто-то  у тебя  сработает!»  Так и  будет. И не возразишь. И не поймаешь на слове.  Свои ошибки он   небрежно выдаст за наши.  Зло его изворотливо, разнообразно и всегда имеет один адрес – мы. Он подставляет на раз, как  мой «жигуль» в первый год. Но  автомобиль-то я починил.    А как  «починить»  Биркина?   
Снова  повертел акцию в руках… Жаль, что не   с чудовищным шрифтом.
Тем временем в воздухе,  над макушками деревьев, над забором, над красными корпусами завода за кирпичной стеной  стало    подозрительно благостно. Тихо и неподвижно. Время остановилась. В летнем дыхании, и алеющем   небе, в чешуе желтых листьев, счищенных  с крыш и капотов  на серый, гравийный проезд   чудился   невольный упрек моим рукам-челнокам, готовым шариться   в «первых порядках» среди развала бумаг. Словно что-то говорило мне  «Торопиться не надо. Торопиться не надо»
 
Я снова оперся  ладонями о капот, еще хранящий тепло летнего солнца и с показательной ленцой      принялся за расклад.   Чек  к конверту, конверт  к…  Удивительно: я кинулся в мистику    с бухты-барахты. Немудрено, что запутался.   С машиной непонятно. С работой непонятно.  Что-то я  упускаю.
Снова  поднял лицо:  в небе -   ультрамарин, узкие белые облака словно размытые стрелы…    нет, уже не белый – алый, краснознаменный цвет  набрасывал на мир тончайший оттенок. Чудесный вечер… чудесный.
И он ведь  был   про другое! Не про    «порядки», не…   Солнце скрылось за    пятиэтажные корпуса    и   обливало     медью подвластный мир:       облака,       деревья   над оврагом…      Оранжевые клены над ним  покачивались,  словно пульсировали горящими  углями  в мангале,  на которых  вот-вот приготовят что-то  чудесное…
Я придавил   бумаги камнями. Обошел машину  и снова плюхнулся за руль  С силой отклонился   назад, рискуя сломать подваренную спинку кресла. 
В лицо дышала  агония дня. Солнце жарило   словно огромная домна. Оно бросало пламя на землю,     красило  в кровь облака, траву и деревья!  Оно буйствовало! Мир пылал, залитый алым закатом! И угли, угли, угли на полосе частокола,     так и звали, так и подсказывали:   «положи на нас его, положи!»
Да что  положить-то?!   
Мир   сдвинулся с оснований, разбросал золотую чеканку листвы, и  по ноздреватой   гравийке  полозом   зашуршал летний воздух. 
Чеки взлетели с капота  стайкой капустниц, упали там сям,  на землю,  под корпус.     Я вылез из кабины,  встал на колени и заглянул  под днище. В  глаза бросились бугристые шрамы  от  сварочных швов, отслаивающаяся мастика,    а во тьме, у колес  маленькой змейкой замерла    синяя  оплетка на тормозных шлангах.  Машина времени. Чудо было словно вчера.   Даже  рулевые тяги,  черные рычаги,  с которыми я не знал проблем, казались костями разломанного скелета. Нахлынули воспоминания,  в лицо дохнули полутемные цеха  с   автолепилами в голубых комбезах,   где все шумело и свистело, грюкало и крякало, издевательски предоставляя масштабы «потрохов» и невозможность   победы.   Трям-бам, дзыг, дзы!   Палач был рядом он никуда не ушел, он ждал внизу … Пусть и без азарта, но он меня ждал. Хотя я и был    «грамотный потребитель». По части машины – честно   поправился я.   
«А по остальным? –ехидно переспросило  днище, перекликаясь  с предвечной тьмой,  -  что по остальным-то частям?  Смотри, у нас  либо в    потребители, либо на эшафот. Такие дела».
Я   снова придавил   камнями бумаги и забрался в кабину.    Сел в кресло, сжал пальцами руль.
-  Либо в потребители, либо на эшафот.
***
Если вы не из тех, кто вовремя хапанул, то знайте:  в жизни   царит   бредятина.  Кайфует десять процентов народа,  а девяносто работает на дерьмо и  учится попутно различать чужое дерьмо.        Ну и   тип-топ:  конвейер работает,  жулики гонят   сыромятину, что ломается посреди перекрестка.    И никому не предъявишь – время. «Людям же как-то надо жить»,   знакомый  прокурор, помню, рассказывал про  деревенского каннибала.  Развалился колхоз,  разогнали воинскую часть, закрыли завод – людям же надо жить? Хотя бы так, наваривая на траки гвозди, раскладывая их в лесу на дороге,  чтобы автолюбитель   выходил посреди глухомани, не ожидая, что его тюкнут по голове топором. А потом пустят на суп и кашу, а  машину разберут на запчасти, что всплывут  на ранке, и встроятся в жигуль типа моего.  Таково се ля ви, как говорится. Не  устраивает, айда  в  первые десять процентов. И живи  как в прошлом,  где каждый друг, товарищ и брат, только по твердому прейскуранту.
Иначе - сонный мир с тремя марками автомобилей и двумя сортами вареной колбасы. И очередями.    
И я снова  побарабанил пальцами по рулю.
-  А я согласен.   Я согласен на очередь! Это лучше, чем загнуться на пути в  потребители!  Притом, если все по уму организовать, не будет ни очередей, ни дефицита.  И тачек будет тридцать три марки, и колбасы триста три сорта, , и точно   марки и сорта, а не цветных этикетки!      И дед   об этом писал, между прочим.   Вот оно твое добро, Демьян,  вот зачем я тут сижу! Вот почему  не принимаю  хлесткую фразочку «что не убивает!».  Она   добру противоречит!  Какому? А такому: не надо зла, понимаете? Не на-до!  Вора – в тюрьму, халтурщика – клеймить, ростовщика – на дыбу.   Мне нужна жизнь,  где не надо ишачить до седьмого пота,    где все по уму, где впадлу халтурить,  и где не по твердому тарифу, а – да-аром! 
И проговорив это, у меня  словно камень с души упал. С этой мыслью   ко мне вернулось «послевкусие» от дедова письма. Теперь   было  «то» и «так».      И стоило шагнуть,    но… куда?
Камушки  на  бумагах. Белый капот, словно щит. Или нет – правильная песочная поляна. Да.   Камни  словно в китайском медитативном саду.  Я приподнялся  посмотреть  на них  с другого ракурса, и    из зеркальца  перед глазами   снова плеснуло оранжевым. Свет не   отпускал. Он звал и звал в  бесноватый закат. Он   тащил, он не мог успокоиться.   «Вынь-положи. Вынь, положи»
-   Что  «вынуть-то», а?  Что за рыбу?!
И я снова закинул удочку в омут.

***
Хлопнула дверь бухгалтерии. Напарница Карина, поигрывая длинными полами серого вязанного наряда, процокала набойками по коридору, прошла через зал и выгнала меня из-за компьютера. Села, бодро пошуршала мышкой по коврику и замерла.  Растерянно посмотрела на меня.  Папки с отчетами не было.  Типичный биркинский бзик  – тот  перекинул наши папки   на сетевой диск, чтобы мы после первой записи ничего не поменяли без его ведома. Увидев, что папки нет Полуян привычно   включила «бедняжку». Я перегнулся через стол, несколькими кликами   нашел    наши файлы, показал Карине и сел на место. Карина  затыкала   пальчиками по клавиатуре,   то и дело отводя с глаз непослушный черный локон. Иногда переспрашивала: «Правильно я заполняю, Дема? Так можно сказать? Или Вениамин зарежет?» - будто от переезда папки    изменились и правила заполнения.  «Зарежит, обязательно зарежит» -  хрюкал я с кавказским акцентом, и законно нависал над   миниатюрными плечиками. А один раз даже чуть не положил макитру на одно из них    Тут Каринэ спохватилась,  и легким взбрыком отправила меня назад. «Да я еще не успел рассмотреть, а вдруг ошибка?» - протестовал я,  возвращая седалище на приставной стул. «Обойдешься. Сама заполню» - гневно сопела   коллега,  обозначая, что    ее бедняжку   давно сбросили в пропасть дикие армяне. 
– А вот  был у меня   показательный случай про  обман. В смысле, про обман  как стиль, -  сказал я,  сбрасывая с затылка  три  пары глаз, -   то есть, когда  обман     самые честные отношения.
-  Это хде? – хрюкнула А.Г. на миг выглянув из-за монитора, - у кого?
-  У нуворишей. Там если не обманываешь, то дело нечисто.    
– И опять я   отстала от жизни, -   Гавриловна глянула поверх очков,  - получается,  в стране есть места, где народ с жиру бесится?    Просвети, я пойду мешки соберу.    
–  Мы с тобой, - пискнула Макутенко и посмотрела на Галку. Та согласно кивнула.
 – А    почему, знаете?   – повторил я настойчиво и наставил указательный на хирургессу, -  а потому что это их развлечение.  Был я в Москве на учебе.       Послали нас      на практику с наставником.   Наставницей. Девушка хорошая,    без понтов.     Зашли  с ней в аптеку,  помпезная такая, в три этажа,  площади как  в Эрмитаже, а принадлежит абрекам. Нокчи по этажам разгуливают. А за прилавками русские.
-  А мы вкалываем, как обычно, - едко заметила Гавриловна.
-  Хотя  заведующая тоже из абреков,   Рамазановна вроде. Ну вот,  девчонку  увидели и давай   целоваться взасос.  Вроде миллионеры, а ее на руках носят! Чаем напоили, конфет надавали. В общем, вышли мы, я – в полном трансе. Говорю, почему они с тобой как с принцессой!   А потому что она из них  долг  вытащила. Единственная.   Притом, что они  всех посылали.
-  Что за аптека?
-  У воказала Курского… Или Киевского, не помню. История вот в чем.   Они задолжали два миллиона. И не платили восемь месяцев.       И эта  девушка однажды села в кабинете директрисы   и сказала, что без долга не уйдет. Будет сидеть час, два, полдня, день. И  до вечера она продежурила,  пока  хозяйка не завопила: «негодяйка, ты у наших детей хлеб забираешь», и не полезла… знаете  куда? В кассу, да? Не-ет!  Нет, она пошла карманы   трясти,  барсетки,  сумочки. У одного сопляка  из косухи  сотку тысяч достала, у другого двести.    Из своей сумки   полляма вытащила.  Так   два миллиона  и наскребли.      
Я замолчал.
-    И в чем мораль?  - подала голос Гавриловна.
-   А в том, что им  плевать было на долг. У них денег, как у дурака фантиков.  Им поглумиться хотелось.
-    И?
-   «И» в том, что обман для них  – не только практическая, но еще и эстетическая потребность.      
-  Дем, очень сложно.  –  тихо буркнула Анька с правого стола.
-   Да чего сложного, - зевнула Макутенко, - у нас Аверкина тоже самое. Пять тысяч  не может отдать, а сама новую аптеку строит.
-  То есть,   если  мы сейчас прогнем Биркина и заставим его выполнить условие акции,   –   Галя Весень  подперла  голову ладонью,  -     для него это будет вообще   революция?
-  А мы отдадим? – усомнилась Гавриловна, -   у него же изначально  задуман    обман?
-  А  мы его заставим.
-  Да   никто не поведется на акцию. Это все буря в стакане воды.
-  Вот именно, дураков нет, - скептически процедила Гавриловна, глядя в экран.
-  А если появятся?
-  Тогда и узнаем  про  нашу  образину   кто он, эстет  или жлоб. 
-  Или  психопат, - победно заключил я, - Да, Анна   Гавриловна?
-  Не исключаю.
-  Вот!
- А мне кажется, он меняется. Помните, каким он пришел весной? Просто чудовище!  - усомнилась Макутенко, -     Он   не разговаривал,  только орал и плевался.  Их    не сравнить.
-  Слушайте, а чего мы  сыр-бор-то устроили? – вдруг всплеснула руками Гавриловна, -   Мы же         давали скидки  товаром! В старом ЗЕА я  отгружала ЛПУ с нулевыми накладными, самолично их  выписывала. Галя, так?
Гавриловна остановила взгляд на Галине,   бывшей в те года счетоводом.
-  Да, мы выписывали нулевые накладные.
-   Тогда  не понимаю  зачем эта помпа?!
-    Гавриловна, твои схемы  от центра.    А  эту  он выдумал сам. Потом,   частный сектор с их копейками  главк не колышат.       Им плевать на нашу «соль земли». И с ними Биркин может    че угодно творить через  подарочный фонд. Но только в фонде     крыса повесилась, я даже  банку кофе  не смог получить.   
-  Не верят у нас  в частную инициативу, - желчно почмокала губами Гавриловна.
-  Да.  Потому он и говорит, что надо   обещать и кидать, потому что отдавать  скидку не с чего.
-  А почему  фонд пустой?! Туда же отчисляют полпроцента от оборота?!  Почему он пуст? –  возмутилась    молчаливая Степанида.  Она встала к «кухонному столу» и наливала чай в кружку.
-  Он не пуст. Москва из него   возмещает убытки.
-  А зачем это Биркину, если он отдавать не сможет?! – повторила Анька.
-  Активность  продемонстрировать, больше не зачем. Или поэстетствовать, как   богатые дяди, у  которых он работал пиарщиком.
- И клиентов мы будем обманывать, потому что у них  денег куры  не клюют, а нам скучно живется?    – разговорившаяся Степанида прошла в широких шерстяных брюках к столику с кружкой чая и села.   
-  Вроде того.
-  Вот сволочь.
-  Согласен, но видишь -  Таня  обнаружила у него  эволюцию. 
- Я просто сказала, что он изменился…. Ой, люди! Ой, что я поняла! -   Макутенко вдруг сжала щеки ладонями  и   обвела офис болезненным взглядом,  -   а ведь  «обещать и кидать»   это же и  нас касается! 
Она сняла толстую черную оправу. Глаза ее реально обильно  слезились.
–  Дошло  до жирафицы, что не целка на шестом месяце, -   фыркнула Гавриловна и  повернулась к соседке, -     тебе мало   было  «зоны комфорта»? Ты зачем взялась его дурацкий отчет заполнять?   Он тебе заплатил за июнь?
-   Нет. Но я жду…
- Вот и жди, за спасибо  будешь и дальше вкалывать,  патриотка херова,  -  хмыкнула докторесса и взяла свою засаленную записную книжку, сделанную из половинки   общей тетрадки. Раскрыла ее, прижала пальчиком страничку, другой рукой положила трубку на плечо и   споро затыкала средним перстом по кнопочному гаджету. Тут же изменилась в лице: оно стало сладким, как у кота, уговорившего мышь выйти из норы
-  Аллё? Миля?   А это я-а!  Не-ет! Кто говорит о работе? Разве уже негде украсть?     А тебя   ОБХСС пишет? Не-ет?! Тогда   сядем вместе. Готова заявку крыжить?  А нужно   сегодня. Нет, это твои слова:  ты   сказала «завтра» позавчера,  а оно сегодня уже  «вчера», так что давай говори-и-и….     Да: ремантодин  снимаю.  Отказы? Минуточку… - некоторое время Гавриловна щелкала клавиатурой, глядя в экран,  , - Аспаркама нет,  вольтарен разобрали… «виагра»… А зачем виагра-то? Ларек же  у тебя  в геронтологии… И хтё  ее  будет там  покупать?  Не расслышала…  А,  на природе …  в санатории, значит, все   ясно  с вами …
***
В  стекло постучали. Стук был противный, металлический.  В зеркальце отразился  грустный блондин  с   монеткой   в руке.    Намек  был прозрачней некуда. Я  опустил стекло и   спросил насчет тетки.  Пашка честно ответил, что   не видел ухода,  просто    окна   давно темные. Он подождал,  подождал…  и вот… приятель пожевал губами: «По…шел сю-да-а-а!»
-  А как Степаныч пустил?  Он злой сегодня.
Староста   сидел на корточках на  площадке трапа   и    колдовал с дверным замком. Он ерзал плечами, словно по нему ползали муравьи. Или жилет мешал.   Точно – он встал, снял накидку,  повесил  ее на перила, и  его  рубашка  забелела на фоне серой стены вагона.
Павел же     напомнил,   что  помогал   Чашкину здесь пилить дерево. Потом они пили вместе со сторожем,  в общем, я  могу «приступать к расчету, если не жаба».
Но  я решил Пашку задержать. Он был заядлый рыбак, и  памятуя о    рыбе,  мистическом откровении, выходило, что помощи  ждать больше не от кого.  Раз рыба, значит рыба. Потом это «вынь-положи» ощущение. Не. Это неспроста!    Пашка  должен   помочь.    Как? А бог его знает!  И задержать  его можно только поиском денег. А еще я подумал, что сложилась       занятная троица духов… У одного есть стоянка, которой как бы и нет.      Другой в полете меняет гусей. И третий,  деревенский дурачок, едва не нырнувший в дерьмо.
-  Так на пиво дашь? – не утерпел   страдалец.  Я кивнул и вылез из машины.
***
- Худум-ба. Ху-дум. Худумба. Ху-дум
Сидение над оврагом принесло  плоды. Уже пять минут я рылся в машине, а Пашка нарезал круги рядом, и бормотал заклинание собственной выделки.
- Худум-ба. Ху-дум.
Я сказал Пашке, что деньги его возьму из конверта, а он потерялся  в машине.   
- Худумба. Ху-ху…Ху – друг вытянул шею над моим плечом, заглядывая в черную папку -    под скобой  зажима, после того как я вытащил акцию,  белели чистые листы блока в прямую линейку. Я  раскрыл папку - нет,  полез пальцем в  дерматиновые   кармашки – пусто.    
 – Худум-ба!  По-я-а-ви-ись!
Конверт действительно был, отдельный от других откатов придавленных  на капоте куском кирпича. Деньги  я решил взять у «Фармлидера». Аптечница из Архангельска возвращалась в сентябре. До той поры будет аванс и зарплата и, в общем, успею возместить.   
-  Худум-ба!  Ба-ба… Ху-дум.
И вот я  последовательно перетряхивал сумки и папки,    соображая, до чего надо Пашку довести, чтобы он разразился на жест.   Как понять, что рыба на крючке и пора  подсекать…
-   Ху-дум. Ху-дум.
И, главное, что?!
-   Ху-дум. Ху-дум.
«Опять  ты сам себя наколол, - подумал я, -  ведь фокус а с конвертом    поймется   с точностью до наоборот.  Не так, что я нуждаюсь, и потом лезу в чужое, а что я имею     дежурный источник бабла, куда можно бесконтрольно запускать лапу.  «Вот тебе и  рыба!   Ты  поймал сам себя!»  Но  раз начал, надо продолжать. И я  продолжал  исследовать салон,  заглядывать в карманы на дверях, под кресла, в багажник, хотя прекрасно помнил, что сунул  конверт «Фармлидера» под   серый талмудом, что  лежит под задним стеклом, Я вылез из салона, обошел машину и открыл багажник. Приятелю   предложил   посмотреть ящик-подлокотник, обтянутый серым кожзамом. Там  моя фонотека.    Пашка, кряхтя,   на сидение и начал доставать  басфовские кассеты,    разглядывая   ярлыки треков, желтые полоски, вырезанные из клейкой стороны стикеров с названиями композиций. Через несколько минут раздалось тоскливое:
-  Ху-дум-ба-а-а..
Я высунул голову.  Пашка аккуратно, как может это делать лишь человек, уважающий  чужое имущество   больше своего, складывал кассеты  бутербродом и  мостил заподлицо их в рундук.  Кое-как   закрыл крышку.  С кряхтением вылез из машины.   
Я почесал за ухом:
- Может,    на капоте лежит?
Протиснулся  между стеной и капотом,    снял со стопки откатов камушек, и принялся тасовать колоду, медленно прочитывая названия клиентов, подписанные тонким карандашом.  Пашка, подумав, пролез вслед за мной, навис над плечом.
-   Николаев - 160, Гладких… ООО «Цикада».
-  Это кто?
-  Клиенты.   А нам нужен «Фармлидер».
-   А что значит  сто шесть… десят?
Я   посмотрел на друга -  у Пашки только что слюни изо рта не текли.  Отогнул треугольный верх, достал голубоватые купюры.
-   И это … фсе?
-   Чужое. Клиентов. На неделе развезу..
Друг облизнул губы.
-  А если… взять? 
-  Без работы останусь. 
- Мдя. А тут …  много?
-  Не очень. Тысяч пять-шесть.
-  Худум-ба!!!
Ну да,  три   зарплаты слесаря. 
Конверты я вообще  никому не показывал. Люди  сразу думают, что раз мы возим взятки, то и  сами загребаем кучу денег, ведь  иначе как не поддаться соблазну?!   И убедить их  в обратном совершенно нереально. То есть, тут второй скользкий полюс. Первый   – что туда можно бесконтрольно запускать лапу.
Я быстро пролистал конверты, поцокал языком, а не было июньского «Фармлидера». Показательно всплеснул руками.
-  А… что … ищешь? – блондин пытливо посмотрел на меня.
-  Конверт,  из которого можно денег взять.
-   А за-чем?
-  Что?
-  Ну… разве… вот… - он показал на стопку, - тоже ш… день-ги!
-  Их   развозить! Их ждут! Во вторник-среду!
-  Ды? – в голосе наконец-то зазвучало сочувственное понимание
- Да. А конверт ищу тетки, что пока в отпуске. Когда она вернется, я уже с зарплаты  ей в конверт  доложу свои.   
-  Ну… дык…   А если… не?
-  Что … не?
-  Ну… я… - Пашка вздохнул так, будто  готовился шагнуть в пропасть, - тогда… - и еще раз тяжко вздохнул, - о-обойду-усь.
Я махнул рукой – «не говори ерунды»,   обошел автомобиль и снова полез в багажник. Нутро его производит впечатление первозданной материи перед большим Взрывом, когда Всевышний обессилел от  одиночества и собрал в одном месте все, что ему ненавистно – старые образцы акций,  прайсы чужие, прайсы свои, неактуальные, газеты, что использую в качестве ветоши и  реклама, реклама, реклама – буклеты, проспекты, листовки… физер, гырко… Вот Господь собрал их в одном месте   – и потом ба-бах! Создал порядок. Вот в таком состоянии был багажник. Я тоже планировал   День Рождения новой Вселенной.  Когда жизнь наладится, я  встану где-нибудь на трассе, сгружу содержимое на обочине, оболью бензином и подпалю!  Теперь я склонился над развалом, задумчиво почесал подбородок. Тут искать можно долго.  Друг Пашка висел над моим плечом, тоскливо бормоча  худум-ба худумы, мешая сосредоточиться.   Я   предложил ему шагнуть на проезд и сплясать - а  сам нырнул в рекламные буклеты. Но скоро  это надоело. «Хватит мурыжить человека, - решил я.   –  А что с рыбой? С рыбой то что-о?!»  И  с силой закрыл багажник – замок щелкнул.
- Да хрен его знает! 
- Ху-дум?
-  Ага. Хрен его знает.    
-  Худумба. Ху-дум…. Худумба. Ху-дум… - Пашка   вознес  руки горе,  и снова абродил перед мордами автомобилей. Я же   нырнул в салон,   пошарил рукой по бархату акустической панели, по блямбам динамиков, приподнял талмуд серого скоросшивателя, раскрыл его, словно древнюю летопись – пролистал, по-несторовски  задумчиво бормоча, потом поднял лежащий под талмудом зеленую папку-файл . Конверт белел там, лежал на зеленой пленке.  Что ж, отдавать?  А рыба? А РЫБА-ААА?!
-   Худумба. Ху-дум…. Худумба. Ху-дум…. – тон пашкиного камлания стал отчетливо трагичен. 
-   Похоже,  потерял - сказал я, почесывая репу.
-   Худумба! Худумбаа-а-а!!!
Блин, чего доброго, он сейчас действительно начнет плясать.
-   Ху-дум! 
Усиливая впечатления, сперва сначала зеленую папку со старыми акциями. Запустил в нее руку, чтобы трагически вытащить на свет божий пачку ненужных листов. Чтобы потом взять конверт. И вдруг вытащил…

РАСПОРЯЖЕНИЕ  №14
…ТОВАРОМ
Увидел первый лист. Под ногами качнулась земля. Но в следующий миг  отчетливо вспомнил, что    когда Биркин  сунул мне   экземпляр акции – я в этот момент бежал из офиса  за   цифрами на спидометре, что требовала бухгалтерия, и в бланк не посмотрел, но  сразу спрятал сунул его   к другим «бредам» в зеленый файл, как обычно и делаю,  чтобы он мне глаза не мозолил.  А   буквы увидел     на  каринкином экземпляре, когда вернулся в офис.
-  Худумба?!
-  Худум.
Потом  мы с Биркиным еще и  сцепились: «Где твой  экземпляр?»   «Сколько было, столько есть, блин!»  Биркин пошарил  космическими линзами по моему лицу, и отстал. Я очень убедителен, если верю себе.  И теперь БУДТО СЛУЧАЙНО   стал обладателем артефакта.   
Под пристальным взглядом Пашки я обошел машину,   сунул акцию под щетку дворника.  Чернота букв   начала соединилась со стеклянной тьмой салона и, казалось, забормотала что-то про мою идиотию. «Не фиг пенять на начальника. Ты сам имбецил».   – говорила мне композиция на стекле.    Как я мог забыть  экземпляр акции? Да вот так. Увидел, что бред  ожил и     во мне проснулось тягловое  животное. Рвануло вперед как от удара кнута.
В разное время      добрые люди мне говорили:    «ты очень пробивной - у тебя лоб крепкий» – так меня описывала бывшая жена после провала бизнеса, , - . Не знаю, армия тебя так воспитала, но по виду не скажешь. Другой бы давно отошел в сторону – а ты будешь бить лбом в одну точку, пока либо стена не рухнет, либо сам кровью не истечешь. А поскольку   в нашей стране все из говна, в том числе и стены…». Или: «Ты же   что вобьешь себе в голову, то прешь   ничего не видя и не слыша, пока в яму не свалишься. У тебя словно шоры на глазах как у лошади!» - так  раздраженно выговаривал мне  отец, давая в долг деньги.   
«Поэтому  прекрати обижаться на жизнь. Ты заслужил свое положение. В этом соль.  Ты не хочешь    слышать неприятные советы.  А, может, в них-то и правда?»
«Что я не хочу слышать?!»
«А вот– отделяй  Биркина от его политики».
«Да?»
«Да. Помнишь слова  Ермакова?»
«Он говорил  «отделять!»
«Нет, а что еще говорил Ермаков?»
«А что он еще говорил?»
-  … Причем тут Биркин?  -  в полутемной норе, пялились в экраны компьютеров два полусгорбленных тролля. Третий,   лопоухий брюнет качался между них на стуле, рискуя упасть, -  И можешь не сокрушаться.  -  покосился на брюнета тролль с выбеленным чубчиком, -  тачку ты свою победил? И тут  справишься. Да, акция странная. И Веник ее проталкивает, п-потому что не въехал пока.   У него тоже натура – видит сопротивление – и  как б-бык на красную тряпку п-прет. Сошлись два иудейских барана
-  Потише.
-  Сам стихни. Тут, коенечно, в-ваши, манагерские штуки, но р-разве с клиентом не договариваются на фиксацию цен     под   объем закупки?
Я пожал плечами –  обычное дело.   
-   Это основа работы.  Только теория и практика две большие разницы, - я отвечал механически, - у нас цены скачут каждый месяц. Какая тут фиксация?
-  В-вот, это же   единственный минус акции, так? Объективно? –   Ермаков  снова посмотрел на меня, - а прикинь: цены зафиксировали, договорились на полляма   денег, а то и на лям…
-  Фантастика.
-  Но если цены фиксированы?
-   И что?\
- А тут еще   полтора процента.   
Из  фонда.  Пятнадцать штук в месяц.  Неплохо?   И клиент на акцию что?
-  Что?
-   Ведется. И акция значит  имеет смысл.
-  Да кто ж спорит? Но фонда нет и цены пляшут.   
-   Это уже  т-тонкости.   Будут и фонд и цены. Просто с новичков шкуру дерут.  Но это же не в-вечно?  Нет.  Когда-нибудь   снимут колпак,    и Б-биркин  научится. А ты   если не закончить б-бычить, попадешь в черный список.
-   Я уже в нем.
-   Нет,  Биркин сам на волоске. Но он научится. И тогда   он тебя по делу уволит, этого хочешь?   А он уволит, если не перестанешь   доканывать.
-   Я доканываю?!   
-   А кто? Он же запомнил собрание.
-   Я там был не в первом ряду.
-   Брось,  все знают,  откуда ветер.
-   В смысле?  У нас есть синоптики?
Тут я  замер, а Ермаков повернул голову – чуть качнул ей в сторону Бормана, губами пошевелил: «фильтруй базар», в голос же хмыкнул:
   Они  и не исчезали.  В курилках целый день….  п-прогнозы погоды.
- Ни фигасе.
-  Во-во. Здесь    обычный гадюшник, а не семья.
-   Но ведь на Биркина была общая реакция. Коллективная. Он же отдел же поставил на грань!   
Ермаков пожал плечами – «была да сплыла». И вот, мы еще недолгое время  муссировали собрание двухмесячной давности, где Биркину навешали изрядных кренделей, а потом Ермаков снова не вернулся к теме временности «немилости», в которой пребывал наш филиал и необходимости менять поведение.   Я возражал, мол,  не хочу, да и не за чем.
-  Все равно  выживут. Я же его первый враг. Хотя  не больше других бузил.
-  Вот-вот, дай ему это понять. Вообще, веди себя умней,  образуется.
-  Не поможет.
-   Не вздыхай,   - промолвил программист, принявший мои вздохи за капитуляцию, - лучше сделай по-умному. Войди в его положение.  Предложи помощь, как Танька. Мы думали,    что ее Биркин кинул с деньгами за отчет, а она и не думала про деньги. Ходит и радуется, в десны с ним целуется, когда их не видят.
Я поразился – она к Биркину подкатывала?!   Программист лишь ухмыльнулся.
-  Учись:  было говно – проехали. И правильно. Потому что  «что не убивает, делает нас сильней».  Вениамин, на самом деле,  тоже адекватный. 
Тоже!
Это уже было слишком! Тоже!  И я тогда снова всплеснул руками, словно отбрасывая от себя злых духов…
И как видно, далеко  отбросил,  добросовестно отбросил. И застучал копытами по кругу,  ускоренно поднимая водичку из арыка!  Шоры! Шоры! Шоры! Шоры!
Елки-палки… Шоры.
Но, допустим, у меня шоры. Но ведь и наши девушки хороши! Та же  Гавриловна - раньше она   любой чих Веника, любую мелочь в нем  подмечала.  С теми же намеками, что, мол,   не все дома. Я же не с потолка взял  психические подозрения, а с ее слов! Именно что первоисточник наша  пожилая звезда! А теперь Веник у нее прям «талантливый». И вообще, в последнем обсуждении была какая-то    театральность. Макутенко словно впервые увидела, что Биркин  хам и обманщик. Ишь, овца -  «обещать и кидать - это же и к нам относится» «Он изменился»,   «Талантливый». «В десны целуются»…
-  Что-то я упускаю.
-  Ды?
-  Ага.   
Я обошел машину,  прошел мимо приятеля,  достал из багажника хохломской золотисто-черный стульчик,  сел рядом с раскрытыми дверями, вытянулся и скрестил ноги. Потом скрестил   руки. Позиция была шаткой, стульчик - хлипок, но высокое небо должно было видеть  обиду - обряд превращался не в обретение   силы,  а в тупое самобичевание.  Оно и  полезно и правильно, но не до такой же степени!  Эдак получится, что я сам во всем виноват!      
И вновь подскочил, под непонимающим терпеливым взглядом друга. Сунув руки в карманы, протиснулся между стеной и  передком «жигуля».  Посмотрел на акцию, прижатую щеткой к лобовому стеклу. За своей тоской я так и забыл ее рассмотреть, а ведь это была рыба,  ведь  эти буквы с глубины омута были  явно из тех темных залов,       Они видели Топоры! Они видели  Белый Свет и Вещее Древо! Это была… нет, не рыба – наживка!        Живец, на который точно поймается Чудо-Юдо Шевелящийся, жирный карась из глубин неизвестности!!     И если бы не спектакль, я  его не  добыл.  Если бы не рыбак?  А значит? А значит, нужно быть благодарным.
Я   обошел Павла, влез в салон, став коленом на пассажирский велюр, и вынул из-под заднего стекла  заветный конверт. Достал  мятую   сотенную купюру, которую собирался положить в карман вместо тридцатки, что отошла бы Пашке, демонстрируя,   как   трудно мне  живется. 
Потом  взял и  протянул  сотку ему.  желтоватую сотку,
Пашка благоговейно   прижал ассигнацию  к сердцу. Она   означала  бутылку 0,5,  и вторую  0,5, а если взять белорусской – и третью. И еще  мелочишка останется. Можно  сходить в автоматы. И там   баблишек  поднять…
Шумно вздохнул и вместо «спасибо» сказал:
-  Сра-бо-тало.
-  Что?
-  Худум. 
-  что?   
-  «Отдай». – Пашка довольно посмотрел на меня, -  «Худум – ба. «отдай – баба».   
-  Какая баба?
Пашка кивнул на машину.
-  Он?  Жигуляка?
Пашка помотал головой.
- О-на. Са-ра.
Я властно протянул руку к пашкиной купюре.  Тот быстро отшагнул назад.   
 -   Чего?! 
-  Кто  тебе дал сто рублей?  Откуда неблагодарность?
-  В смысле?
-  Кто сотку отдал?!      
-  Что… - Пашка перевел взгляд на машину, - это  она? 
-  Он.    
-  Сара - он?  - друг прищурился.
-  Сара бы тебе никогда денег не дала. Сара – я фыркнул, -  Да? Согласись.
 Пашка почесал подбородок, и кивнул, признавая за моими словами резон.
-  Деньги назад или извиняйся.
-  Ды?
-  Ды.
-  Перед  ним?
-  Ды.
- Ну, тогда… - друг   скорчил грустную рожу,   отвесил земной поклон, и поправился, -    прости,   Исаак.
Я   снова потянулся к деньгам, но Пашка живо спрятал  купюру в карман, наклонился и   погладил рукой белое  железо багажника.    -   Ладно, не Исак. Са-мо-лет.   Я помню. - он вытянул руки в стороны -   Мы летим, пропадая во мгле, мы летим на последнем крыле-е «бак пробит, хвост горит, но машина летит на честном слове и на одном крыле-е-е-е…– блондин взглянул на меня сияющими васильковым взглядом, где  вспыхнуло счастливое воспоминание, и снова  полузапел, полузабубнил -  ну дела-а-а,  ночь была-а, все объекты разбомбили мы дотла-а-а…
Когда     блондин включался в игру,  он продолжал ее так, как я  сам  никогда б не продолжил.  И  дело не в том, что он подсказал как  засчитать   тему «волшебного коня» - сколько   было таких бурлацких  песен на последних жилах, когда борясь  с барахлящим мотором, я  тянул к стоянке.  Дело в том, что через песенку  снова дернулся поплавок,  и я вытянул  на свет божий то, что   тщетно   пытался найти.   
Через минуту  снова прыгнул в салон, опустил солнцезащитный козырек и запустил палец в тугой пластиковый кармашек.  И потом   на   ладони заалели два маленьких сердца, два автомобильных аромата,  запаянных в блестящей целлофан. Своим цветом они словно повторяли закат,   словно были его отобранной частью.
Но это – через минуту.  А пока я смотрел в голубые зрачки приятеля и вспоминал. .

***