Певичка из диксиленда

Вы не поверите, да и мне сейчас самой не верится, что в моей жизни была страничка, связанная с джазом.
 
Как мог проникнуть дух полёта в заоблачные высоты импровизации, в бездонные глубины необычной, непривычной, но такой манящей к себе музыке, отличавшейся от того, что я привыкла слушать из скромных в те времена источников – заезженных пластинок на стареньком патефоне, да из радиоприёмника, висевшего одинокой черной тарелкой на стене, в далёкий от столиц сибирский город Омск? Не могу сказать, как. Но в моём далеко не гурманском «музыкальном меню» джазовые мелодии заняли своё привилегированное место.

Стоит только маленькому семечку попасть на подготовленную, удобренную почву, включается волшебный механизм и из этого семечка начинает расти дерево или цветок, или что-то не менее прекрасное. Пластинка Эллы Фитцжеральд у однокурсницы, которую мы сначала заслушали до дыр, потом, заучив со слуха слова, мурлыкали, напевали или просто мычали, если на душе был праздник (а в юности каждый день – праздник, если вы помните) – была одним из таких семечек. До сих пор я помню, какие и в каком порядке на ней были мелодии, разыскивая их впоследствии в Интернете и находя к своей великой радости.

Не имея практически никакого музыкального образования, получив только частные уроки игры на аккордеоне и на случайно выигранном мамой в лотерею пианино у старой тётушки по отцовской линии, которая была родственницей генерала Карбышева и поэтому носила такую же фамилию, я заворожённо смотрела на каждого знакомого и незнакомого мне человека, который в той или иной степени владел музыкальным инструментом. Он сразу становился в моих глазах представителем высшей касты. Я была благодарным слушателем, и, когда в студенческой компании на Новый год у фортепиано нечаянно оказывался кто-то из «посвящённых», и я слышала незнакомую мне, но чарующую слух импровизацию, я могла бесконечно долго просто молча сидеть рядом.

Что касается моих вокальных данных, то только стечение обстоятельств позволило мне прикоснуться к микрофону. Музыкальным слухом меня Господь не обидел. Я хорошо слышу то, что я слушаю и люблю слушать. Петь я любила с детства и пела везде – где меня спрашивали и где не спрашивали. Мама долго вспоминала, как, подойдя к столярному кабинету, где проходил урок труда, ей почудился голос и песня Лидии Руслановой, хотя пела «Валенки» Лидия Журавлева. (Как вы поняли, это ещё одно из «семечек» из которого может вырасти дерево. А может и не вырасти).

На свете нет ничего случайного, это понимаешь довольно быстро, а потому не буду скрывать от вас и ещё одно семечко». Оно не совсем имеет отношение к джазу, но уж куда его денешь? В школе я каждый год, начиная с 11 лет, лежала по месяцу в больнице и ходила на костылях. Почему-то мои колени оказались бракованными. Это подтвердил даже светило ортопедии того времени в городе Омске профессор Чуловский. Лежала я всегда в одной и той же больнице на улице 3й Транспортной в травматологическом отделении у Владимира Борисовича Мазьи, который был тогда главным травматологом города Омска, и была я там как родная. Все работники отделения привыкли к тому, что после каждого нового вида спортивных занятий или же после неудачного прыганья через лестничный пролёт, сверхподвижная девочка Лида на машине скорой помощи гордо въезжала в больничные ворота. Именно находясь в травме (сокращаю) я с подросткового возраста имела возможность видеть и чувствовать столько боли, горя, радости и торжества одновременно, что мне это дало хорошую жизненную закалку.
 
Не сердитесь, что ухожу в сторону, но это чисто возрастное. Потерпите. Так вот, в один год я попала не в шестиместную, как обычно, а в двухместную палату, где моей соседкой оказалась солистка балета Омского русского народного хора Галина Х. (Фамилию уже, простите, не помню. Имею право.) Чтобы скрасить пребывание на больничной койке, мы с ней, вернее, она со мной, распевали русские народные песни. Без устали и с огромным удовольствием. Даже, выходя на костылях на прогулку на улицу, благо, это было летом. Я даже засобиралась было поступать в Омский хор, но одумалась.

Если вы ещё не бросили читать, осталось потерпеть совсем немного. В институте я училась на санитарно-гигиеническом факультете, пойдя по стопам моей мамы, которая всю жизнь посвятила микробиологии, эпидемиологии и вакцинопрофилактике, выпуская туляремийную вакцину для всего СССР. Все годы учебы я была как Наталья Варлей – ну, вы помните, не буду перечислять, - кто. Упомяну только о том, что к четвертому курсу я была Ленинская стипендиатка, в результате чего потом висела золотыми буквами на всех возможных досках в институте. Может, и сейчас ещё вишу, а ещё – выпускник ФОП – факультета общественных профессий по журналистике.

Четвертый курс стал переломным в моём сознании и мироощущении и в самообретении (подробности в главе «Баян-Аул. Место силы»). В нашем институте существовал и теперь, в эру стендапов и стендаперов, существует студенческий клуб «Агар». Не буду вдаваться в подробности, иначе уведу вас совсем в другую сторону, но на 4 курсе меня, как журналистку, комсомолку… и т.д. отправили «лазутчиком» в «Агар», чтобы я помогла разобраться деканатам и комитетам, что там на самом деле происходит. А вдруг там студенты занимаются совсем не тем, чем положено? Надо быть начеку.

Мой поход в клуб закончился тем, что я в нём осталась, найдя там столько интересного – эра первых КВНов – представляете? Что там теперешние плоские и узкие стендаперы? Ребята писали миниатюры, сценарии, организовывали факультетские и институтские вечера, сочиняли стихи, оформляли красочные фотовитрины, снимали любительские кинофильмы, участвовали в межвузовских играх КВН. Я была готова, как и все в клубе, делать всё, что можно и надо было делать – и тексты писать, и стены красить, и сухари для вечерних посиделок сушить, и ходить к начальникам, выбивая что-то для нужд клуба, - короче, дослужилась до должности директора. О чём это я? Ах, о джазе…
 
Так вот. В «Агаре» у нас был свой оркестр – маленький такой диксиленд – фоно, труба, саксофон, контрабас, ударные – и ни один вечер не обходился без музыки, причём, к моей огромной радости, почти всегда это были джазовые композиции или аранжировка популярных песен, которые в те времена отличались от теперешних, как породистые щенки от дворняжек. Были у нас и прекрасные солисты – парень и девушка, и я не могла наслушаться их пения, слушала и потихоньку подпевала. Особенно мне нравилось, как они на два голоса пели «Прощальный вальс», который на пластинке исполнял Энгельберт Хампердинк. 

Клуб располагался в столовой сангига, вечера проходили при полном зале. На столах – чашки с чаем, сухари, которые мы добывали в институтской столовой (спиртное, если оно и было где-то, то его не было ни видно, ни слышно). Театральная группа ставила и представляла миниатюры на злободневные институтские темы, впоследствии показывая снятые на плёнку фрагменты из выступлений нашей команды КВН, оркестр играл, солисты пели, все танцевали… Жизнь кипела.

И вот однажды заболела наша солистка, у неё пропал голос. Эдик Шапран, трубач, руководитель оркестра, слышавший, наверное, моё мурлыканье, чудом попадавшее в ноты от большого старания, практически приказным тоном велел мне идти репетировать. А что? Я на дрожащих на первых порах ногах и пошла. И – как в полынью с ледяной водой! Хорошо-то как!.. И «Прощальный вальс пела», и песню Алексея Мажукова «За что мне это горе дано судьбой» пела, и много ещё чего пела.
 
Кроме институтских клубных вечеров у нас были «шабашные» выступления в организациях, названия которых я не помню. Помню только картину: ночь, трамвайные пути, по которым под светом фонарей идёт впереди Саша Дырул с контрабасом, за ним – Эдик с трубой, Лёша Шмаков –саксофон, а замыкали усталую колонну мы, солисты. Идём и поём во весь голос, пугая спящих омичей.
 
Самой любимой моей песней была песня неизвестной мне в то время американской певицы, которую я услышала на плёночном магнитофоне моего друга Саши Аксельрода, переписала и выучила – «You are sorry  now». Только много лет спустя я нашла в Интернете имя исполнительницы – это была Конни Френсис, которая ушла из жизни на 88 году 16 июля 2025 года – буквально неделю назад. Это печальное событие и вызвало в моём сердце «прибой» воспоминаний.

Но от грустного я элегантно перейду к весёлому. На агаровских вечерах постоянными гостями были и преподаватели института, сердца которых в окружении ватаги студентов были обречены на вечную молодость. Однажды, увидев меня в коридоре института, один из преподавателей – Сергей Шубенко, если мне не изменяет память, встретив меня и поздоровавшись, сказал своему попутчику: «Смотри, вон идёт певичка из Агара». На что его попутчик выложил ему мой «послужной» в рамках института список типа: и Ленинский стипендиат, и журналист, и будущий научный работник с почти готовой кандидатской диссертацией, на что удивлённому Сергею осталось только остаться стоять с разинутым ртом.

А вы говорите, при чём тут джаз? А джаз – это вся моя жизнь. И любовь.