Литературный календарь. Радищев, Булгаков

24 июля
1790 год – Екатерина II повелела отдать под суд А.Радищева, автора «Путешествия из Петербурга в Москву».
1802 год – В Вилле-Котре родился французский писатель Александр Дюма («Граф Монте-Кристо», «Три мушкетёра», «Королева Марго»).
1828 год – В Саратове родился русский писатель, философ, критик Николай Чернышевский («Что делать?», «Алферьев», «Заметки о Некрасове»).
1857 год – В Фредерисии родился датский писатель Хенрик Понтоппидан («Ночная стража», «Песнь песней», «Обетованная земля», «Счастливчик Пер», «Царство мёртвых»), лауреат Нобелевской премии в области литературы 1917 года.
1864 год – В Ганновере родился немецкий поэт и драматург Франк Ведекинд, предшественник экспрессионизма.
1867 год – В Веллингтонском колледже в Беркшире родился английский писатель Эдвард Фредерик Бенсон.
1870 год – В Ору-Прету родился бразильский поэт Альфонс де Гимарайнс.
1895 год – В Уимблдоне родился английский писатель Роберт Грейвс («Я, Клавдий»).
1901 год – О. Генри освобождён из тюрьмы.
1906 год – В Вене в возрасте 72 лет застрелился австрийский поэт и писатель Фердинанд фон Заар.
1927 год – В Токио в возрасте 35 лет покончил с собой японский писатель Рюноскэ Акутагава («Ворота Расёмон», «В стране водяных»), классик новой японской литературы.
1939 год – Михаил Булгаков завершил работу над пьесой «Батум» и отдал текст во МХАТ.
1939 год – В Нью-Йорке родился американский писатель-фантаст Барри Молзберг, один из ярких представителей «Новой волны».
1940 год – В Ленинграде родился русский американский поэт, литературовед, палиндромист Михаил Крепс.
1945 год – В Сиэтле, штат Вашингтон родился американский писатель-фантаст Гордон;Эклунд («А если звёзды — это боги?»).
1949 год – После 16-летнего изгнания немецкий писатель Томас Манн вернулся в Германию.
1964 год – В Киеве в возрасте 69 лет скончался украинский советский поэт, переводчик и публицист Максим Рыльский («Знак весов», «Лето», «Украина», «Розы и виноград», «Голосеевская осень»), лауреат Ленинской и Сталинской премий.
1969 год – Недалеко от Сторрса, штат Коннектикут родилась американская писательница, блогер и редактор Чарли Джейн Андерс, лауреат премий «Небьюла» и «Хьюго».
1978 год – В Бостоне родилась американская писательница-фантаст Мадлен Миллер («Песнь Ахилла», «Цирцея»).
1991 год – В Алма-Ате в возрасте 66 лет скончался казахский советский писатель Бердибек Сокпакбаев («Меня зовут Кожа»).

2006 год – В Софии в возрасте 57 лет от рака крови скончался болгарский писатель-фантаст Агоп Мелконян («Смерть в раковине»), первый лауреат национальной премии в области фантастики «Гравитон».


ПУТЕШЕСТВИЕ ИЗ ПЕТЕРБУРГА В МОСКВУ

Радищев - рабства враг...
А.С. Пушкин

Радищев смотрит вперёд... Это наши мечты, мечты Декабристов.
А.И. Герцен



«Путешествие из Петербурга в Москву» — наиболее известное произведение Александра Радищева. Опубликовано в Российской империи в мае 1790 года. Работа печаталась без указания автора в домашней типографии Радищева.

Повесть представляет собой собрание разрозненных фрагментов, связанных между собой названиями почтовых станций городов и деревень, мимо которых следует путешественник. Автор рисует картины современной ему России, уделяя основное внимание положению крепостных крестьян, угнетаемых помещичьим классом. Параллельно с этим Радищев смело и резко осуждает самодержавие. Кроме того, Радищев включил в повесть свою оду «Вольность» и «Слово о Ломоносове».

Также в повести есть большое число явных и скрытых цитат из других произведений художественной литературы, отдельные главы содержат наброски сюжетов, впоследствии ставших основой для известных произведений других авторов.

С точки зрения формы, Радищев следует канонам жанра сентиментального путешествия, особенно популярного в континентальной Европе в 1780—1790-е годы. Эта форма является способом изложения мыслей Радищева об общественном устройстве России. Благодаря этому книга смогла пройти цензуру: цензор просмотрел только содержание, а так как главы романа называются по городам, то цензор счёл эту книгу путеводителем и пропустил её без прочтения.

Эпиграфом к книге «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищев взял стих из поэмы Тредиаковского, несколько видоизменив его: «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй». У Тредиаковского словами «Чудище обло, озорно, огромно, с тризевной и Лаей» описывается «Пёс Цербер», с которым в свою очередь сравнивается созерцание порочными царями в загробном мире своей истинной сущности в «Зерцале правды». Эта фраза стала крылатой и является символом негативного общественного явления.

Указом Екатерины II от 4 сентября 1790 года Радищев признавался «виновным в преступлении присяги и должности подданного изданием книги… наполненной самыми вредными умствованиями, разрушающими покой общественный, умаляющими должное ко властям уважение, стремящимися к тому, чтобы произвести в народе негодование противу начальников и начальства и наконец оскорбительными и неистовыми изражениями противу сана и власти царской». Радищева приговорили к смертной казни, но «по милосердию и для всеобщей радости» казнь была заменена десятилетней ссылкой в Илимский острог. Почти весь тираж романа был уничтожен. Сам роман оказался под запретом, снятым только в 1905 году. Однако роман расходился в списках и стал широко известен.

От первоначального издания книги, которое было уничтожено, уцелело всего несколько экземпляров, которые почитаются величайшей редкостью. Библиофил и библиограф Н. П. Смирнов-Сокольский писал о только 13 таких известных ему раритетах и особо отметил, что самым ценным из них был «экземпляр, бывший в тайной канцелярии» и купленный А. С. Пушкиным для личной библиотеки. В 1790—1820-е годы «Путешествие» ходило в нескольких сотнях списков. В 1836 году о Радищеве и его книге, в целом критически, с обширными цитатами, написал Пушкин для своего журнала «Современник». Статья не была пропущена цензурой. В 1840—1850-е годы «Путешествие…» было практически неизвестно читающей публике, во всяком случае нет никаких следов знакомства с «Путешествием» Белинского, Грановского, петрашевцев или даже Герцена до 1857 года.

Статья Пушкина «Александр Радищев» была впервые напечатана П. В. Анненковым в 1857 году, а в 1858 Герцен в «Вольной русской типографии» (Лондон) опубликовал один из рукописных списков «Путешествия», изобилующий неточностями. Весь тираж «Путешествия…», изданного А. А. Черкесовым в 1872 году, уже после отмены крепостного права, был уничтожен. Даже влиятельному Алексею Суворину к столетию выхода книги удалось добиться только разрешения на напечатание подарочного издания в количестве 100 экземпляров. Окончательно запрет на «Путешествие…» был снят в России только во время первой революции.

В советское время Радищев был признан «первым русским революционером», а его книга вошла в школьную программу.

Сама же Екатерина II после прочтения сказала: «Бунтовщик — хуже Пугачёва! Тот, хоть царём прикинулся, монархический строй исповедовал, а этот, революцией, надумал на Руси учинить республику!».

Александр Сергеевич Пушкин так отозвался об этом произведении:

««Путешествие в Москву», причина его несчастия и славы, есть, как уже мы сказали, очень посредственное произведение, не говоря даже о варварском слоге. Сетования на несчастное состояние народа, на насилие вельмож и проч. преувеличены и пошлы. Порывы чувствительности, жеманной и надутой, иногда чрезвычайно смешны. Мы бы могли подтвердить суждение наше множеством выписок. Но читателю стоит открыть его книгу наудачу, чтоб удостовериться в истине нами сказанного».

При этом в юности Пушкин восхищался писателем, а к концу XIX века среди литературоведов распространилось мнение, что критика «поздним» Пушкиным Радищева являлась попыткой с помощью эзопова языка обойти цензуру и популяризировать Радищева.

Фёдор Достоевский по поводу «Путешествия…» и вообще стиля Радищева говорил, что «обрывки и кончики мыслей» у него соседствуют с вольными переводами французских просветителей.

Николай Бердяев писал:

«Когда Радищев в своём «Путешествии из Петербурга в Москву» написал слова: «Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человечества уязвлена стала», — русская интеллигенция родилась».


БАТУМ


Замысел  историко-биографической  пьесы  о Сталине Булгаков обдумывал с
1935  года,  когда в печати появились сведения о раннем периоде деятельности
Сталина  в  Закавказье  и  постоянных политических преследованиях со стороны
властей.  7  февраля  1936  года  Е. С. Булгакова записала в своём дневнике:
"...Миша окончательно решил писать пьесу о Сталине" (ГБЛ, ф. 562, к. 28, ед.
хр.  25).  В  конце  1935 - начале 1936 года, когда несколько спала огромная
волна репрессий, связанных с "кировским" делом, в обществе и среди умеренной
части   политического   руководства   страной  ещё  сохранялись  надежды  на
демократический  поворот,  и  Сталин  умело воспользовался этими ожиданиями,
возглавив  новую  Конституционную  комиссию,  с  деятельностью  которой были
связаны  определённые  демократические  обещания  сверху и напрасные иллюзии
снизу.
     Летом 1936 года  Н.  И.  Бухарин  напечатал  одну  из  своих  последних
политических  статей,  в   которой   прозорливо   заметил:   "Сложная   сеть
декоративного  обмана  (в  словах  и  в  действиях)  составляет  чрезвычайно
существенную черту фашистских режимов  всех  марок  и  оттенков"  (Известия,
1936, 6 июля). Искусством декоративного обмана к середине 1930-х годов Сталин
овладел в совершенстве, и в расставленную им сеть запутались многие  крупные
умы - не только внутри страны, но и в кругах прогрессивной общественности  на
Западе.
     18 февраля 1936 года Булгаков разговаривал с директором МХАТа и сказал,
что "единственная тема,  которая  его  интересует  для  пьесы,  это  тема  о
Сталине" (ГБЛ, ф. 562, к. 2, ед. хр. 25). Трудно сказать, какой именно сюжет
о вожде обдумывал тогда Булгаков, но его прежние исторические пьесы как  раз
в это время были снова подвергнуты официальному осуждению.  На  сцене  МХАТа
погибал "Мольер". В Театре сатиры в это время  готовилась  к  выпуску  новая
комедия Булгакова "Иван Васильевич", её ждала такая же печальная участь.
     12 мая 1936 года Е.  С.  Булгакова  записала,  что  Михаил  Афанасьевич
"сидит над письмом к Сталину". Текст письма Булгакова к  Сталину  1936  года
пока неизвестен;  неясно,  было  ли  это  письмо  дописано,  отправлено  или
уничтожено автором, но причины для нового  обращения  наверх  у  него  были:
после исключения "Мольера"  из  репертуара  МХАТа  Булгаков  решил  уйти  из
театра, в который  он  поступил  благодаря  личному  вмешательству  Сталина.
Теперь он должен был по крайней мере объяснить причины своего отказа от этой
милости, прежде чем перейти на предложенную штатную должность либреттиста  в
Большой театр СССР.
     Писать пьесу о Сталине в 1936 году Булгаков не стал. 1937 год также  не
прибавил ни желания, ни  возможности  заняться  вплотную  этим  замыслом.  В
начале 1938 года Булгакова побудили взяться за новое письмо к Сталину уже не
личные дела, а чрезвычайные обстоятельства, связанные с судьбой его близкого
друга Н. Р. Эрдмана, репрессированного в 1934 году  и  отбывшего  трёхлетнюю
ссылку в Сибири. В один из самых тяжёлых для страны моментов,  незадолго  до
открытого процесса над  Бухариным  и  Рыковым,  когда  потрясённая  террором
Москва окоченела от страха, Булгаков  рискнул  заступиться  за  друга  перед
Сталиным. В письме к  нему  от  4  февраля  1938  года  Булгаков  просил,  в
частности, о том, чтобы Эрдману "была дана возможность вернуться  в  Москву,
беспрепятственно трудиться в литературе, выйдя из  состояния  одиночества  и
душевного угнетения".
     Решающий толчок к возобновлению замысла пьесы о Сталине был дан визитом
друзей Булгакова  из  Художественного  театра  -  П.  А.  Маркова  и  В.  Я.
Виленкина, которые посетили Булгаковых 9 сентября 1938  года.  На  следующий
день Е. С. Булгакова записала в  своём  дневнике:  "Пришли  после  десяти  и
просидели до пяти утра. Вначале - убийственно трудный  для  них  вечер.  Они
пришли просить Мишу написать пьесу для МХАТа.
     - Я никогда не пойду на это, мне это невыгодно делать, "Это опасно  для
меня. Я знаю всё наперед, что произойдёт. Меня травят, - я даже знаю  кто  -
драматурги, журналисты... Потом Миша сказал им всё, что он думает о МХАТе  в
отношении его, - все вины, все хамства. Прибавил - но  теперь  уже  всё  это
прошлое, я забыл и простил. Но писать не буду.
     Всё это продолжалось не меньше двух часов. И когда около часу мы  пошли
ужинать, Марков был чёрно - мрачен.
     За  ужином  разговор  как-то  перешёл  на  обще-мхатовские  темы, и тут
настроение у них поднялось. Дружно возмущались Егоровым.
     А потом опять о пьесе.
     "Театр гибнет - МХАТ,  конечно.  Пьесы  нет.  Театр  показывает  только
старый репертуар. Он  умирает,  и  единственное,  что  может  его  спасти  и
возродить, это современная замечательная пьеса; Марков это назвал  "Бег"  на
современную тему, т. е. в смысле значительности этой вещи - "самой любимой в
театре".
     "И,  конечно, такую пьесу может дать только Булгаков", - говорил долго,
волнуясь, по-видимому, искренно.
     "Ты ведь хотел писать пьесу на тему о Сталине?". Миша ответил, что очень
трудно с материалами, нужны - а где достать?
     Они предлагали и материалы  достать  через  театр,  и  чтобы  Немирович
написал письмо Иосифу Виссарионовичу с просьбой о материале.
     Миша сказал, - это очень трудно, хотя многое мне уже мерещится из  этой
пьесы. От письма Немировича отказался. Пока нет пьесы на столе,  говорить  и
просить не о чем" (ГБЛ, ф. 562, к. 28, ед. хр. 27, л. 5-6).
     И в своих обращениях  к  Сталину,  и  в  замысле  пьесы  о  начале  его
восхождения Булгаков исходил из факта, осознанного далеко не сразу и  далеко
не всеми его современниками, что в лице Сталина сложился  новый  абсолютизм,
не менее полный, чем во времена Людовика XIV или Ивана Грозного, и, конечно,
гораздо более всевластный и всепроникающий, чем в старые феодальные времена.
По иронии истории этот факт, ещё в зародыше замеченный Лениным на пятом году
революции, в полной мере обнаружился через полтора десятка лет,  к  20-летию
Октября. Демократическая конституция 1936 года в  момент  её  провозглашения
оказалась лишь ширмой возродившегося через репрессии абсолютизма.
     Выступая перед железнодорожниками Тифлиса в 1926 году, Сталин указал на
три "боевых крещенья", которые он прошёл в революции, прежде чем  стал  тем,
кто он есть: "От звания ученика (Тифлис), через звание подмастерья (Баку)  к
званию  одного  из  мастеров  нашей  революции  (Ленинград)  -  вот  какова,
товарищи, школа моего революционного ученичества" (Сталин И. В. Соч., т.  8.
М., 1948, с. 175).
     Звание "одного из мастеров революции", за которым  Сталин  ещё  в  1926
году должен был  скрывать  свои  честолюбивые  притязания  на  абсолютную  и
безраздельную власть, уже через десять  лет,  к  1936  году,  совершенно  не
устраивало всевластного "вождя". Да  оно  и  фактически  не  соответствовало
реальному положению  диктатора,  осуществившего  после  XVII  съезда  партии
необъявленный государственный переворот. Направленный против всех реальных и
потенциальных противников Сталина, которые, как и  он,  ещё  совсем  недавно
принадлежали к высшей партийно-государственной когорте "мастеров революции",
этот разгром старого ленинского ядра в партии и высшего  комсостава  Красной
Армии утвердил сталинскую диктатуру на многие годы.
     Особенность сталинского "термидора" 1930-х годов заключалась в том, что
он был проведён "сверху" с помощью новой партийной бюрократии,  поддержавшей
Сталина, и карательных органов ОГПУ-НКВД при нейтрализации армии, а затем  и
прямом терроре против неё. Этот колоссальный по  своим  масштабам  переворот
совершался  под  лозунгами  укрепления  диктатуры  пролетариата   и   победы
социализма в СССР над его последними классовыми  врагами.  Он  сопровождался
изощрённой социальной демагогией и  прямым  обманом  всех  слоев  советского
общества снизу доверху.
     Предложение от руководства МХАТа написать пьесу О Сталине, при всей его
рискованности, оставалось для Булгакова едва ли не единственной возможностью
вернуться  к  литературному  труду  на  правах  исполняемого  драматурга   и
публикуемого  автора.  Искушение  было  большим,  но  Булгаков  не  был   бы
Булгаковым, если бы взялся исполнить этот заказ в качестве холодной платы за
отнятое у него  право  беспрепятственно  трудиться  и  печататься.  На  пути
приспособленчества никакой удачи, даже чисто внешней, деловой, для  него  не
могло быть - это автор "Багрового острова" и "Мольера"  понимал  лучше,  чем
кто-либо другой из его современников.
     "В  отношении  к  генсекретарю  возможно  только  одно  -   правда,   и
серьёзная", -утверждал Булгаков ещё в 1931 году в письме к В.В. Вересаеву. И
он остался на той же позиции в конце 1938 года, когда проблема литературного
изображения Сталина в качестве героя пьесы  встала  перед  ним  практически.
Решение Булгакова не было проявлением малодушия  или  обдуманной  сделкой  с
совестью, как это иногда пытаются доказать.  Проблема  всерьёз  интересовала
его. Сталин был адресатом нескольких важнейших личных писем Булгакова;  свой
единственный разговор с писателем по телефону в 1930 году Сталин, по  словам
Булгакова,  провёл  "сильно,  ясно,  государственно  и  элегантно".  Второго
обещанного разговора Булгаков так и не дождался до конца жизни. И стремление
разгадать психологию, завязку характера, а может быть,  и  тайну  возвышения
Сталина не оставляло его в течение многих лет.
     Интуиция драматурга подсказала Булгакову наименее стандартный выбор  из
возможных в обстановке официальных восхвалений  и  сложившихся  литературных
канонов изображения  вождя.  Обдумывая  сюжет  из  биографии  своего  героя,
Булгаков обратился совсем не к тем временам, когда Иосиф Джугашвили стал уже
Иосифом  Сталиным,  заметной  фигурой  в  партии   большевиков,   одним   из
влиятельных политиков  центрального  большевистского  штаба,  -  а  затем  и
единоличным хозяином нового государства.
     Ограничив время действия своей  пьесы  ранним  тифлисским  и  батумским
периодом из жизни Сталина (1898-1904), то есть периодом "ученичества" по его
собственному  определению,   Булгаков   написал   произведение   о   молодом
революционере  начала  века,  об  инакомыслящем,  исключённом  из   духовной
семинарии  за  крамольные  взгляды,  об  организаторе  антиправительственной
демонстрации и политическом заключённом  батумской  тюрьмы,  поднявшем  бунт
против жестокостей тюремного режима.
     Но  почему  же  тогда  именно  этот  человек,  вознесённый  на  вершину
политической власти  революционной  волной,  безжалостно  устранив  основных
соперников, обрёк на позорную смерть почти всех  членов  первого  ленинского
правительства, взявшего в  свои  руки  управление  Советской  Россией  после
Октября 1917 года?
     Почему жестокость советских тюрем и лагерей времен Ягоды, Ежова и Берии
превзошла всё, что знала история самодержавной  России  за  многие  времена,
начиная с Ивана Грозного и кончая Николаем  II?  Почему  можно  отправить  в
Сибирь в политическую ссылку, сроком на три  года  отнюдь  не  политического
бунтовщика, каким был, например, в 1902 году  Иосиф  Джугашвили,  известного
драматурга и литератора Николая  Эрдмана,  имевшего  неосторожность  сказать
нечто в присутствии осведомителей, при которых говорить  что-либо  вообще  не
следует?
     Эти и многие другие вопросы не вмещались в сюжет булгаковской  пьесы  о
молодом Сталине, но их с возрастающей  непреложностью  ставило  то  страшное
время, когда создавалась эта странная биографическая пьеса,  предназначенная
для юбилейного спектакля МХАТа к 60-летию Сталина. Сюжет "Батума" оказался в
прямом соседстве с проблемами, о которых в конце  1930-х  годов  было  очень
опасно говорить, но о которых нельзя было не думать.
     Ответ самого Булгакова на опасные  вопросы,  невольно  возникавшие  при
знакомстве с мужественным арестантом батумской тюрьмы и  удачливым  беглецом
из сибирской ссылки, не  лежал  на  поверхности  пьесы,  а  был  заключён  в
конкретных подробностях воссозданной  им  драматической  ситуации  и  в  том
резком контрасте, который являли собой молодой Coco из Батума и  сегодняшний
Сталин в Кремле.
     16 января 1939 года Е. С. Булгакова отметила в дневнике:  "Миша  взялся
после долгого перерыва за пьесу о Сталине.  Только  что  прочла  первую  (по
пьесе - вторую) картину. Понравилось ужасно!  Все  персонажи  живые".  Через
день, 18 января:
     "И вчера и сегодня Миша пишет пьесу, выдумывает при этом и для  будущих
картин положения, образы, изучает материалы" (ГБЛ, ф. 562, к.  28,  ед.  хр.
28).
     В начале работы над рукописью у Булгакова быстро сложился основной план
всей пьесы: батумская демонстрация  и  её  расстрел  становится  центральным
событием  (картина  шестая  "Батума"),   ему   предшествуют   обстоятельства
появления Сталина в Батуме в конце 1901 года, организация на основе  рабочих
кружков  Батумского  социал-демократического  комитета;   пожар,   а   затем
забастовка на заводе Ротшильда, действия военного губернатора по  подавлению
забастовки и аресту ее руководителей. Этот акт со стороны властей и привёл в
марте 1902 года к  политическому  возмущению  батумских  рабочих.  Развитием
политической линии пьесы  явились  последующие  картины  ареста  Сталина  на
конспиративной квартире,  сцены  его  пребывания  в  батумской  тюрьме,  где
вспыхивает  бунт  политических  заключенных.  Прологом  этих  событий  стала
картина исключения ученика шестого  класса  Иосифа  Джугашвили  из  духовной
семинарии в Тифлисе, относящаяся по времени к 1898  году,  а  эпилогом  всей
хроники - возвращение Сталина в  Батум  зимой  1904  года  после  побега  из
сибирской ссылки.
     Первоначальное название пьесы  -  "Пастырь"  -  Булгаков  почерпнул  из
перечня партийных кличек Сталина, записанных в его рабочей  тетради:  Давид,
Коба, Нижерадзе, Чижиков, Иванович,  Coco,  Пастырь  (под  двумя  последними
кличками Сталин как раз и работал в Батуме).
     Один из вариантов названия  пьесы,  записанный  в  тетради  рукою  Е.С.
Булгаковой,  -  "Дело  было  в  Батуме"  -  ближе  всего  к  окончательному,
локальному названию "Батум". Это последнее, самое сдержанное, не заключает в
себе  никакого  оценочного  момента  и  характеризует  лишь  время  и  место
действия, подчёркивая установку автора на строгую историческую достоверность
основного драматического происшествия.
     В работе над сюжетом "Батума" Булгаков опирался на опыт  своих  прежних
историко-биографических пьес  "Кабала  святош"  и  "Александр  Пушкин",  при
создании  которых  он  - широко   использовал   мемуарные   свидетельства   и
исторические документы. Для пьесы о Сталине  требовалась  не  менее  прочная
документальная  основа,  которой  Булгаков,   конечно,   не   располагал   в
необходимом объёме. Тем не менее каждая картина пьесы основана на  реальном,
исторически засвидетельствованном факте,  а  уже  в  рамках  действительного
события создаётся вымышленная жанровая или  политическая  сцена,  диалоги  и
поступки  лиц,  раскрывающие  смысл  и  характер  события,   его   связь   с
предшествующим и последующим звеном драматического действия.
     Одним  из  важнейших  документальных  источников  пьесы  "Батум"  стала
большая книга "Батумская демонстрация 1902 года", выпущенная  в  марте  1937
года Партиздатом ЦК ВКП(б) с предисловием Л. Берия.
     Книга была издана в Москве молнией за рекордно короткий срок:  сдана  в
производство 10 марта, подписана к печати 15-17 марта, выпущена  в  свет  20
марта 1937 года. Совершенно очевиден культовый характер книги, имевшей своей
главной целью прославление Сталина и  провозглашение  его  особо  выдающейся
роли  в  организации  рабочего  движения  на  Кавказе.  Как  свидетельствует
экземпляр, сохранившийся в  архиве  Булгакова,  он  внимательнейшим  образом
проработал  книгу  "Батумская  демонстрация  1902  года"  и  оставил  в  ней
множество помет и подчёркиваний.
     Первый раздел книги  -  "Ленинская  "Искра"  о  революционном  движении
батумских рабочих" - не содержит ни единого упоминания о  Сталине,  но  дает
достаточно объективную хронику батумских событий с февраля по  октябрь  1902
года. Здесь перепечатаны статьи и заметки  "Искры"  "Забастовка  рабочих  на
заводах Манташева и Ротшильда в  Батуми",  "Батумский  процесс",  "Годовщина
расстрела батумских рабочих" и др. В  числе  руководителей  рабочих  "Искра"
назвала Михаила Харимьянца и Теофила Гогиберидзе -  оба  они  вошли  в  круг
действующих лиц пьесы "Батум".
     Практически все действующие лица  пьесы,  представляющие  администрацию
военного губернатора, жандармское отделение и военный  гарнизон,  брошенный
против забастовщиков, были взяты Булгаковым из хроникальных заметок "Искры".
В  их  числе:  кутаисский  военный  генерал-губернатор  Смагин   (в   списке
действующих лиц - военный  губернатор),  жандармский  полковник  Зейдлиц  (у
Булгакова -  Трейниц),  полицеймейстер  Ловен  (в  черновой  редакции  пьесы
действует под своей фамилией,  в  окончательном  тексте  -  полицеймейстер),
переводчик Какива (у Булгакова - Кякива) и т. д.
     Как  один  из  участников  и  организаторов   мартовской   политической
демонстрации рабочих Батума, Сталин проходил по судебному процессу 1902 года
и был приговорён к ссылке в  Восточную  Сибирь  на  три  года.  Официальными
документами  этого  судебного  политического  процесса,   кроме   приговора,
Булгаков не  располагал,  и  он  мог  опираться  в  данном  случае  лишь  на
воспоминания и свидетельства  немногих  живых  участников  и  очевидцев  тех
далеких событий.
     В распоряжении драматурга оказалось  достаточно  много  подробностей  и
свидетельств, взаимно дополнявших и корректировавших  друг  друга.  Рабочие,
окружающие Сталина в пьесе "Батум",  в  большинстве  случаев  действуют  под
своими  собственными  фамилиями  и  именами.  Это  прежде  всего   Сильвестр
Ломджария (в пьесе - Сильвестр), Порфирий Ломджария (в  пьесе  -  Порфирий),
Михаил Габуния (в пьесе - Миха), Теофил Гогиберидзе (в пьесе - Теофил), Котэ
Каландаров (в  пьесе  -  Котэ),  Коция  Канделаки  (в  пьесе  -  Канделаки),
Сильвестр Тодрия (в пьесе  -  Тодрия),  Дариспан  Дарахвелидзе  (в  пьесе  -
Дариспан),   Михаил   Харимьянц   (в    пьесе    -    Хиримьянц),    Наталья
Киртадзе-Сихарулидзе (в пьесе - Наташа).
     Булгаков  превратил  основных  мемуаристов  из  книги   1937   года   в
действующих лиц своей пьесы, сохранив за ними те  конкретные  роли,  которые
они играли в батумских событиях. По сути же драматург сочинил заново  каждое
действующее  лицо  на  основе  реальных  свидетельств,  почерпнутых  из   их
сообщений. И при этом каждому  эпизодическому  персонажу  из  среды  рабочих
отвел ровно столько места, сколько необходимо для развития действия пьесы  и
конкретизации характера ее главного сквозного героя - молодого Сталина.
     На  мрачном  фоне  ежовщины,  ужаснувшей  людей  конца   1930-х   годов
масштабами подавления личности, Булгаков в пьесе "Батум"  решился  поставить
Сталина в положение бесправного политического  заключённого,  вступающего  в
неравную борьбу против тюремного произвола и грубого (по  меркам  начала  XX
века)  злоупотребления  властью,  характерного  для   всякого   полицейского
государства, а для русской самодержавной традиции в особенности.
     Безупречное поведение "ученика революции" в этих обстоятельствах  могло
бы послужить примером того, как  надо  отвечать  на  жестокость,  насилие  и
издевательство   над   достоинством   человека   со   стороны   репрессивной
государственной машины. Вопрос заключался в том, как будет воспринят и понят
прямой исторический урок тридцать пять лет  спустя,  когда  социальные  роли
переменились и бывший бесправный арестант, "узник совести", сам сосредоточил
в  своих   руках   необъятную   власть,   заняв   высшую   точку   громадной
партийно-государственной пирамиды.
     При таком взгляде на единовластие в его старой,  царистской,  и  новой,
псевдосоциалистической, форме в сюжете "Батума" можно  обнаружить  ещё  один
пласт содержания, объективно заложенного в пьесе, но проясняющегося лишь  на
контрасте "батумской" и "московской" эпох биографии Сталина.  Этот  контраст
обнаруживает, что Сталин был не только "учеником революции", тех батумских и
тифлисских   рабочих,   среди   которых    он    проповедовал    радикальные
антимонархические и  большевистские  взгляды,  но  прежде  всего  выучеником
репрессивного аппарата русского самодержавия, с  которым  он  имел  дело  на
практике и от которого  он  усвоил  на  собственном  опыте  азы  беззакония,
жестокости, провокаторства, нравственного  цинизма,  привычку  полагаться  в
борьбе с политическими и личными противниками только на беспощадную и грубую
силу.
     Изучая книгу  "Батумская  демонстрация  1902  года",  Булгаков  обратил
внимание на одну  существенную  подробность,  имеющую  прямое  отношение  ко
времени действия его пьесы. Автор заметки  "Организатор  революционных  боёв
батумских  рабочих"  Доментий  Вадачкория,  вспоминая  о  Сталине,   сообщил
следующий факт: "Помню рассказ товарища Coco о его побеге из ссылки. Перед
побегом товарищ Coco сфабриковал удостоверение на имя агента  при  одном  из
сибирских исправников. В  поезде  к  нему  пристал  какой-то  подозрительный
субъект-шпион. Чтобы избавиться от этого субъекта,  товарищ  Coco  сошёл  на
одной из станции, предъявил жандарму свое удостоверение и потребовал от него
арестовать эту "подозрительную" личность. Жандарм задержал этого субъекта, а
тем временем поезд отошёл, увозя товарища Coco..."  (Батумская  демонстрация
1902 года. М., 1937, с. 140).
     Это поразительное сообщение в официальной книге 1937 года - к  тому  же
со слов самого Сталина! - наводило на далеко идущие размышления, и  Булгаков
резко отчеркнул  на  полях  это  место  красно-синим  карандашом.  Сообщение
нуждалось в проверке и всестороннем анализе.
     Что же означало это признание, кроме восторга по поводу  необыкновенной
находчивости  товарища  Coco,  так  ловко  освободившегося  от   докучливого
внимания "подозрительной личности"?
     А означало оно, что, пробыв  в  первой  сибирской  ссылке  чуть  больше
месяца, Сталин успешно бежал из неё в  январе  1904  года  с  удостоверением
агента охранки одного из сибирских исправников.
     Существенный вопрос заключается в том, был ли полицейский  документ  на
имя И. Джугашвили, лежавший в его кармане, действительно сфабрикован или это
был  подлинный  документ,  который  его  владелец  при   необходимости   мог
использовать в деле, нисколько не опасаясь возможного разоблачения?
     Первая версия, что Сталин был лжеагент одного из сибирских  исправников
и  пользовался  агентурным  удостоверением,  собственноручно  сфабрикованным
(версия, открыто заявленная в официальном издании 1937  года  Партиздата  ЦК
ВКП(б)), наталкивается на серьёзную техническую преграду:  как  мог  молодой
арестант из Батума, доставленный под  военным  конвоем  в  глухой  сибирский
посёлок Иркутской губернии и  находившийся  под  строгим  надзором  полиции,
"сфабриковать"  секретнейший  полицейский  документ  -   личное   агентурное
удостоверение на своё имя,  тогда  как  каждый  бланк  такого  удостоверения
находился на особом строгом счету и  был  доступен  лишь  для  высших  чинов
губернского жандармского управления?
     Не вернее ли  предположить,  что,  если  молодой  Сталин  действительно
пускал в ход  своё  агентурное  удостоверение  и  даже,  пользуясь  им,  мог
отдавать приказы дежурным жандармам на железной дороге, то это удостоверение
было не "сфабрикованное", а настоящее, подлинное, которое в  особых  случаях
выдавалось  арестантам,  вступавшим  в  тайное  соглашение  с   охранкой   и
переходившим к ней на постоянную службу в качестве осведомителей.
     Примеры  такого  перехода  из  революционного   подполья   в   подполье
полицейское, увы, случались  не  раз.  Эрозия  политического  провокаторства
глубоко проникала в революционные партии, достигая порой самых высших этажей
центрального руководства, - достаточно вспомнить фигуру Азефа  среди  эсеров
или Малиновского у большевиков, долго и "успешно" работавших на обе  стороны
- и на революцию и на охранку.
     Подозрения по поводу связей Сталина с царской охранкой не раз возникали
среди политкаторжан  и  высказывались  в  печати  за  рубежом  -  повод  для
подозрений давали повторявшиеся и неизменно удачные побеги Сталина из ссылки
и крупные провалы подпольных организаций, с которыми он был связан. И всё же
прямых  документов  и  доводов,  подтверждающих  подозрения   такого   рода,
недоставало.
     С выходом книги "Батумская демонстрация 1902 года" версия  о  возможном
политическом провокаторстве Сталина, вопреки  намерениям  составителей  этой
книги, получила новые косвенные подтверждения. Невозможно предположить,  что
сообщение Д. Вадачкория о "сфабрикованном" агентурном удостоверении Сталина,
с которым он вернулся из ссылки, появилось в книге случайно,  по  авторскому
недомыслию или редакционной оплошности. Такого рода подробности из биографии
Сталина в советской печати 1937 года "случайно" не сообщались.
     Сомнительная версия о  "сфабрикованном"  удостоверении  И.  Джугашвили,
ловко разыгравшего при побеге из ссылки роль тайного агента перед  жандармом
на  какой-то  станции,  понадобилась  только  для  того,  чтобы  блокировать
повторявшиеся утверждения о действительном сотрудничестве Сталина с  царской
охранкой.
     Новейшие архивные  разыскания  проливают  дополнительный  свет  на  эту
сомнительную версию, выдвинутую в бериевском  издании  1937  года,  то  есть
санкционированную Сталиным лично по немаловажным для него  мотивам.  Историк
3. Серебрякова обнаружила в фонде Серго Орджоникидзе в Центральном партийном
архиве ИМЛ при ЦК КПСС копию донесения о том, что "Коба" (подпольная  кличка
Сталина) обменялся с секретной агентурой охранного  отделения  сведениями  о
последних  событиях  партийной   жизни.   Оригинал   этого   же   документа,
относящегося  к  1912  году,  указывает  на  особые  отношения   Сталина   с
большевиком-провокатором  Малиновским.  Документ  этот   много   десятилетий
пролежал в Центральном  государственном  архиве  Октябрьской  революции.  По
заключению  3.  Серебряковой,  этот  документ,   который   "каким-то   чудом
сохранился и ныне обнаружен, да ещё в двух архивных фондах, и даже  частично
опубликован... даёт основание считать доказанной  связь  Сталина  с  царской
охранкой" (Серебрякова З. Сталин и царская охранка. -  Совершенно  секретно,
1990, э 7, с. 21).
     Доказательства  связи  относятся  к   1912   году-времени   депутатства
Малиновского    в    IV    Государственной    думе     от     большевистской
социал-демократической фракции. Однако начало  связи  с  охранкой  восходит,
очевидно, к более раннему, "батумскому" этапу биографии Сталина, когда он  с
удостоверением от сибирского исправника первый раз и вполне успешно бежал из
иркутской ссылки с помощью своих настоящих покровителей.
     При изучении книги "Батумская демонстрация 1902 года" этот эпизод попал
в поле зрения Булгакова и вызвал его обострённое внимание, но в тексте пьесы
версия бериевского издания опущена, а сам  факт  побега  Сталина  из  ссылки
попадает на внесценическую часть действия, в паузу между последней,  девятой
картиной (перевод из кутаисской тюрьмы) и эпилогом - неожиданным  появлением
Сталина в Батуме после побега.
     Хотел Булгаков того или нет, но в фокусе его пьесы  оказалась  одна  из
самых загадочных и непроясненных страниц биографии молодого  Сталина-история
"пастыря" до грехопадения; из кутаисской тюрьмы в Батумский замок, а затем в
ссылку  уходит  в  последнем  действии  пьесы  один  человек,  а  в  эпилоге
появляется уже другой, и никто не может точно сказать, какой моральной ценой
оплачено его возвращение. Одного этого точного "попадания"  в  тёмное  место
сталинской биографии было совершенно достаточно, чтобы запретить  исполнение
пьесы в театре без каких-либо официальных разъяснений причин такого запрета.
Но даже и независимо от того, кому служил молодой Сталин в подполье,  истоки
политической традиции, им воспринятой,  достаточно  выпукло  представлены  в
центральных картинах последней булгаковской пьесы.
     Сталин обнаружил необыкновенную восприимчивость к  практическим  урокам
жандармского полковника Трейница, заучив до конца своих дней основные приёмы
борьбы за власть и использования завоеванной власти, без  которых  не  может
существовать никакая самодержавно-государственная пирамида. А как  способный
и мстительный ученик, он пошёл неизмеримо дальше своих невольных учителей из
состава военной, жандармской, гражданской и духовной  администрации  царской
России.
     Его символическая угроза Трейницу в конце восьмой, "тюремной",  картины
-   это,   как   доказала   история,    угроза    удесятерённого    контроля
социализированной  государственной  машины  над  жизнью  и  смертью  каждого
человека. Это угроза такого чудовищного разрастания личной власти диктатора,
соединившего  в  одних  руках  все  функции  "диктатуры  пролетариата",   по
сравнению с которой вся прежняя система царской военно-полицейской власти  в
лице  карателя  батумских  рабочих  ротного   капитана   Антадзе,   тюремных
надзирателей, начальника кутаисской  тюрьмы,  полицеймейстера,  жандармского
полковника Трейница, губернатора, министра юстиции и, наконец,  самого  царя
Николая II, подписавшего приговор о трёхлетней ссылке Джугашвили в Сибирь, -
это лишь жалкая фикция абсолютизма, растерявшего свои главные атрибуты и уже
не способного предотвратить своё собственное падение.
     Бросив вызов  одряхлевшей  системе  власти,  Сталин  возродил  затем  в
гиперболических формах самые худшие её качества. Генетические  истоки  этого
феномена русской истории, ставшего явным к концу 1930-х годов,  представлены
в "Батуме" в лицах и положениях с  полной  отчётливостью,  пусть  даже  и  в
сочувственном духе по отношению к молодому бунтарю.
     11 июня 1939 года пьесу Булгакова слушали братья  Эрдманы,  художник  и
драматург, их мнение было для автора особенно важным. "Пришла домой, - пишет
Е. С. Булгакова, - Борис Эрдман сидит с Мишей, а  потом  подошёл  и  Николай
Робертович. Миша прочитал им три картины и рассказал всю пьесу. Они считают,
что удача грандиозная. Нравится форма вещи, нравится роль  героя"  (ГБЛ,  ф.
562, к. 28, ед. хр. 25).
     В течение месяца, до 12 июля 1939 года, были переписаны с переделками и
новыми подробностями вторая, третья и шестая картины пьесы. Вместе с  первой
редакцией эпилога (картина десятая), где Сталин внезапно,  после  побега  из
ссылки, снова возвращается в дом Сильвестра, эти переписанные заново картины
перешли во вторую рукописную тетрадь пьесы "Батум".
     В дневнике Е. С. Булгаковой 12 июля 1939 года сделана  краткая  запись:
"Чтение в Комитете". Чтение состоялось накануне, 11 июля, в узком  кругу,  в
присутствии председателя ^ Комитета  по  делам  искусств  М.Б.  Храпченко  и
нескольких  человек  из  МХАТа.  Читать  Булгакову  пришлось  по   тетрадям,
перепечатать пьесу набело к этому дню он не успел. Булгаков  писал  14  июля
1939 года В. Я. Виленкину:
     "Результаты этого чтения в  Комитете  могу  признать,  по-видимому,  не
рискуя ошибиться, благоприятными (вполне)."
     После  чтения  Григорий  Михайлович  (Г.   М.   Калишьян,   исполняющий
обязанности директора МХАТа. - А. Н.) просил меня ускорить работу по  правке
и переписке настолько, чтобы сдать пьесу МХАТу непременно к 1-му августа.  А
сегодня (у нас было свидание) он просил перенести срок сдачи на 25  июля.  У
меня осталось 10 дней очень  усиленной  работы.  Надеюсь,  что,  при  полном
напряжении сил, 25-го вручу ему пьесу... Устав, отодвигаю тетрадь,  думаю  -
какова будет участь пьесы. На нее  положено  много  труда"  (Воспоминания  о
Михаиле Булгакове, с. 303-304).
     24 июля 1939 года пьеса "Батум" была перепечатана набело и представлена
в МХАТ. В театре началась интенсивная подготовительная работа  к  спектаклю.
14 августа Булгаков вместе с небольшой постановочной группой выехал в Грузию
для изучения материалов на месте, в  Батуми  и  Кутаиси.  Однако  уже  через
несколько часов специальной телеграммой мхатовская бригада была возвращена в
Москву. Булгаков вместе  с  Еленой  Сергеевной  сошли  с  поезда  в  Туле  и
вернулись в Москву на случайной машине. С этого дня писатель тяжело  заболел
и уже не смог оправиться от удара до самой смерти.
     По указанию из секретариата Сталина вся работа над постановкой "Батума"
была прекращена. Никаких специальных разъяснений в связи с этим  неожиданным
запретом не последовало. По свидетельству Е. С. Булгаковой, 10 октября  1939
года. посетив МХАТ, Сталин в разговоре с В. И. Немировичем-Данченко  обронил
загадочную фразу, что пьесу "Батум" он считает  очень  хорошей,  но  что  её
нельзя ставить. Иначе говоря,  при  всех  литературных  достоинствах  пьесы,
Сталин не считал её постановку сколько-нибудь полезной для себя. Он уловил в
содержании "Батума" опасный для себя элемент иронии истории, не замеченный и
не оцененный другими читателями и слушателями этой добросовестной  юбилейной
пьесы.
     При жизни Булгакова пьеса "Батум" не публиковалась и не исполнялась  на
сцене.
     Впервые напечатана за рубежом в сб.: Неизданный Булгаков. Под  ред.  Э.
Проффер. Анн-Арбор, 1977, с. 137-210. Эта  первопубликация  осуществлена  по
дефектной копии, без указания архивных источников и содержит  многочисленные
искажения и ошибки в тексте,
     Первая публикация в СССР - журн. "Современная драматургия", 1988, э  5,
с. 220-243 (вступ. статья М. Чудаковой).
     В архиве Булгакова сохранилась черновая рукопись  пьесы  под  названием
"Пастырь", начатая 10 сентября 1938 года  и  законченная  в  январе  1939-го
(ГБЛ, ф. 562, к. 14, ед.хр.7, 8).
     В июле 1939 года Булгаков закончил работу  над  текстом  рукописи.  Вся
пьеса  с  существенными  поправками,  сокращениями   и   дополнениями   была
перепечатана под диктовку автора набело.  Этот  экземпляр  машинописи  может
рассматриваться как основной авторский экземпляр пьесы "Батум",  аутентичный
официальным экземплярам, переданным в дирекцию МХАТа и в Главрепертком.