Элисса, царица Карфагена

Основательницей Карфагена считалась Элисса, представительница тирской правящей династии. Более известна она под другим именем, непонятно откуда взявшимся (такое имя будто бы дали ей ливийцы), очень любимым римскими поэтами - Дидона.

Поэма Вергилия "Энеида", которой некогда мучили школяров и гимназистов (даже с особой жестокостью – на латыни), повествует о похождениях троянского героя Энея, спасшегося после гибели Трои; буря занесла его корабли в Карфаген, где правила Дидона. По воле Венеры Дидона влюбилась в Энея, вопреки намерению хранить верность покойному мужу. Дело могло закончиться браком, но боги велели Энею отплыть в Италию. Покинутая Дидона прокляла изменщика и покончила с собой.
Эта история больше всего привлекала читателей "Энеиды"; ещё Овидий говорил, что "в целой поэме ничто не читается с большей охотой". В новой Европе сюжет "Дидона и Эней" оказался весьма популярен. Художники охотно рисовали самоубийство Дидоны, а композиторы писали о ней оперы (брошенная любовница, ноющая длинные страдальческие арии - это идеальный оперный персонаж). О реминисценциях в литературе и говорить нечего. Ведь история про несчастную любовь, да ещё со смертоубийством в финале - это же так романтично! Да ещё так хорошо отражает две вечные темы - "мужики - козлы" (поматросил и бросил) и "бабы - дуры" (упёрлась в свою любовь и не поняла, что её любовник - "человек судьбы" и у него высший долг)...

Из-за этого мифа возникают закономерные сомнения, существовала ли вообще основательница Карфагена; есть мнение, что римляне приняли за таковую богиню Танит, чьи изображения они могли видеть на карфагенских шекелях. Однако мифологизация реальных исторических персонажей более обыкновенна, чем обратный процесс. Она тем более ожидаема в отношении такого исключительного в древнем мире явления, как женщина у власти. Можно вспомнить ассирийскую царицу Шаммурамат, о которой известно главным образом то, что была такая, зато сколько баек вышло про «Семирамиду». Видимо, Элиссу/Элишат постигла та же участь.

Однако кое-что можно выскрести и из легенд (но не из «Энеиды», конечно). Вот что дошло до нас из третьих рук (от античных авторов, пересказывавших не дошедшие до нас источники):

Матан, царь финикийского города Тира, перед смертью назначил своими наследниками сына Пигмалиона и дочь Элиссу. Народ, однако, отдал власть одному Пигмалиону. Элисса же была замужем за Ахербой, жрецом Мелькарта и вторым человеком после царя. Пигмалион польстился на богатства жреца и убил его прямо у алтаря. Сокровищ он, правда, не получил – жрец их хорошо припрятал. Тогда Элисса, не только красавица, но и умница, наплела брату, что хочет переехать к нему и получила в своё распоряжение царских слуг. Им она велела втихаря перенести все сокровища покойного мужа на корабли, уговорила «сенаторов» (городскую знать) и тех же слуг присоединиться к ней, и той же ночью большая компания с кучей золота благополучно сбежала из Тира. Пигмалион был в ярости и хотел догнать беглецов, но мать и жрецы его отговорили.

Вся эта история выглядит как слегка мифологизированное описание реальных событий. Царь Матан – это Матан I, правивший около 840-832 г до н. э. «Пигмалион» это его сын, финикийское имя которого могло быть Пумийатон или Пумайатан. Муж Элиссы Ахерба или Сикарб, у Вергилия сузившийся до «Сихея» - вероятно, Закарбаал (грекам, как и римлянам, было тяжко с семитскими именами и коверкали они их до неузнаваемости).
Что могли не поделить царь и верховный жрец? Власть, а что же ещё? То, что в этой истории Пигмалион представлен плохишом, показывает, что перед нами карфагенская версия событий: именно карфагенянам было выгодно видеть Элиссу правительницей, которую брат лишил власти, её мужа – невинной жертвой, а конфликт свести к примитивной алчности. В Тире это могли видеть по-другому. То, что старый царь якобы поделил власть между сыном и дочерью – явная байка, такое было немыслимо в древневосточном государстве, так что Элиссе и не светило править. Зато её муж вполне мог претендовать на власть. Закарбаал сам приинадлежал к царскому роду (там была одна династия, только сильно разветвлённая), был вторым человеком после царя… так прочему бы и нет? «Надоедает быть вторым, надоедает». Дед Матана, Итобаал I, был как раз жрецом, севшим на трон через устранение царя. И оказался успешным правителем. Все были довольны… кроме израильтян, когда его дочь Изевель вышла замуж за Израильского царя Ахава и стала вертеть своим мужем.
Закарбаал, однако, битву за трон проиграл и лишился головы. И тогда его вдова вместе со всеми его сторонниками решили уехать из города. Может, бежали, а может, царь их и отпустил. В этот период шла вторая волна финикийской колонизации, а колонизация была, в числе прочего, удобным методом разрешения внутренних конфликтов. Уезжали как все «жадные до новшеств», так и все недовольные. И если неудачливые заговорщики захотели очистить Тир от своего присутствия и поселиться где-нибудь подальше, то Мелькарт им в помощь. Ситуация win-win.

Корабли Элиссы причалили сначала к Кипру; остров был давно колонизирован финикийцами и входил в тирскую "державу". Оттуда беглецы отправились к североафриканскому побережью, при этом похитив по приказу Элиссы группу девушек. Звучит цинично, но со стороны царицы и её спутников это был очень практичный шаг. В компании политических беженцев вряд ли было много женщин, а при планировании нового поселения надо было подумать и о демографии.

Место для будущего поселения было выбрано не случайно. В северной Африке к тому времени уже существовало несколько финикийских колоний, старейшая из которых, Утика, была основана ещё в 12 веке до н. э. Жители Утики будто бы отправили к Элиссе посольство с дарами и рекомендацией основать город именно там, где они высадились (только в Утику не лезть) – это «вежливое хамство» могло быть вызвано нежеланием раздражать метрополию (Тир). Вообще, кажется, у Карфагена и Утики с самого начала что-то не срослось и впоследствии неоднократно выходило боком.
О самом основании Карфагена существует следующая легенда: Элисса купила у туземцев-ливийцев участок земли, который может покрыть бычья шкура - таково было условие. Она велела нарезать из бычьей шкуры тонкие ремни и огородить ими довольно значительную территорию - холм, на котором была возведена цитадель Бирса - "шкура". Но эта история – уже явный греческий миф, поскольку выводит название карфагенской крепости из греческого языка. Хитрость Элиссы соответствует греческим стереотипам о финикийцах, которые кого угодно надуют, тем более африканских дикарей. Байка о шкуре быка не исключает, однако, того, что первоначальная территория могла быть куплена у туземцев (из Тира могли вывезти много стеклянных бус). Название крепости (bortsa или birtu) означало «укрепленное место». Это могло быть первоначальным именем города, позже сменившимся на Карт Хадашт, Новый Город.

Колонистами легче всего становились различные авантюристы и неудачники. С Карфагеном было то же самое, но с важной поправкой – эти неудачники принадлежали к высшим слоям общества, а возглавляла их женщина царского рода. Это было поселение сбежавшей политической элиты, проигравшей в борьбе за власть на родине. Отражалось ли это на его статусе? Очень даже возможно. В то время все финикийские колонии подчинялись тирскому царю (хотя чем дальше от Тира, тем более символической была его власть). Карфаген мог быть независим с самого начала. Ни о каких трениях между Карфагеном и Тиром не известно, хотя у той же Утики они были. Видимо, в Тире отнеслись спокойно к появлению альтернативного политического центра. А что, тут на востоке ассирийцы борзеют, как бы не напали и народ от них не побежал, а тут уже «новый Тир» готов, царицей основанный! Опять же win-win. Тогда и название Новый Город – не только свидетельство скудного воображения, но и явная политическая претензия.

Последняя легенда, связанная с Элиссой, снова показывает какое-то мифологизированное отражение реальности. Отношения между колонистами и ливийцами испортились, и ливийский вождь Иарб под угрозой войны потребовал руки Элиссы. Это были не просто любовные притязания - это была претензия на власть над городом. Советники Элиссы, опасаясь войны, настаивали на принятии этого требования. Тогда Элисса соорудила костёр, якобы для жертвоприношения, и бросилась в огонь (по другой версии - закололась мечом, и тело её было сожжено на костре). Это самоубийство, реальное или вымышленное, имеет черты жертвоприношения и могло восприниматься как героическая жертва богам во имя спасения от опасности, нависшей над городом. Во всяком случае, в последующей истории Карфагена встречались такие самоубийства с явным ритуальным оттенком. Потомков Элисса не оставила, и с её смертью монархии в Карфагене пришёл конец. Карфаген стал аристократической республикой.
Прибывшие вместе с Элиссой тирские аристократы сделались родоначальниками аристократии Карфагена, уже здесь образовав политический класс, Привилегированное положение их потомков сохранилось до самого конца карфагенской истории – это как если бы в США до сих пор рулили потомки прибывших на «Мэйфлауэре». Известны имена некоторых сподвижников Элиссы: Битий, командующиий флотом, ставший одним их первых лиц в новом городе и Мицри (буквально «Египтянин»), чей потомок Баалей нацарапал надпись со своей генеалогией в 16 поколений, среди которых сплошь большие шишки. Род Барка тоже восходил к спутникам Элиссы - и будто бы даже к её родственникам; если так, то Гамилькар и Ганнибал с братьями и потомки израильского царя Ахава были таки роднёй.

История Элиссы закончилась. А где же эта самая... несчастная любовь к Энею?

История про любовь принадлежит римской политической мифологии. Появилась она во времена Пунических войн и в литературе впервые использована, видимо, Невием. К тому времени троянец Эней уже был назначен прародителем римского народа (а что такого, хочется же себе происхождения подревнее и поблагородней). А раз уж Энея занесло в Италию, то почему бы не сделать так, чтобы по дороге его занесло в Карфаген? А там пусть случится драма - будет дополнительное идеологическое обоснование вражды Карфагена и Рима. Некогда не поладили меж собой два голубка - вот их потомки и грызутся теперь не на жизнь, а на смерть. Заодно и опустили противника ниже плинтуса: вместо сильной, умной и в меру циничной дамы основательница вражеского города предстала мелкой истеричной бабой с недотрахитом. (Правда, и доблестный прародитель римлян оказался классическим козлом, но это не стыдно. И вообще, он хороший мальчик и богов слушался). Именно такой образ, вместе с именем Дидона, оказался канонизирован на века – уже благодаря Вергилию.

У Вергилия вся эта политическая подкладка сохранилась, хотя и потеряла к тому времени актуальность; как-никак он писал пафосную заказуху, которая должна была концентрировать в себе «римский миф» - представления о Риме как центре Вселенной, которому самими богами предназначено уконтрапупить и облагодетельствовать своим ярмом весь мир (хотя бы всех, до кого получится дотянуться). Дидона перед самоубийством заповедует вечную ненависть и вражду между своим народом и потомками Энея:

Вы же, тирийцы, и род, и потомков его ненавидеть
Вечно должны: моему приношением праху да будет
Ненависть. Пусть ни союз, ни любовь не связует народы!
О, приди же, восстань из праха нашего, мститель,
Чтобы огнём и мечом теснить поселенцев дарданских
Ныне, впредь и всегда, едва появятся силы.
Берег пусть будет, молю, враждебен берегу, море -
Морю и меч - мечу: пусть и внуки мира не знают!

Мститель, появление которого предрекает Дидона - это, естественно, Ганнибал, хоть и потерпевший поражение в войне с римлянами, но нагнавший на них немалого страху и долго ещё игравший для них роль Бабая, которым пугали детей. Узнай он, что является мстителем за чью-то несчастную любовь, он, наверное, помер бы от смеха – или удавился бы от кринжа…

Именно "Энеида" Вергилия, с её статусом римского «нашего всего» и соответствующим вколачиванием в головы со школьной скамьи, канонизировала миф о любви Дидоны и Энея, задвинув в небытие всё, что могло иметь отношение к Элиссе.
На исходе античности некий анонимный автор, может быть, североафриканец, написал такое стихотворение от лица Дидоны:

Да, я - Дидона! Ты здесь мой облик зришь, чужеземец!
Он мою красоту дивно в себе отразил.
Я не такою была, как в вымыслах лживых Марона,
В жизни и в сердце моём не было низких страстей.
И у ливийских брегов не бывало судов Илионских,
И никогда не входил в дом мой троянец Эней.
Но я хотела спастись от безумной злобы Иарба:
Смертью моею, клянусь, честь я свою сберегла.
Грудь я пронзила мечом, чистоту защищая; не знала
Я ни отчаянья мук, ни оскорблённой любви.
Рада, что так умерла я, храня своё доброе имя:
Муж отомщён, и мой град крепкой стеной обнесён.
Так почему же, скажи, вдохновила ты, Муза, Марона,
Чтобы стыдливость мою вымыслом он запятнал?
Верьте, кто это прочтёт, историкам вы, не поэтам,
Тем, кто видит в богах и блудников, и воров,
Не злоязычным певцам, кто правду стихом искажает,
Кто все пороки людей хочет богам приписать!

Но миф о несчастной любви, некогда рождённый на злобу дня в пропагандистских целях, уже зажил собственной жизнью…