Ржавые Стражи 1. Знакомство

Примечание:
Этот рассказ — тот самый текст "на пять страниц", который герой писал по заданию преподавателя в истории «Пять страниц» про ржавый столб.


«Наступила замечательная пора — осень». …Нет. Начало не то. Слишком как в школьных сочинениях. Не пойдёт.
Попробуем так: «Осень — это когда город дышит медленно, как старик перед сном».
Ну, полный бред. Что за "старик"? Кто вообще так пишет?
Ладно. Давайте зайдём издалека. Зачем мне вообще всё это свалилось на голову?
Я сидел у окна в читальном зале и смотрел вниз — на парк. Тот самый, что примыкает к нашей академии. Самый обычный день. Ну, почти. Я думал о будущем, о книгах, о героях, о славе.
Ну да, знаю — пафосно. Но я и думал пафосно. Я же студент.
И тут преподаватель, глядя в окно, вдруг говорит что-то. Я не сразу понял — отвлёкся. Потом разобрал:
— Кто хочет научиться писать настоящие романы?
И тут я, не знаю почему — вскочил, как от испуга что ли, и выпалил:
— Я!
Он кивнул. Позвал. Курил трубку, постукивал карандашом по стакану — и всё это с лицом такого… философа, уставшего от студентов. И выдал мне… Задание.
— Видишь вон тот столб, у поворота?
— Описать его.
— На пять страниц.
Я тогда подумал: "Хуже задания в жизни не слышал." Ну правда — столб? Пять страниц? Это что, литературная пытка?
Что с ним, с преподавателем? То ли табак в трубке влажный, то ли просто пора на пенсию.
Ну а деваться было некуда. Сам же вызвался. Дурак.
Преподаватель дал мне неделю.
Сказал:
— Чтобы читатель заплакал от жалости к этому столбу. Чтобы влюбился в его ржавчину.
А напоследок добавил:
— Почувствуй атмосферу. Без неё — мёртвая проза.
Я тогда лишь кивнул, хотя внутри всё возмутилось.
Какая атмосфера у столба? Он просто стоит и ржавеет. Что тут чувствовать? Есть куча разных красивых мест вокруг…
Но я спорить не стал. В конце концов, сам вызвался. Сидел, мучился, писал ерунду.
Первые строки были настолько неловкими, что я сам их стёр. Ну вы видели в начале — согласитесь?
А потом... просто пошёл туда.
Без плана, без вдохновения.
Подошёл к нему — к этому столбу.
И вдруг — откуда-то начали приходить мысли.
Образы. Фразы. Будто посыпались с неба...
Не знаю, магия ли это, или что-то другое.
Может, та самая муза — если она вообще существует.
Так всё и началось.
И тут я уже спорить не стану.
Честно признаюсь:
Это действительно была замечательная пора. И давайте все-таки так и начнем…
***
Наступила замечательная пора — осень.
Не только потому, что краски её были удивительны, — нет. Осень была прекрасна по-другому.
В самом сердце города находился старый парк. Он примыкал к литературной академии, чьи окна выходили как раз на этот парк — самый красивый в округе. Из этих окон часто смотрели студенты и мечтали — о будущем, о книгах, о героях, о славе. Ну вы помните я там тоже был в их числе…
Но попасть в парк можно было лишь через ржавые ворота. Их давно никто не красил, не чинил, не благодарил. А они стояли. Из упрямства. Из гордости. Из той старой породы, которая просто делает своё дело — пока может.
У ворот был один-единственный друг — ржавый столб с фонарём на макушке, словно седая голова, слегка склонённая к ним — то ли в знак приветствия, то ли вежливо кланяясь прохожим, проходящим мимо.
Он был не только из металла: в нём оставались деревянные вставки, потемневшие от времени, потрескавшиеся, как ладони старика. На его железной коже — царапины, надписи, каракули. Годы превратили их в тонкие, как трещинки, линии судьбы.
Остатки объявлений, обрывки скотча и почти стёртая наклейка о пропавшей кошке — той самой, которую, кажется, так и не нашли.
Так…Стоп. А как же они познакомились? Ну, наверное, у них должны быть имена. Что ли. Ну да, как у всех. Даже у ржавого столба и скрипучих ворот. О! Я придумал. Всё просто.
И, на мой взгляд, гениально. Продолжим…
А познакомила их сама судьба — как это обычно и бывает: неожиданно и без спроса.
Однажды пришли хулиганы с девчонкой. Один из парней — смелый, с острым взглядом и кепкой на затылке — на спор вскарабкался на грудь столба и ножом нацарапал: «Вера».
Но в этот момент нож выскользнул из руки и упал.
Парень фыркнул, полез в карман, достал мелок — и, не глядя на девчонку, дописал под надписью: «…люблю тебя».
Время прошло. Дожди, ветер, осень за осенью. Слова «люблю тебя» исчезли, смылись, словно и не было. Осталась только Вера.
А чуть позже, в одно обычное утро,  на воротах появился иероглиф — «Уань».
Никто не знал, откуда он взялся.
 Говорили, будто кто-то видел ночью человека с азиатскими чертами —  в длинном плаще, с кистью и банкой краски.  Но это были лишь обрывки рассказов.
Иероглиф был выведен алой краской — точно, уверенно, будто сами ворота просили носить его.
 Его стирали, закрашивали —  но каждое утро он появлялся снова.
Кто-то считал его символом удачи,  другие —  проклятием..
 Что он значил, никто не знал.  Но с тех пор ворота будто изменились.
 Даже скрип у них стал другой.
Но именно тогда, в этой случайной встрече железа, краски и дерзости, судьба вдруг будто улыбнулась и решила: познакомить. И, пожалуй, только им — воротам и столбу — было дано понять, что тогда произошло.
Так, вдвоём — Вера и Уань — они стали друзьями.
С тех пор встречали прохожих, слушали шаги, различали настроение по походке и голосу.
Иногда — обрывки фраз, иногда — цокот каблуков, вздохи, случайный смех.
Кто-то говорил о любви. Кто-то возвращался в полночь — пьяный, с гудящей головой.
А кто-то шёл на работу, как на расстрел — тяжело, молча, глядя в землю.
А вечером, когда ветер дышал тише, они делились друг с другом новостями —
скрипами, лёгким посвистом в петлях.
А ещё был дворник. Он был как страж округи — в шапке на все времена года,
со временем, отложившимся в руках, в жестах, в молчании. Каждое утро он приходил первым —
с термосом в одной руке, связкой ключей в другой и метлой под мышкой.
Шёл неспешно, уверенно — как человек, который не опаздывает не потому, что торопится,
а потому что — на своём месте.
Медленно, почти торжественно, он отпирал ворота, и те со знакомым скрипом отвечали ему:
— Доброе утро.
А вечером — возвращался, закрывал. И снова — скрип. Но уже другой: тише, ниже, как вздох.
— Спокойной ночи, — будто говорили ворота.
И столб, старый товарищ, чуть склонялся от ветра — не то в знак прощания, не то потому, что был тронут вниманием.
Он благодарил по-своему: тихим лязгом ржавого фонаря. И, может быть, в этот момент даже вспыхнул бы — если бы только мог сильнее.
Был там еще один… Тот, что всё мечтает стать писателем — и всё никак не получается. Сидел напротив, на скамейке, в растрёпанном пальто, с кучей бумаг на коленях. Он смотрел на них долго. Иногда кивал. Иногда — просто молчал. Он будто ждал, пока они заговорят. Или пока сам научится слышать, как они думают скрипом и тишиной. И это был я!