Исчезнуть внутри шофара

Реб Мендель говорил, что есть два способа смотреть на мир. Первый — когда ты видишь стол, стул, книгу. Второй — когда ты видишь весь мир в двух субботних свечах. В их дрожащем пламени он различал не просто огонь, но тот самый первозданный огонь, о котором говорят мидраши, — огонь, который не сжигает, а проявляет суть. Пламя изгибалось, и это было дыхание Творца; фитиль чернел, и это была тяжесть материального мира, пьющего свет, чтобы не умереть.
Иногда, вглядываясь так, он переставал быть Менделем. Он становился точкой, точкой в бесконечности, и эта точка начинала свое восхождение.
Вот он накладывает тфилин. Черные ремни — это не кожа, это тропы, проложенные в пустыне его собственной души. Квадратная коробочка на руке — это сжатый до предела мир действия, а та, что на голове, — тесная комната, где его мысль остается наедине с Невыразимым. Но однажды, затягивая ремень, он почувствовал, будто его не надевают, а в него входят. Он сам стал шофаром, и через его пустоту пронесся звук, который был до всех слов, звук, от которого трескаются небеса и человеческие сердца.
А маца на Песах... О, это не хлеб. Это объект силы. Другие едят ее, чтобы насытиться. Он же брал в руки этот сухой, ломкий прямоугольник и видел в нем карту исхода. Исхода не из Египта, но из самого себя, из своей плотности, из своей правоты. Каждый хруст был шагом по пустыне, каждая крошка — искрой, оставленной позади.
Он целовал цицит, и это был не просто ритуал. Закрыв глаза, он представлял, как нити, сплетенные по всем правилам, становятся каналами, по которым к нему устремляется Бесконечный Свет. И когда его губы касались шерсти, он чувствовал ответный поцелуй — нежный, как прикосновение крыла, и обжигающий, как первый луч творения. Тогда он набрасывал на голову таллит. Это был не кусок ткани. Это был шатер из света. Под ним не было ни Менделя, ни мира. Было только белое сияние, в котором его душа, маленькая и трепещущая, заключалась, как в кокон, чтобы переродиться. Произойти заново. Стать новым существом, сотканным не из плоти, а из света таллита. Он называл это «битуль», самоуничтожение — не смерть, а растворение в Том, Кто является всем.
Он помнил трапезы у своего Ребе, праведника из Ропшица. Комната была полна хасидов. И вот, во время благословения после еды, когда слова текли сами собой, мир вокруг него начинал вибрировать. Это было не опьянение, а транс. Он видел, как небесная колесница, Меркава, о которой читал в древних книгах, проносится не где-то в высших сферах, а прямо сквозь его душу, сквозь души поющих рядом братьев. Стол становился жертвенником, а Ребе, сидевший во главе, смотрел на них, и взгляд его был подобен взгляду из другого мира. «В субботу, — говорил Ребе, — я вижу ваши души. Они пробуждены от награды Субботы и ее света». И Мендель чувствовал этот свет. Суббота была не днем недели; она была состоянием бытия, озаренным чудесным, неземным свечением, которое исходило от свечей, от халы, от лиц хасидов.
Но самый глубокий «битуль» он пережил не в синагоге и не за столом. Он пережил его на могиле цадика. Он приехал туда один, в холодный, серый день. Он простерся ниц на влажной земле, прижавшись лбом к камню. Он не молился. Он просто лежал, отпуская себя. Он совершал «йихуд» — не с живым учителем, а с прахом, который когда-то был сосудом для великой души. И в этот момент он почувствовал, как земля под ним стала тонкой, как пергамент. Его эго, его «я», он, Мендель, со своими страхами и надеждами — все это стало таким ничтожным, таким неважным. Он входил в божественную область через врата небытия, оставленные праведником. Он не просто лежал на могиле — он погружался в нее, как в микву, чтобы выйти очищенным и пустым.
Вернувшись домой, он снова зажег свечи. Но теперь он видел иначе. Огонь был символом, да. Но символом чего? Не просто света. Огонь был символом возможности. Возможности сгореть дотла и стать светом. Возможности съесть кусок мацы и совершить исход. Возможности обернуться в таллит и соткать себе новую душу.
И тогда он понял: исполнение заповедей и ритуалов — это не правила. Это инструменты для глубокой трансформации бытия. Нужно лишь позволить им работать, позволить себе исчезнуть внутри шофара, раствориться в свете таллита, стать пламенем свечи, которое смотрит на мир и видит в нем только Себя.