Моё отечество

 
Был тёплый летний вечер. Мы стояли с отцом на крыльце дома, а в небе бесшумно полыхали зарницы. Всполохи то появлялись во всё небо, то исчезали. Заметив что я тоже наблюдаю за ними, отец задумчиво сказал: «Раньше говорили, что так Бог освящает рожь. Мне это говорил мой отец, ему его отец, а тому его отец и так дальше, в глубину веков…»

Моя родина находится на Ярославщине в бывшем селе Петровское, Переславского района. Здесь я родился, прожил первые шесть лет жизни, да и впоследствии, пока учился в школе, бывал каждые каникулы.

Село Петровское расположилось а чудесном равнинном месте между оврагами. С трёх сторон речки, одна из которых начало Трубежа - единственной реки впадающей в Плещеево озеро. Исток Трубежа в овраге между селом и лесом. Раньше в этом месте стояла часовня. Через эту речку, на горе был, рассказывали, женский монастырь. Рядом "монастырский" липовый сад. От монастыря дольше всего оставалось здание бывшей Церкви, которое в моё мальчишеское детство использовалось под магазин, куда мы бегали за вкусными мятными пряниками. В наше время здесь был создан совхоз, работники которого не считались крестьянами, а жили они вместе в двухэтажном деревянном доме, т.е были не имеющими личных подсобных хозяйств рабочими. Жители Петровского с ними редко общались и с чувством превосходства жалели "бедных", но завидовали, что такой же труд в совхозе оплачивался деньгами.

Ах, деревня, деревня... Голубоглазая сторона. В тебе боль и любовь моя. Куда ты исчезла? Только поставленный кем то при въезде крест, да несколько домов дачников, убегающих летом из городов. Коренных петровских здесь давно нет.
               
Как и повелось на Руси, жила деревня всем миром. Какие - то особые, древние связи существовали между односельчанами, которые делали их, несмотря на различия, близкими людьми, а сама деревня была их общим домом. Вместе заботились о липовом саде, главную аллею которого летом подметали несколько раз, запрещали ездить через него на телегах. Тут в праздник собиралась вся деревня. Заботились о речке, запруде, лужках, о прочем деревенском порядке, а за беспорядок крепко ругали. В нашей деревне было в году два главных праздника — летом в Петров день и осенью в Покров. Каждый раз перед ними начисто вымывались избы – стены, окна, драился веником пол. Изба пахла свежестью, светилась радостью и счастьем. Затем собирались гости - родственники. Молодые мужчины устраивали на траве борьбу, заставляли бороться и нас, пацанов. Веселились кто во что горазд! А подвыпившие, бывало, и драки затевали «род на род», а затем обнимались. Однако главным занятием в праздник было пение песен, которые к середине дня неслись из каждого дома. Все знали, что пение песен будет обязательно, и заранее берегли для этого свои силы. Пели и русские и украинские песни, если они выражали широту души и простора, мужество и, конечно, страдание и любовь. Странным образом многие названия городков, сел и деревень, речек наших мест и Юго - восточной Украины совпадают. И поговорку "Язык до Киева доведёт" в Великороссии до сих пор используют все. Мальчишки Переславщины, хорошо знали, что наша земля была родиной Александра Невского и гордились этим.

В праздники особенно ярко была видна центральная, жизнеутверждающая роль в деревне русской женщины. От неё как бы исходили лучи жизненной энергии. Редкие мужчины могли посоперничать с ней в задушевности или весёлости, в красоте голоса, умении петь. А уж в пляске-то... Частушки рождались на ходу. Парень, бывало, только рот успеет открыть, для «ответа», а ему уж новую и опять целый круг жди. И надо сказать: любили парни своих девок до безумия. Да и девушки лишь в шутку посмеивались над ними, разыгрывали их, а на чужих не меняли. Случись — и горой вставали.

Как прав был Некрасов, когда писал про крестьянских детей: «В их жизни так много поэзии слито, как дай Бог балованным деткам твоим». Здесь начинался русский характер, «варился» национальный русский дух. Зарождалась основа для великой любви к большой Родине.

На всю жизнь осталось в памяти деревенское детство. Это и доброе, в платочке, светлое лицо бабушки Александры Максимовны, в девичестве Ведерникова. Её тёплые ладони, которые, чуть подрагивая, «жалели» тебя по голове. Заботливая деловитость дедушки Никиты Михайловича, за которым я хвостиком ходил. Это любившие тебя тётки, двоюродные сёстры, другие излучавшие добро родственники, все знавшие и любившие в детстве тебя. Это и твой первый закадычный друг Шурка Колбасин, с которым ты, обнявшись, босоного шагал по серёдке села и назло всякой там «культуре», культурному произношению, которому нас учили матери, орали во все горло: «Гармоха! Картоха!» - нам было по пять лет… И катание на санях, и те веники, которые ты с мальчишками крал весной из домов, чтобы за садом "сжечь масленицу", отмечая начало весны. Там белый снег хрустел под сапогами, а в сугробах появлялись «дома» и «норы». Там объедались молочаем и черемухой, падали в нежную траву, затихали от запаха сена, с яблочными преснушками пили молоко, ели настоящий, неповторимый сегодня, русский ржаной хлеб и картошку со шкварками.

Это то место, где мать была молодая и веселая. Устало приходила с работы из ближнего рабочего посёлка со сказочным названием "Берендеево" и спрашивала: «Шурка, ругался сегодня?» Бабушка выступала вперёд, загораживала меня подолом и отвечала – «А хоть и ругался, да не скажу!», а когда в руках появлялся ремень, защищала - "лучше бей меня". На всю жизнь мне запомнился этот тёплый, полный любви ко мне образ бабушки, самостоятельно научившейся читать и писать… Как и образ любимой "тёти Мани" - Марии Никитичны, которая жила через несколько домов от бабушкиного дома. В два или в три года на меня в праздник одевали матроску и когда собравшиеся за столом гости просили спеть "бескозырочку" я пел: "Безкозыычка моя, погуяем ти да я, погъяжу на беый свет - лютче... - тут, рассказывали, я обводил всех взглядом и заканчивал - ...лютче тёти Мани нет.". Мать и бабушка в шутку обижались, тётя Маня улыбалась, а затем все смеялись и от этого мне тоже становилось радостно и светло.

Появилась в то время в моём сознании и загадочная "Оля", уехавшая в неизвестную, далёкую - предалёкую Сибирь. Как оказалось это была младшая дочь бабушки, которую после педучилища направили от родных мест отрабатывать положенный срок. Бабушка так часто вспоминала и жалела её, что я предлагал вместе пойти к ней пешком, со стульчиком для отдыха в пути. Но Оля сама приехала - летом и с мужем «дядей Павликом» - по настоящему Панфилом. Она стала строгой учительницей Ольгой Никитичной начальных классов в Берендеевской школе. Рассказывают, что она имена всех своих учеников помнила всю жизнь.

Запомнился эпизод, когда собравшиеся вместе несколько мужчин привели коня и неожиданно посадили меня на него. "Я же маленький..." - первое, что подумал тогда. Седла, сбруи не было и я лёг на хребет, обхватив холку руками. Лошадь тихо пошла. Было очень неустойчиво и вскоре отец снял меня. Сколько мне было лет? Полагаю, что смутность воспоминания относит это событие к моему дню рождения возраста трёх лет. Впоследствии я узнал, что обычай сажать мальчика трёх лет на коня был у "скифов".

В конце 1952 г. отцу дали квартиру в Берендееве и мы переехали жить туда. Через два года в Петровском случился пожар, когда вместе с нашим домом сгорели четыре дома. Дедушка с бабушкой стали жить у нас, а ещё через год бабушка умерла.

Но без деревни я уже не мог жить и каждые каникулы гостевал у тёти Мани до своих 17 лет. "И снится мне, будто летит по небу ангел и держит в руках два венка. Подлетел он к дому Бориса и один венок уронил прямо в их колодец... Вот и не пришлось нам с Борей вместе пожить», — грустно заканчивала, отводя глаза, Мария Никитична. Её муж Борис Никанорович Вышеславцев погиб под Смоленском в январе 1942 г., оставив в свою память двух маленьких дочек. Красивая, она ждала его всю жизнь. А спустя много лет, перед своей смертью, завещала дочерям: «Если отец вернется, вы его не прогоняйте. Оставьте у себя...». «Если б я не сирота и мать моя не вдовушка – не была бы я тогда отчаянна головушка» - любимая частушка её дочери, моей сестры.

В моей памяти русский крестьянин остался как истинный интеллигент. То же самоуважение к себе и своему делу – пахоте - главному делу Руси. Та же сдержанность, понимание, спокойствие и доброта. Видевший крестьян в тяжёлых условиях Д.С. Лихачёв пишет, что знал русских крестьян, «которые были настоящими интеллигентами». Исследователь характера русского народа Н.О. Лосский: «Кто жил в деревне и вступал в общение с крестьянами, у того, наверное, всплывут в уме живые воспоминания об этом прекрасном сочетании мужества и мягкости». Пушкин: «Взгляните на русского крестьянина: есть ли и тень рабского уничижения в его поступи и речи? О его смелости и смышлености и говорить нечего. Переимчивость его известна. Проворство и ловкость удивительны». Живший рядом с крестьянами Л.Н. Толстой со временем всё более ужасался пропасти непонимания «светом» природного мироощущения крестьян, призывал брать их в пример, называл «кротким, мудрым, святым» народом. К сожалению, не все были способны правильно увидеть истинное лицо деревенского человека. Этот социальный раздел и отражен в ряде книг, а крестьянин пахал и книг не писал.

Основательность и деловитость в трудовой жизни, искренность, быстрота и решительность в критические минуты наполняли его облик необыкновенной силой. Это он, крестьянин, а не светский человек был источником творческой энергии государства, производителем всего, чем заслуженно оно гордилось, хранителем культуры и жизни, добытчиком славных побед.

В своей жизни русский крестьянин умел и знал всё, что надо было ему уметь и знать. Он почти физически не мог спокойно сидеть «сложа руки», если видел в хозяйстве непорядок, сломанную вещь. Это свойство называлось «крестьянской жилкой». Немало успевали перечинить наши солдаты за время редких передышек там где им случалось останавливаться в войну. В мирное время, в рабочую страду крестьянин не знал выходных дней, воскресений — природа ему диктовала свои праздники. Прежде чем лечь спать, он не раз выходил на улицу, смотрел на небо. Вставал так, чтоб не «проспать погоду». Тех, кто долго спал, называли лодырями. Да и как можно было иначе с землёй? Ведь она не терпит казённого отношения.

Деревня долго не отпускала моё сердце. И сегодня, с раздетой душой я прохожу по её улице, по той самой «серёдке». Язык мой стал культурней, но, увы, и бедней, нормативней. Там, где когда-то жили трудолюбивые люди, где собирались на гулянку парни и звонкие девушки, теперь бурьян. Одиноко вперился в небо колодезный журавель. Деревня вымерла. Плоскость улицы вывернута гусеницами. Застывшая кривая грязь.

Пройдя на задворки, остановился на краю большого оврага. Под ногами «кирпичный завод» — остатки вросших в землю кирпичей. Когда-то, после революции, но еще до коллективизации, образовалось в деревне «товарищество». Председателем выбрали дедушку. Он принял революционные события с воодушевлением и не уставал говорить, что «это наша власть». Вот тогда и решили «товарищи» построить рядом, для хозяйственных нужд, свой кирпичный «завод». Сделали печь, пошли первые кирпичи... Кто-то приехал, что-то сказал, и стройка прекратилась, а вскоре распалось и товарищество. Памятью остались эти кирпичи.

Коллективизация в селе, как и везде в стране, проходила трудно - с душевной болью, женскими слезами и потерями. Местные активисты, органы боролись за показатели. Решили выслать наиболее богатого жителя Алексея Алексеевича Кабанова, у которого был в шесть окон спереди дом под железом. Погрузили необходимый скарб и детей на два воза и отправили с родной земли... На станции Берендеево «раскулаченные» семьи грузили в вагоны. Многим запомнилось, как провожавшая их невеста сына Алексея Кабанова горько отплясывала на станции частушку: «Мово любимого увозят на восток и дальше - его милые глаза не увижу больше». Плясала и плакала... Хотели и дедушку "раскулачить" - у него было три коровы, лошадь, на троих молотилка. Не раз ему приходилось вместе с 12 ти летним сыном Мишей идти на собрание и доказывать, что он "середняк", а Ленин сказал, что середняки "наши люди". Кто то помог - крикнул -"Какой он кулак! У него крыша под соломой". Так и отстали активисты. С тех пор и стояло большинство домов под соломой, пока не выгорели или развалились все. А дом Кабановых стоит до сих пор. Выслан на Урал был и дядя моей бабушки - живший в деревне Вёски родной брат её матери Филимон Петрович Фролов. Там он и умер.

Идею организации жителей деревни в один колхоз дедушка считал правильной. В отличие от бабушки, которая, как и все женщины, до самой смерти не могла сердцем забыть боль первых дней коллективизации, тяжёлое расставание с домашним скотом, который ещё долго после выпаса заглядывал в свой родной двор. Находясь в больнице и узнав о смерти вождя, она спросила навестившую её дочь: «Маруськ, говорят Сталин сдох?»

Государственный патриотизм без народной идеи - монстр, способный уничтожить свой народ. К сожалению, в результате государственной политики, проводившейся после смерти Сталина в отношении великорусских деревень, стало происходить их разрушение, а затем и гибель. Только за 6 лет после 1953 г. размер посевных площадей здесь сократился в два раза. Деревни были названы «неперспективными», а Великороссия - «Нечерноземье». За 20 лет после 1959 г. число исконно русских деревень и сёл сократилось в 2,5 раза. Молодёжь уезжала в города - «по сути, чёрные дыры, которые засасывали в себя генофонд русского народа и бесследно его уничтожали», (д.биол.н. Елена Балановская). Сегодня, по статистике за 2024 г. , в Переславском округе число умерших в 3,7 раза превышало число родившихся.

Трудно, но честно жили русские люди. Не гнались за тщеславием, не губили душу подлостью. Как ни трепало время Россию, но живуча была земля, живы люди, верность Отечеству и друг другу.

Частью моего Отечества стали и пропахшее железной дорогой и торфом Берендеево, школа, верные друзья детства... Славка Куркин, Шурка Тарасов, моя первая любовь с первого класса Нелька Митрофанова, с которой я учился четыре года и больше не встречал, но красотой которой я измерял девушек и женщин всю жизнь... Моя первая учительница Вера Павловна Адашева, имевшая за учительский труд орден Ленина. Наш класс "Б" был для неё последним выпуском и мы каждый год до её смерти в начале сентября приходили к ней. Учительница математики Александра Константиновна Кукушкина с фанатично преданным отношением к своему труду. Лина Сергеевна Котюх - жена хирурга с "золотыми руками" Котюха - свободно говорившая на английском языке и старавшаяся нас научить ему. Учитель физики Вадим Павлович Томанов, который не только знал и любил физику, но и метко забрасывал мячи в баскетбольное кольцо. В 37 лет он перешёл работать ассистентом в Вологодский университет, стал заслуженным работником высшей школы, профессором, доктором физмат наук, изучавшим кометную космогонию. Не просто так, затем я понял, он спрашивал моё мнение на выпускном экзамене о существовании жизни во вселенной... Мы все любили наших учителей, уважали их за отношение к своему предмету, упорный труд и терпение.

В определенные годы я узнал о трудной юности своей матери. В 1937 г. был расстрелян её отец Константин Алексеевич Аркадьев – заврайзо Александровского райсполкома, в должности которого он пробыл всего три года после перевода из Переславля. Через год от онкологии умерла мать. Лиде 13 лет, младшей сестре Зое 9… Продолжали жить в прежней квартире. Помогали старшие братья и добрые люди. В начале 1941 г. адвокат сообщил, что дело пересмотрено, статья отменена, но отец уже был расстрелян 23 октября 1937 г. К началу 41 го года всех сфабриковавших «дело александровского райзо» сурово, вплоть до высшей меры, наказали. Несмотря на официальное сообщение о расстреле, Лидия Константиновна, надеясь на справку об отмене приговора, ждала что отец вернётся. Вплоть до времени пока ей не дали прочитать в книге «Архипелаг Гулаг» отрывок из главы «К высшей мере»:

"Колпаков был расстрелян. Расстрелян был Константин Алексеевич Аркадьев, бывший заведующий александровского (Владимирской области) райзо. Прощание с ним почему-то прошло особенно тяжело. Среди ночи притопали за ним шесть человек охраны, резко торопили, а он, мягкий, воспитанный, долго вертел и мял шапку в руках, оттягивая момент ухода — ухода от последних земных людей. И когда говорил последнее «прощайте», голоса почти совсем уже не было."

Отмечу, что родственники в смерти Константина Алексеевича не винили Сталина, а считали, что «всё крутили местные».

Дедушка Константин Алексеевич Аркадьев был родом из соседней деревни Багримово. Во время революционных событий февраля 1917 г. служил "бомбардиром" в составе одной из воинских частей Владивостока, где был избран в солдатский комитет. Впоследствии, вернувшись на родину, был избран председателем Берендеевского сельсовета. Затем назначен заведующим земельным отделом Переславского района. В 1934 г. был переведён на такую же работу в Александровский райсполком. Мать рассказывала, что стены большой полученной квартиры были утыканы иголками, на что отец заметил "ну нам здесь долго не жить...". Со своей женой Евдокией Антоновной вырастили шесть детей - четырёх сыновей и двух младших дочерей - Лидию и Зою.

В войну братья ушли на фронт, а Лидия после педучилища была послана в сельскую школу. Голодала, ела «тошнотики». Под Сталинградом гибнет любимый брат Пётр...

 Но вот я листаю обычный для того времени девичий дневник. В нём нет сломленного духа! Военные и довоенные песни, нежные посвящения подруг, шутки. Всюду видна вера в победу. И наконец, на всю страницу, со множеством восклицательных знаков слова: «Победа» и «Ура». Только на одной странице, в самом конце, нашел: «Ужасное настроение. Наши объявили войну Японии. Ничего не известно о братьях». Я листал и листал дневник, эту частицу души моей будущей матери. Настоящая и постаревшая сидела рядом, за столом, что-то шила. Вдруг запела: «Ночь так темна, спят облака...» И благородное волнение случайного офицерского вальса заполнило тихую комнату. С тех пор он стал моим любимым вальсом.

 Моему отцу повезло больше всех. Ушел из села по призыву в 39-м, вернулся в 46-м. Начал войну на границе, в Бессарабии, а закончил штурмом Берлина в первом эшелоне. Смерть не раз смотрела ему в лицо, а он как заколдованный, ни разу даже не был ранен! Гибли рядом друзья, а он оставался живым и невредимым. В первую же бомбёжку погибает земляк — бомба попала прямо в погреб, куда спряталась группа солдат. В этот же день он увидел разорванный живот лейтенанта. Была и бесшумная, в тихой ночной степи, смерть товарища, только что вышедшего из землянки — шальная пуля попала ему прямо в сердце... Был наезд в конной разведке группой на засаду, когда пулемётная очередь насквозь прошила коня не задев его ног, но конь не упал, а сгоряча вынес седока за хутор. Был и неразорвавшийся, упавший рядом с конём снаряд во время поездки в штаб соседнего полка.

Это были самые тяжёлые, горячие месяцы 41 – 42 годов. Но молодость и весёлый нрав отца побеждали трудности. Его фронтовой друг Александр (Сашка) Шеянов позже в акростихе так описал время их совместной службы:

Много видел друзей я повсюду
И такого нигде не найти
Шутит, песни поёт и смеётся,
А особенно весел в пути.
Когда ездили с ним в разведку
Он со мною всегда впереди
Рядом едем и песнь напевая
Сердце радостно билось в груди.
А однажды ночною порою
Конник что то в пакете привёз
Он пропал при отходе с Оскола
Весть печальну прочёл я сквозь слёз.

Был и плен. После окружения голодные, раздробленные группы наших солдат блуждали в редком лесу Украины. Вчетвером вышли к хутору, присмотрелись — немцев не видно. Зашли в один из домов, где хозяйка их накормила, указала ночлег. Однако ночью в деревню вошла немецкая часть, солдат кто-то выдал и утром отвезли в церковь, где уже находилось много наших пленных. Через несколько дней стали водить на сбор хвороста. В первый же день пытался бежать. Отец рассказывает: «Пригнулся, иду, вроде собираю, а сам всё дальше и дальше в лес. Уже побежал, вдруг слышу: «Стой, стрелять буду!» Затвор щелкнул. Оглянулся — смотрю полицай, на русском языке говорит... «Ты же русский», — говорю, а он: «Иди, иди!» – винтовкой тычет. Привел меня в свою охранку. Там еще один такой, как я, оказался. Полицаи за винтовки держатся, разговаривают, что вчера двоих за побег расстреляли, а сегодня ещё. Думаю, а что если прыгнуть в окно. Пусть лучше на бегу, чем без шансов у стенки. Тут немец приходит. Посмотрел внимательно на наши лица, что то им прогавкал, а нам переводят: «На первый раз господин фельдфебель прощает вас". По дороге в церковь полицаи сожалели, что немец нас пощадил...». Тут отец задумывается, лицо становится жёстким. Он всегда волнуется, впоминая этого полицая - "по-русски говорил...". В следующий раз действовали по плану и убежали впятером, встав вместе первыми в колонну, начало которой при движении не охранялось. Двое свернули налево, двое направо, а пятый, взяв на плечо бревно, пошел прямо по хутору. Больше месяца прятались на чердаке скотного двора другого хутора. Нашлась добрая женщина, которая носила им еду. В Рождество 43 го года хутор заняли наши. Договорились после войны списаться через эту женщину, но письмо прислал только отец...

Конечно, после плена была проверка и штрафное задание: взять и удерживать до приказа на отход высоту. Это нужно было сделать для обмана противника о фактическом месте нашего наступления. Как рассказывал отец, взяли высоту относительно легко, но наутро увидели много танков с пехотой лезших на неё. Пулеметный огонь был такой плотный, что косил кусты, как коса траву. Погиб друг по плену Коля. Но задание было выполнено. Всех выживших наградили за операцию орденами и медалями. Старшина М. Корсаков в феврале 43 го получил свою первую награду - орден "Красной звезды". В наградном листе этот эпизод войны описан так:

"В боях 29 января 1943 г., при наступлении на высоту 133.3 старшина Корсаков, когда выбыл из строя командир роты возглавил командование ротой и при атаке переднего края обороны противника, со своей ротой, первым занял окопы противника, уничтожив огнём и в рукопашной схватке до 40 немецких солдат, что обеспечило успех всего отряда и высота 133.3 была взята. В момент контр - атаки танков с десантами и бронемашин противника старшина Корсаков, удерживая высоту до получения приказа на отход, лично сам уничтожил 6 автоматчиков противника, а бойцы роты, которой командовал Корсаков, сожгли бронемашину и две грузовых автомашины противника."

30 марта 1943 го года он был причислен к 1010 полку 266 -й стрелковой Краснознамённой ордена Суворова Артёмовоско - Берлинской дивизии в должности командира управления 120 мм. миномётов. С этим полком отец дошёл до штурма Рейхсканцелярии Гитлера.

Служба приобрела постоянство, появились новые друзья. После войны вспоминал многих из них, особенно часто капитана Катышева – командира их миномётной батареи. В дивизионной газете «За Родину» стали появляться его стихи:

Мы идём и нас месть подгоняет,
Мы идём и идём всё быстрей.
Слышишь плач? Это нас призывают
Тысячи угнанных в рабство людей.
Что с ними? И мы представляем:
Лагерь смерти, голод всегда,
Пощёчины фрау. Это мы знаем,
Значит мы не простим никогда.
Мы пришли, мы идём, мы отплатим,
Путь известен нам только один:
По дорогам, лесам и долинам
В ненавистный проклятый Берлин.
(По дорогам в Берлин, 1943 -44 г)

 Снова весну мы встречаем в разлуке,
Пули по прежнему рядом свистят
Всюду я слышу привычные звуки:
Строчит пулемёт, разорвался снаряд…
Четвёртый уж раз мы весну так встречаем,
И может без нас зацветут васильки,
Но как никогда, мы теперь представляем,
Что к дому любимому очень близки.
Победа теперь ведь совсем с нами рядом,
Мы в логово зверя не зря же пришли
Эх, крепко отплатим зарвавшимся гадам
За эти четыре военных весны.
(Весенние раздумья, 1945 г)

Бои в Берлине были жёсткие, стреляли в упор с одной стороны улицы в дом на другой стороне. Почти на глазах, в соседней комнате, откуда только что вышел миномётный разведчик М. Корсаков, фауст патрон разрывает нашего огнемётчика, собиравшегося выжечь врага из дома напротив... Судьба снова сохранила его. Лишь однажды, «когда англичане бомбили» (?!!) в Берлине, камешек кирпича «чиркнул» по макушке.

Победа! На всю жизнь фронтовикам запомнился день 9 го мая 1945 г. , победный марш по Берлину:

В тот день я был в Берлине. Как сейчас
Я помню - день пришёлся в среду
И майским утром в самый ранний час
Нам диктор известил победу.
Мы плакали от счастья и смеялись,
И пели мы, шагая по Берлину.
В тот день мы с блиндажами распрощались
И шли открыто мощною лавиной.
А день был солнечный и тёплый на заказ!
И ветер лишь слегка колышел флаги.
И слушали мы Сталинский приказ,
И видели мы знамя на Рейхстаге.

Есть у нас в семье фронтовой, старенький альбом, который составлен из берлинских фотографий. С его листов смотрят на меня веселые и озорные ребята — солдаты, офицеры в благородных шинелях с широкими погонами и симпатичными девушками. «В конце апреля захватили мы винный склад, — смеётся отец. — Комбат приказал взять в обоз французское шампанское, которое вплоть до конца войны терпеливо возили с собой». И я представляю артиллерийский обоз, где вместе с боевым снаряжением позванивают, ожидая своего часа, бутылки шампанского... Потом был тот светлый день, радостная пальба, крики, объятия. Затем победный парад в еще хмурой, настороженной столице бывшего врага: «Немцы поначалу смотрели пугливо и выжидающе, как бы всматриваясь: вот они какие... русские... А мы шли открыто, мощно и пели: «Кипучая, могучая никем непобедимая, страна моя, Москва моя, ты самая любимая!» Затем немцы к нам привыкли, стали выражать дружеские чувства, приглашать в гости».

Комендантская служба… Спокойные и грустные от разлуки с уезжающими домой однополчанами дни. Зачехлённые, ставшие родными грозные орудия… Осень 1945 г. Всё ещё в Берлине.

Осенний ветер плачет за окном.
Дождь льёт и льёт… И лист уже свалился.
Сегодня утром я в Артпарк зашёл
И миномётам низко поклонился…

"Ах, старшина, старшина... - писал в ответ на это стихотворение, демобилизовавшийся друг - Что ты делаешь с моим сердцем..."

Навсегда мне запомнятся эти весёлые открытые лица наших солдат с берлинских фотографий. Капитан Катышев, сержант Косенко, лейтенанты Колосов и Рассадин, сержанты Брудовицын и Усманов, старшина Краснов, работники редакции капитаны Жуков и Рудась, любимец командира полка пехотный комбат капитан Корнев... 1-й Белорусский фронт, 5-я ударная армия, 266-я стрелковая дивизия, 1010-й полк, 120-милиметровая минометная батарея... Они тоже стали моим прошлым, как и все погибшие на глазах отца.

«Здравствуй, черт ты мой рыженький!» — писал из Ташкента после войны отцу фронтовой друг Александр Шеянов. Присылал виноград. Потом перестал писать... Кто-то встречался весной, но кто-то и не смог найти своих однополчан, смотрел салюты в одиночестве.

Вернулся старшина М. Корсаков в родное село в апреле 1946 г. . Весёлый, здоровый, с четырьмя боевыми орденами - двумя орденами "Красной звезды", Орденом Славы, медалью "За отвагу" и тремя медалями «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина», "За победу над Германией". Ну и, конечно, с трофеями – фотоаппаратом, велосипедом и гитарой.

В том же году и женился. А получилось необычно - шёл с приятелем по берендеевской улице свататься в один из домов. По пути остановились у другого дома, увидев незнакомую девушку, моющую тряпкой крыльцо. "Вам кого?" - спросила девушка Лида. "Наверное вас..." - ответил мой будущий отец... Так и прожили они вместе всю жизнь. Позже, в этом доме бабы Дуни - родной сестры дедушки Константина - меня в 47 м тайно крестили.

Память о страшной войне оставалась живой всю его оставшуюся жизнь. Не раз отражалась в стихах в мирное время.

Промчатся годы, как поток речной,
И мы с тобой состаримся когда-то,
А молодежь к нам подойдет порой
И, знаю, спросит старого солдата:
А расскажи-ка, дядя, про войну,
Какая трудная была година,
Как защищали Родину свою,
И про медаль «За взятие Берлина»...
И ты начнёшь... Шёл сорок первый год
И лето было тёплое, как это
Страна цвела, как в мае огород
И славили страну поэты.
Народ любил и украшал страну
Гирляндами различных новостроек.
Пришла война. В великую войну
Он был отважен, мужествен и стоек.
К нам враг пришёл оттуда, где Берлин
И причинил нам очень много горя
И весь народ поднялся как один
И встал стеной от моря и до моря.
Где б ни пришлось солдату воевать -
В лесах, горах или среди равнин
Никто не мог иного пожелать
Одно стремление было: на Берлин!
Мы день и ночь неудержимо шли
Подобно океанскому прибою
И на победном знамени несли
Конец фашизму, мраку и разбою
И вот в весенний тёплый майский день
Когда лишь ветер чуть колышел флаги
Мы разогнали мрак и тень
И водрузили знамя на рейхстаге.
Нам весь народ спасибо говорил
Отчизна каждого благодарила сына
И вот за то что я в Берлине был
Дана медаль "За взятие Берлина".

В том же году со схожими наградами вернулся в родное село и брат Иван Никитич Корсаков, тоже старшина, только связист. Уходил на войну добровольцем в неполные 18 лет. Смотрю на его умное, не по годам зрелое выражение лица с фотографии в окружении бойцов. К сожалению, только на фотографии оно и осталось... Пройдя страшную войну, умер он в 22 года от перитонита из - за аппендицита в Переславской больнице, куда его привёз на телеге старший брат в мае 1947 года - за два месяца до моего рождения...

Малая родина… На въезде крест...

И через много лет разъехавшиеся по городам «петровские» при случайной встрече радовались друг другу, обнимались как родные, вспоминали односельчан. Деревня продолжала притягивать, как родник любви.

Отец часто возвращался памятью к родному селу. Иногда прогуливался по его околице и липовому саду. Ему он посвятил своё лучшее, на мой взгляд, стихотворение "Родное село":

Я посетил село родное,
Моё любимое село,
Где детство - время золотое -
Ручьём весенним протекло.
Где я впервые научился
Ходить по матушке - земле,
Где в жизнь, как в девушку, влюбился
Где муза улыбнулась мне.
Кайма зелёная опушки
Уходит в дымке за реку,
И голос радостный кукушк
Звучит, как "здравствуйте" - ку - ку.
А вот и парк. Воспоминаньям
Ещё тесней в груди моей...
О, сколько, сколько я мечтанья
Здесь посвятил ночей и дней
Вон там наш дом стоял когда то,
И у раскрытого крыльца,
Когда я был в войну солдатом,
Ждала мать с фронта письмеца.
Здесь всё напомнилось былое,
До боли душу теребя...
Прости меня, село родное
Что я уехал от тебя.
1968 г

Отечество не может начинаться с неодушевленных предметов. Отечество начинается с любви к матери, отцу, к бабушке и дедушке, к своим детям, ко всем родственникам и землякам, ко всем знавшим и любившим тебя. Эту любовь мы переносим на дом, на землю, на березы, родные облака и синее небо. На государство и его имя. Отечество — это люди, народ, который полюбил ты в детстве, с которым дышал одним воздухом, где находил свое отражение в общих чертах. Любовь к отечеству умножается знанием величия духа твоих предков, знанием их истории, борьбы и страданий за твою землю, твою независимость и духовную самобытность.

Текст "МОЁ ОТЕЧЕСТВО"с  фотографиями можно увидеть по адресу: https://vk.com/@13770066-moe-otechestvo

 Апрель 2025 г.