Безмолвие

Город был ее дыханием. Не важно, моросил ли ноябрьский дождь или июльское солнце плавило асфальт – она выходила. Не кутаясь в пуховики и шали, чаще всего – в легкую, песочного цвета ветровку, она шагала по знакомым маршрутам, впитывая ритм улиц, шелест листьев, переливы фасадов. Прогулка была медитацией, возвращением к себе.

Но не в тот день.

Небо было свинцовым, только что прошел дождь, оставив после себя зеркальные лужи. Как всегда, в своей светлой куртке, шагала по узкому тротуару вдоль оживленной улицы. Мысли текли плавно, растворяясь в привычном городском гуле.

Рев двигателя, шипение резины по мокрому асфальту – она инстинктивно отпряхнула. Но было поздно. Большой внедорожник, не сбавляя хода, врезался в огромную лужу у обочины. Стена грязной, ледяной жижи поднялась в воздух и с гулким шлепком обрушилась на нее.

Мир сузился до ощущения липкого холода. Грязь – коричневая, маслянистая – покрыла ее с головы до ног. Она почувствовала ее холодные брызги на щеках, тяжелые капли, стекающие по рукавам ветровки. Сквозь мутную пелену на глазах она увидела белый шарфик – теперь грязно-бурый, шапку, на которую налипла отвратительная жижа. Даже ресницы слиплись.

Слезы подступили к горлу комом. Но не из-за испорченной одежды или холода. Горечь поднималась откуда-то глубже. Ее ритуал, ее тихое счастье, ее сегодняшняя прогулка – все было уничтожено в одно мгновение. Город, ее друг, вдруг стал враждебным, обдав ее этой грязной пощечиной. О продолжении пути не могло быть и речи.

Дрожащими от холода и унижения руками она достала телефон. Голос звучал чужим, сдавленным: "Мама... меня... облили. Всю. Забери, пожалуйста. Я не могу... в трамвае...". Стыд жег сильнее холода. Представить себя в общественном транспорте, покрытой этой вонючей грязью, было невыносимо.

Она отвернулась от дороги, к стене какого-то старого дома, пытаясь стать как можно менее заметной. Капли грязи падали с края капюшона на тротуар. Она чувствовала себя маленькой, жалкой, выброшенной из привычного мира. И ждала. Минуты тянулись мучительно.

Вдруг в поле зрения, метрах в двадцати впереди, притормозила машина. Небольшая, синяя, незнакомая. Она остановилась у тротуара, явно не для посадки-высадки. Зажглись аварийные огни – ритмичное, настойчивое мигание желтого в сером свете дня. Машина просто стояла.

Сердце у нее екнуло. Странная, почти мистическая мысль пронзила отчаяние: "Это ко мне?" Будто ее безмолвный крик – «Я в беде! Помогите!» – унесся в сырую городскую высь и был услышан. Машина приехала. Сейчас. Сюда.

Логика шептала: Нелепость. Случайность. Кто-то ждет пассажира или сверяет адрес. Но инстинкт, израненный унижением, цеплялся за этот образ. Синяя машина. Мигающие огоньки. Она стояла и ждала. Так же, как ждала сейчас она. Ждала помощи.

"Если приедут свои – хорошо," – подумала она, смотря на мигающий огонек. "А если нет? А если... он? Она? Они? Увидят меня такую... и помогут? Хотя бы спросят?"

Стоять грязной и несчастной стало... чуть легче. Не так безнадежно одиноко. Холод от мокрой одежды не исчез, грязь на щеках не растаяла, любимая прогулка была безвозвратно потеряна. Но теперь, в этом сером, неприветливом мире, горела маленькая желтая точка. Машина стояла. Мигала. Ждала. Неизвестно чего. Неизвестно кого.

Но пока она стояла там, на краю тротуара, мигая своим тихим, настойчивым светом, она чувствовала: что ждет не одна. Кто-то или что-то во вселенной откликнулось на ее молчаливый вопль. И в этом странном, безмолвном союзе ожидания – девушки в грязной ветровке и синей машины с мигающими огнями – жила крошечная искра надежды и необъяснимого утешения. Буря на тротуарах еще не закончилась, но в ней появился тихий маячок.