Холод под кожей

Мне всегда снятся тёмные дома.
Но сегодня сон иной. Сегодня я чувствую холод, обжигающий до костей, как если бы мои вены залили жидким азотом. Я стою босиком на полу, который кажется каменным, ледяным, будто я ступаю на пол кладбищенского склепа.

Передо мной длинный коридор, освещённый редкими лампами, свет которых дрожит, как пламя свечи в мёртвом ветре. Стены облуплены, и во всех трещинах ползёт чёрная плесень, как раковые опухоли. Запах сырости, гнили, и чего-то ещё – тяжелее, слаще, похожего на запах железа.
Я знаю этот запах.
Запах крови.

В конце коридора – дверь. Из-под неё медленно течёт жидкость. Тёмная, густая, как масло, но я знаю, что это не оно. В этом сне я знаю многое. Я делаю шаг, и пол издаёт глухой стон, будто я наступила на умирающего. Моё дыхание вырывается клубами пара.
Здесь так холодно, что лёгкие режет.

И вдруг дверь открывается.

Он выходит в коридор.

Высокий, широкий в плечах, в старом сером свитере и джинсах, как если бы это был просто мужчина, что вышел покурить на крыльцо в осеннее утро. Его волосы тёмные, аккуратно уложены, лицо красивое – настолько, что дыхание сперло бы у многих. Как у Теда Банди, только его глаза…

…его глаза – это тьма. Настоящая. Настолько глубокая, что если заглянуть в них, можно увидеть, как рушатся миры, как горят дети в огне ада, как все твои страхи кричат в бездне, сорванные в один бесконечный вопль.

Он улыбается.

– Ты снова здесь, – говорит он. Его голос тёплый, спокойный, как если бы он говорил о погоде. – Я скучал.

В руке у него ножовка. Старая, с зубцами, на которых запёкшаяся кровь, смешанная с клочьями человеческой кожи. Он идёт ко мне медленно. Его шаги гулкие, как удары похоронного барабана.

Я отступаю, но спотыкаюсь о чьё-то тело. Женское. Голая грудь, рассечённая посередине, раскрыта, как книга. Сердце вырезано. Лицо женщины вытянуто в предсмертной судороге, глаза залиты кровью, а рот… рот зашит толстой чёрной ниткой, из которой торчит игла.

Моё горло сжимает рвота, но я не могу закричать.
Он подходит ближе, и я слышу, как в тишине шелохнулась его одежда. Запах его тела смешивается с вонью смерти – он пахнет кожей, потом и чем-то сладким, как гниющие груши в июльской жаре.

– Знаешь, – шепчет он, наклоняясь ко мне, его губы касаются моего уха, – я люблю твою кожу. Она такая… мягкая.

Я закрываю глаза, и в этот миг он вонзает ножовку в моё бедро.

Боль острая, режущая, как ледяное лезвие. Я кричу, но в ответ слышу только его тихий смех. Он пилит меня медленно, как плотник старую доску.

– Тише, детка… тише… – шепчет он, обхватывая меня сзади своими тёплыми сильными руками, пока пила продолжает входить в мою плоть. – Ты же не хочешь разбудить остальных…

Я открываю глаза.

Вокруг висят тела. Мужские, женские. Висят на крюках, вбитые в их рёбра. Все они без лиц. Вместо лиц – только обнажённая мышечная ткань, сквозь которую блестят белёсые зубы и зияют тёмные глазницы, пустые, как два входа в ад. Их руки отрезаны по плечи, ноги по бедра, и всё это сложено в углу, как дрова.

Он убирает пилу. Кровь бьёт фонтаном, горячая, обжигающая кожу в этом промозглом холоде. Я слышу, как она капает на пол, как она хлещет по его ботинкам.

– Такая красивая… – говорит он, проводя пальцем по моей щеке. На его ногтях застряли куски кожи. – Такая мягкая…

Я пытаюсь отползти, но он хватает меня за волосы, тянет вверх и кладёт на стол, который весь чёрный от крови. Надо мной лампа, из которой вытекает вода, капая мне на лоб, холодная, как смерть.

Он берёт нож.

– Теперь давай посмотрим… что там внутри…

Я кричу, но звук тонет в его тихом довольном смехе. Он начинает резать.

И когда я просыпаюсь в своей тёмной квартире, в своей холодной постели, я слышу, как кто-то идёт по коридору.

Я знаю его шаги.

Я знаю, что завтра, когда я снова засну, он вернётся ко мне.

И будет резать.

Медленно.

Пока мне будет, что резать.

Пока мне будет, чем кричать.