С колес. Под дождем

Под дождем

Перун разгневался: сплошная черная туча, или, точнее, призванная ее обозначить темная, с движущимися рисками-капельками, ретушь на экране смартфона, неумолимо перемещалась по карте; все ближе и ближе с каждым десятиминутным сдвигом; и весь, абсолютно весь предстоящий мне сегодня путь от Питера до Петрозаводска, согласно показаниям «Яндекс-Погоды», должно было накрыть уже в ближайший час. Шансов избежать непогоды – ни единого, но оставаться еще на день в Гатчине… И чем тут займешься, особенно в дождь? На дворец и парк мне хватило полдня, а больше ничего интересного в этом городке я не обнаружил; гостиница, с душным, без кондиционера, номером, с местом для курения прямо под выходящим на парадное крыльцо окном (да и во всем остальном – тот же типичный российский сервис: когда все вроде бы стараются, но все равно ничего не получается из-за того, что мешает масса обстоятельств), также совсем не располагала к тому, чтобы здесь задержаться. Главное, впрочем, было даже не это, главное, как всегда, внутри, а не снаружи: вне сформированного заранее плана я чувствовал неотступную, вязкую тревогу. Остаться – означало: именно в таком состоянии провести весь следующий день, а я, сказать по чести, и без подобной перспективы спокоен был только непосредственно в пути, только в попадающем в график движении, только не отставая от расписания. Когда не проносились мимо километры, меня беспрестанно что-то дергало. Ближе всего по смыслу было бы, наверное, сказать об этом так: меня напрягало бегущее мимо время, поскольку его я ощущал уходящим попусту. В голове моей уныло и безостановочно шептались между собой неотвязные, липкие мысли: про маршрут, про заправки, про то, что уже сейчас я мог бы быть не здесь, а где-то дальше, где-то впереди; я мог бы двигаться, а не ждать – неизвестно чего.

Вот и сейчас: торопясь – глупость, конечно, – обогнать непогоду, позавтракав наспех, как только открыли гостиничное кафе, уже в начале восьмого утра я закрепил багаж на заднем сидении, завел мотоцикл и попытался двинуться в путь. Это удалось мне не сразу. Парковка находилась на заднем дворе отеля, ворота на въезд закрывались на ночь, которая, по понятиям персонала, еще, вероятно, не закончилась; открыть их утром пока что никто не удосужился. Вернувшись на стойку – через главный вход, не снимая шлема, – я разбудил (а заодно и немного испугал) девушку-администратора – она пообещала открыть; я вышел обратно, но ворота снова не отворились. Пришлось вернуться вторично; выяснилось (вот – снова про типичный сервис): спросонья нажала не на ту кнопку. Покинуть постоялый двор мне удалось лишь с третьего раза – и это, несомненно, был дурной знак.

Остаток Е95 и КАД я проехал еще посуху, но нервничая все сильнее. Почему-то мне казалось важным выйти на мурманскую трассу до того, как пойдет дождь. Почему – я и сам бы не смог объяснить; понял, что волновался об этом не зря, только выехав на питерскую кольцевую. Плотно встав аж в пять не слишком просторных рядов, местные автомобилисты по доброй воле не желали уступать ни сантиметра пространства; просочиться между ним не получалось, и целых двадцать лишних минут, вплоть до выезда на Е105, мне пришлось, поглядывая со все возрастающем опасением на наползающую со стороны города тучу, тащиться со скоростью потока. Одно утешение – дать волю высокомерно-столичному бешенству: в Москве и в ее окрестностях с подобным водительским жлобством я не сталкивался уже лет десять, и теперь о своем возмущении по поводу безнадежной провинциальной отсталости культурной столицы я охотно сообщал закрытым стеклам автомобилей – не рассчитывая, конечно, несмотря на поднятый, чтобы не запотевал, визор шлема, быть если не понятым, то хотя бы услышанным…

Первые сорок километров по «европейскому маршруту»(1) внушали сдержанный оптимизм: две полосы в каждую сторону, ровный асфальт, непогода, зависшая слева, над Ладогой, - она, казалось, никак не решается перейти в наступление. Недолгая надежда проскочить наудачу; но сразу после Невы – ремонт и потихоньку начинающийся дождь; еще чуть вперед – бесславный конец цивилизации и обычная российская «федералка»: две полосы всего, без реверсивок, без разделительной, без обочины. «Трасса «Кола» в идеальном состоянии…» - вертелась у меня в голове в голове фраза из прочитанного перед поездкой отзыва о ней – тот, кто это написал, явно передвигался на четырех колесах и под крышей…

Тем не менее, пока просто моросило, ехать было не так уж и страшно. В среднем я шел на десять-двадцать кэмэ быстрее потока и продолжал планомерно обгонять, с выездом на встречную,
движущиеся «девяносто плюс двадцать» машины; обходя их, набирал и до ста пятидесяти – точно так же, как делал бы это на совершенно сухом покрытии.

Никаких надежд отделаться легким душем (все равно как по-микояновски просочиться между струй) также не осталось уже через полчаса: мрачная темно-серая туча, еще более темная, чем обозначающая грозовой фронт на экране смартфона грязноватая ретушь, полностью закрыла полоску неба над верхушками деревьев, и буквально тотчас тяжелые водяные капли с шумом забили по ветровому стеклу мотоцикла и по забралу шлема, забарабанили с оттяжкой, с размахом. Не только действие, но даже и мысль о том, чтобы остановиться и надеть дождевик, опоздала ровно на столько времени, сколько было его необходимо, чтобы, двигаясь со скоростью «за сто», вымокнуть ниже пояса насквозь, хоть выжимай. Вода потекла по ногам, захлюпала в ботинках – сразу, не дав опомниться: смысла останавливаться уже и не было, теперь – только двигаться дальше, покуда не станет совсем холодно.

Куда бо;льшей неприятностью стало, впрочем, иное: еще быстрее, чем моя одежда, из сырого в совершенно мокрый превратился и асфальт под колесами. Мотоциклисты не любят дождь – это знают все; вот только почему они его не любят, знают только сами мотоциклисты. Вовсе не потому, что опасаются промокнуть и простудиться. Мотоциклист, откроем страшную тайну, больше всего боится упасть – а такую вероятность мокрая дорога повышает без преувеличения в несколько десятков, если не сотен, раз. Попадая на водяную подушку, круглая мотоциклетная шина теряет устойчивое сцепление с поверхностью; опасным становится любое торможение, особенно если зацепить разметку; не заметить ее в дождь – проще простого: даже при тридцатиметровой дистанции до движущейся впереди коробочки жирно вычерченные линии и стрелки выныривают из-под нее слишком быстро, чтобы вовремя разглядеть их через залитый водой визор. Резко дергать руль, пытаясь в последний момент объехать опасную полоску, – в дождь тоже не самая лучшая идея; ну а хуже всего, конечно, то, что никому вокруг печали твои в этот момент непонятны – и не потому вовсе, что за рулем автомобилей сплошные жлобы: просто из сухого салона их четырехколесного экипажа окружающий мир выглядит совсем иначе. ведь «дворники» – это весьма и весьма полезное изобретение…

На мотоцикле я падал дважды – оба раза в дождь, и уже после первого раза непогоды всячески старался избегать. В городе это не сложно: всегда можно просто поехать на машине, на метро, на автобусе, пойти пешком – в любом случае до цели доберешься. В итоге сегодня, получилось так, я в буквальном почти смысле бросился с головой в омут, причем не умея плавать: релевантного опыта у меня почти не было, как действовать правильно на мокрой дороге я попросту не знал, потому что заранее, ведомый осторожностью, не подготовился. Впрочем, в наличной ситуации именно это, возможно, и было спасением: отсутствие должного навыка просто обязывало не думать, а чувствовать, не командовать, а подчиняться.

Что и мозг, и тело сейчас обманывают меня – это я чувствовал совершенно отчетливо. Тормозить в дождь опасно – прописная истина, тем не менее мозг упрямо требовал от тела именно торможением реагировать на любую опасность: на белую полосу, на неровность, на мигающие тормозные огни впереди. Однако от безусловного подчинения ошибочным командам мое тело удерживала какая-то неведомая сила; непонятно откуда, эта сила знала и слово «внятяг», и все тонкости непосредственной «имплементации» его смысла: смирить правую руку, убрать вовсе с педали ногу, любую неровность – просто переехать, аккуратно, сбрасывая заранее газ…

Эта борьба с самим собой тем не менее давалась мне нелегко. Неведомая сила останавливала меня, но мозг упрямо требовал неверных действий; лишь поймав себя несколько раз на мелких ошибках, лишь запоздало разъяснив самому себе, что пренебрежение теорией и есть первый признак незрелости, я наконец сообразил, как нужно поступить, чтобы успокоить самопроизвольно включающийся инстинкт самосохранения: просто снизить крейсерскую скорость – хотя бы до ста километров в час.

Чего, однако, почти наверняка не содержалось ни в какой теории, так это того, что любой дефицит темпа движения (против максимально допустимого) мгновенно приводит российских водителей в нервозно-возбужденное состояние. Ввиду незначительности этого дефицита, сразу на обгон решались немногие; увы, достаточно было и тех, которые решались, поскольку уже и их редкие маневры заметно подогревали возникший за моей спиной нездоровый ажиотаж. Напирающие сзади машины, давящие на залитые зеркала огни фар – все это, конечно, не добавило
мне столь необходимого в этот момент спокойствия; как следствие, мерзенький, настырный голосок, хорошо знакомый с давнего детства, тут же и совсем, как обычно, не вовремя завздыхал у меня в голове: «Вот ведь попал, вот попал… Чего, спрашивается, не остался? Денек переждать – вот тоже проблема! Нет же, устроил себе полигон…»

- Ну-ка, ну-ка, долой панику! – забормотал я вслух, отчаянно борясь со своим «трусом и паникером». – Даст Бог, ненадолго… Даст Бог, пяток-другой кэмэ и уйдет… Просто оттошнить их спокойненько, не дергаясь, просто чуть-чуть потерпеть…

Туча между тем опускалась все ниже, а горизонт впереди постепенно сливался с дорогой и лесом в одно грязно-бурое пятно: где-то там, очевидно, и был эпицентр непогоды. Автомобильный поток наваливался на меня сзади, не к месту тормозил спереди; от вербальных коммуникаций с самим собой все сильнее потел визор; габаритные огни автомобилей, искажаясь в бегущих по стеклу шлема бесчисленных водяных каплях, расплывались в глазах причудливыми зигзагами; тревога и раздражение росли; ничего, решительно ничего не способствовало обретению мною стоического душевного равновесия. Самовнушение не работало, мой «трус и паникер» блажил все громче и громче.

Результат ждать себя долго не заставил. На одном из коротких расширений, там, где одна полоса разделилась на две, устав от нависающей сзади пары автомобильных фар, я сместился чуть вправо. Чего я хотел этим добиться, вряд ли смог бы объяснить даже самому себе. Расширение было коротким, и я это видел; даже одной машине, не то, что всему накопившемуся хвосту, времени на маневр было недостаточно. В результате, едва сдав в сторону, я почти сразу дернулся обратно; в этот момент идущая впереди машина дважды мигнула тормозными огнями.
Испугавшись сближения, я зажал оба тормоза прямо на жирной разделительной линии – и неведомая сила не успела меня остановить. И руку, и ногу – тут же отдернул, но и секундной потери контроля над рефлексами хватило для того, чтобы трехсотпятидесятикилограммовый круизер, не снабженный ни ABS, ни какими-либо иными достижениями технической мысли, поскользнувшись задним колесом, дважды, с метровым заносом, болтанул корпусом из стороны в сторону. Кренясь то туда, то сюда, будто примериваясь, как бы покрепче и каким боком приложиться к мокрому асфальту, он также быстро выровнялся – сам, только за счет веса и вовсе без моего участия; в эти доли секунды, фактически ничем не пытаясь ему помочь, я лишь завороженно, как ускоренную съемку, наблюдал быстро-быстро сменяющиеся картинки: на них – то, что только что было мною, уже валялось мешком мяса и костей под колесами испуганно гудящей сзади легковушки…

Нет, пожалуй, испугался я только после – обнаружив себя снова и с прежней скоростью движущимся в автомобильном потоке. К счастью, времени на фрустрацию у меня не осталось: дождь в этот момент усилился еще. Защитное стекло мотоцикла полностью утратило прозрачность: увидеть что-то впереди теперь можно было теперь, только заглянув поверх ветровика, для чего приходилось неестественно вытягивать шею. Нещадно заливало визор, я судорожно отирал его рукой в мокрой перчатке – помогало секунд на пять. Тяжелые капли барабанили по всему телу; дорога за считанные секунды превратилась в бурлящие ручьи, временами – в сплошную реку. Сцепление колес с асфальтом, казалось, пропало окончательно: мотоцикл не ехал, а словно бы плыл, скользил по водной глади – необъяснимо, непостижимым образом удерживаясь в вертикальном положении.

«Как корова на льду… - придумал новую формулу тревоги беспокойный голосок. – Вот не сиделось-то, вот не сиделось…»

В тех редких случаях, когда, несмотря на все предосторожности, дождь все же заставал меня за рулем мотоцикла, я неизменно злился и ругал себя за недальновидность. Не потому, что считал свои действия небезопасными – даже после падений острого чувства опасности у меня не возникло. Не потому, что считал их безответственными – не было у меня и острого чувства ответственности: перед детьми, женой, родителями. Ругал себя я просто потому, что не желал очередной стычки с женой: ведь она будет тревожиться, будет мне звонить, а я не смогу ответить; это испугает ее еще больше, я перезвоню, и слово за слово… Сейчас мысль о подобных переживаниях, меня, конечно, смешила. На фоне сегодняшнего моего выступления: угодить в такой ливень, да еще на «федеральной трассе», в однополосном, временами довольно плотном потоке, движущемся с «девяносто плюс двадцать» и не желающим вводить поправки ни на какие внешние обстоятельства – все, что случалось раньше, трудно было посчитать недальновидностью.

Самоирония оказалась кстати: она помогла мне, выстроив размышления в порядок, сгенерировать на их основе разумный, но неприятный для самолюбия практический вывод. Подумав о том, что заблаговременное и внимательное изучение матчасти, возможно, помогло бы мне предпринять в этих условиях что-нибудь выверенно-красивое, я быстро осознал: коль скоро матчасть осталась неизученной, а повторять только что исполненный цирковой трюк нет ни малейшего желания, сейчас мне нужно… просто еще снизить скорость. Еще километров на двадцать, на тридцать, на сорок… да, самое время обуздать и самолюбие, и одержимость; да, семьдесят в час на мотоцикле – о страшный, ужасный позор! все лучше, однако, последующих разборок с женой – в том случае, если звонок ей раздастся из какой-нибудь местной больницы…

Отстав от впереди идущей машины на пять десятков метров, я уныло, толчками зачихал на пятой. Естественно – это было ясно заранее – такой «безопасный режим» обернулся кратным увеличением иной опасности: теперь я стал классическим тихоходом, почти как трактор, а значит, превратился уже не в эпизодического, а постоянного раздражителя попутного потока. Все прелести подобной роли я ощутил на себе тут же: пропустив встречное движение, обгонять меня бросилась сразу целая вереница автомобилей – презрительные брызги вбок, прямо на меня, флюиды раздражения и бешенства через стену дождя и шум ветра. Последней на обгон вышла большегрузная фура – и это были два десятка секунд беспрерывного ужаса и попыток угадать, что станет для меняя фатальнее: смывающий с дороги фонтан воды из-под сдвоенной двухоски (тогда устоять мне, быть может, удастся) или преждевременное обратное перестроение (без вариантов: торможение, обочина и кувырок в кювет).

Грузовик понесся дальше – и теперь я уже точно знал: однажды пережив это, менять точно ничего не нужно. И дело было даже не в выборе худшего из зол – только в осознании ограниченности собственных возможностей. И теория, и опыт наверняка подтвердили бы это – в один голос. Подавить в себе унизительный стыд аутсайдера, усмирить страх перед монстрами, реальными и воображаемыми, - вот то, что мне реально по силам. Силою мысли заставить не дрожать руки, заставить разум торжествовать, а все тело действовать правильно, не подчиняясь обманчивым инстинктам – все возможно, но только на семидесяти в час: просто ехать, просто тошнить, просто не делать ошибок самому, надеясь, что их не сделают и другие; ну а страха – его все равно не избежать, по крайней мере, до тех пор пока не закончится дождь…

«Зачем? зачем мне все это?» – вновь плаксиво заныл внутренний голосок; но теперь заглушить его я уже не пытался. Это было нормально, это было обычно – бояться, когда страшно. Именно так, совершенно разлагающе, именно это, теми же словами, почти всегда нашептывал мне этот же самый голосок и в самом в начале пути; первые сто или двести кэмэ – то был даже не страх, скорее досада, накатывающая из-за потери комфорта; неприятное, саднящее, похожее на приступ непреодолимой лени ощущение – и оно всегда уходило, как только мозг и тело привыкали к новому состоянию: к дороге. Если и форма страха, то понятного, прогнозируемого: понятно, когда начнется, понятно, когда уйдет.

Под дождем, или, вернее, под ливнем, было, конечно, намного страшнее. Здесь неизвестность охватывала со всех сторон, не оставляя надежд на силу привычки. Неизвестно, когда уйдет сам страх, неизвестно, когда утихнет эта постыдная дрожь во всем теле. Неизвестно, когда закончится дождь. Неизвестно, когда я доберусь до цели. Неизвестно, доберусь ли вообще.
Неизвестно, как доберусь обратно. Вдруг снова дождь? Неделю, две… И в средней полосе такое случается, а я ведь – опять на Север…

А может, я дрожу не от страха? Может, просто уже замерз? И это невозможно понять, неизвестно…

«Боже, зачем, зачем? Зачем я все это затеял? Ехал бы на машине: не только комфортнее и безопаснее – по трассе еще и быстрее. Не заправляться каждые двести верст, не зависеть от какого-то там дождя… Семьдесят «кэмэ-че», семь-де-сят… идиотизм! Могло бы быть сухо, тепло и не страшно. Жену и детей тоже взять – еще и не так одиноко…
Зачем этот риск? зачем он мне? Не бородатый одиночка, не «беспечный ездок» (вот ведь дебильная калька: суффикс «ок» – и слово звучит, как насмешка, как издевательство; да издевательство вообще-то и есть…) – нет, это все совсем не про меня. Никогда я не бредил ничем подобным; беззаботного бродяги из меня бы точно не вышло… Нет, я по-прежнему «десятилетний мальчик, сбежавший из дома» - так, кажется…(2) Ни смысла, ни высшей цели. «Дом, семья, что еще
нужно мужчине, чтобы встретить старость?»(3) Альтернатива… дорога, дождь, один… Разве кажется мне это романтически красивым? Примитивно, глупо – вот как мне кажется. И все ответы на вопрос «зачем», все абсолютно – такие же на самом деле бездонно глупые. Преодоление себя, подтверждение мужского начала… какие там еще варианты?

Нет-нет – десятилетний мальчик, сбежавший из дома. Десятилетний – в сорок пять лет…»

Совсем неуместно – и без того довольно влаги – я почувствовал лишние капли в своих глазах. Остро (куда острее, чем в самом начале пути) захотелось домой, в горле застрял жесткий комок… Несколько глубоких вдохов и выдохов – снова начал потеть визор шлема. Поспешно поднял его – слезы мгновенно сдуло ветром, смыло дождем.

Мерзнуть по-настоящему я начал где-то через полчаса. Сначала самое мокрое: ноги и руки, а вслед за ними и все остальные части тела начали настойчиво сообщать мне, что энергии на обогрев им не хватает. Тело боролось, но даже семьдесят в час не оставляли ему шансов: справиться с одной только водой оно бы, возможно, сумело; с водой и встречным потоком совсем не ласкового воздуха (по ощущениям, ниже пятнадцати) – это было ему не по силам. Слушать тело мне, однако, совсем не хотелось, поэтому на то, чтобы, по совокупности накопленных необходимостей: залить бак до полного, хотя бы частично переодеться, сходить в туалет и выпить, если получится, горячего кофе, заехать наконец на ближайшую заправку, я решался еще целый час. Опять довлела какая-то глупость: казалось, чем больше удастся проехать сейчас, тем меньше останется на потом; пусть всего-то на несколько кэмэ, а все-таки ближе к цели…

Решился – после того как в населенном пункте с карикатурно-советским, словно бы сразу намекающим на грязь и бараки названием Сясьстрой меня на одном из перекрестков снова тряхнуло на разметке. Не так основательно, как в первый раз, но все же достаточно, чтобы задуматься: не знак ли это? Сразу вспомнился составленный в Гатчине, но от обилия иных впечатлений вылетевший у меня из головы план маршрута: согласно моим изысканиям в Google-картах, как раз где-то здесь, после Сясьстроя, ожидалась пара приличных азээсок. Бензина в баке хватило бы еще на шестьдесят-семьдесят кэмэ (топливо, в отсутствие указателя его уровня на приборке (зачем «ездоку» такие излишества?), я рассчитывал по одометру); проблема была в том, что дальше, на участке в сто сорок примерно километров, зияла «топливная пустота». Точнее, несколько заправок вроде имелось, но все – крайне сомнительные. Особым откровением дефицит сетевых АЗС на «федеральных трассах» для меня не стал – собственно, поэтому места заправок я всегда и планировал заранее, выверяя их по карте; вчерашнее же планирование показало: несмотря на то, что расстояние от Питера до Петрозаводска в принципе позволяло пройти весь путь на двух полных баках с одной остановкой, предпочтительней было заправиться дважды.
Волею обстоятельств это оказалось к лучшему: тело мое отчаянно требовало передышки, голосок внутри совсем не затыкался («Ну хватит, хватит - шептал он, - слезай, пит-стоп…»), вторил ему и тот, что бормотал в ответ – но уже не про «долой панику», а что-то вроде: «И правда: бензин, сухая обувь, выпить горяченького, глядишь, и дождь перестанет…»; в общем, после указателя с зачеркнутым Сясьстроем разумных доводов против остановки в моем распоряжении не осталось.

Заветная стелла с логотипом и светящимися циферками показалась впереди еще довольно не скоро. Не однажды за это время я выразил растущее раздражение в потеющий визор: определенно, эти девять всего кэмэ дались мне тяжелее иных девяноста, тягостнее самых долгих и безысходных часов, проведенных в московских пробках. Ко всему - как ни молился я, чтобы заправка была справа, она, конечно, оказалась слева; из-за этого я едва не проехал ее, поддавшись страху перед предстоящим маневром. Стыдно признаться: мне понадобилось значительное усилие воли, чтобы заставить себя остановиться для поворота – остановиться, презрев тот факт, что тем самым придется задержать весь попутный поток. Аккуратно (нет, долой эвфемизмы! – трусливо) притормозив, но не решившись с ходу пересечь встречную полосу перед приближающейся с грозным ревом, слепящей меня целой иллюминацией огней фурой, я застыл на месте и ждал, пока вслед за грузовиком мимо меня пронесется длинный ряд висящих у него на хвосте легковушек; я ждал, а ряд все не кончался, и у меня никак не получалось поймать тот момент, когда идущая навстречу машина окажется на достаточном расстоянии; достаточном даже для того, чтобы, случайно завалившись при повороте на бок, успеть вскочить и хотя бы самому отпрыгнуть на обочину. Через пару десятков секунд напирающий сзади поток взорвался гневными гудками; не решаясь даже посмотреть в зеркало, отчаянно стыдясь малодушного своего страха: не дай Бог
слишком резко вывернуть роль влево и бездарно, как «чайник», «сложиться», поскользнувшись ногой о мокрый асфальт, не дай Бог опять неудачно чиркнуть колесом по подленькой разделительной (и снова в голове быстрые и страшные картинки: маленький, хрупкий мотоцикл под большими колесами – и где же там то, что все еще остается мною?), я все равно упрямо стоял под стеной дождя и не двигался с места. Бесконечные секунды – и вот наконец замыкающая очередную вереницу машин фура пронеслась мимо. Следующая пара автомобильных глаз вспыхнула совсем далеко – только тогда, пересиливая себя, едва отпуская сцепление, помогая себе ногами, я почти ползком пересек встречную полосу. Двенадцать лет стажа – беспомощнее и ничтожнее, чем в этот момент, я, вероятно, не чувствовал себя никогда – даже садясь на «ёбр»(4) на первом уроке в мотошколе. Озверевший автомобильный поток понесся дальше, бросая мне в спину презрительные гудки; а я, уже подъезжая к колонке, подумал: именно так, как я сейчас, чувствует себя, наверное, человек, который обделался у всех на глазах; счастье, что в такой ситуации мне оказываться пока не приходилось…

Спрятавшись под навес, я наконец выдохнул. Движение прекратилось – визор запотел до полной потери видимости. Я поднял стекло и заглушил мотоцикл. Стягивая шлем, пробормотал, спасаясь сарказмом от унижения:

- Первый тайм окончен. Перерыв.

- Залить? – спросил подошедший заправщик. – Или сам? Ваши…

Он осекся, решив, вероятно, что я разговариваю по телефону.

- Сам, да, спасибо, - я повесил шлем на зеркало. - Сперва оплатить или можно сразу?

- Лей.

Заправщик, мужчина средних лет, с интересом и подчеркнутым уважением оглядывал мотоцикл. Сколько бы раз ни происходило подобное, самолюбие мое равнодушным, чего греха таить, не оставалось. Сейчас в особенности – потребительская гордость хотя бы частично компенсировала мне моральный ущерб от только что пережитого позора.

- Своя специфика, - вставив пистолет в бак и аккуратно нажав на рычаг, пояснил я, пытаясь по мере сил откликнуться взаимностью. - Сильно плеснешь – наружу выльется. Бак забрызгает, дыши потом этим. Лучше сам. Тут не в недоверии дело, а…

- Знаю, поэтому и спросил, - понимающе кивнул заправщик. – Ваши – обычно сами.

Я наполнил бак под горлышко, закрыл крышку.

- Переоденусь сначала, ладно? Под крышей. Потом отгоню. И бензин, и кофе оплачу сразу.

Заправщик махнул рукой.

- Да без проблем. Нет же никого. Колонка повисит, не страшно. Можешь его вообще здесь оставить. Нужно убрать будет, скажу.

- Спасибо…

Я вытянул сумку из-под багажных ремней, распаковал ее, достал сухие носки и кроссовки. Разоблачаться до трусов прямо на улице – против этого протестовало и чувство стыда, и нежелание замерзнуть еще сильнее. Горячий кофе, дождевик сверху – и так согреюсь; главное, чтобы ноги были в тепле…

Налитый из автомата кофе («Здесь самообслуживание!» - брезгливо оценив мой жалкий вид, явно без оглядки на высокие корпоративные стандарты, бросила мне кассирша) пить мне пришлось стоя – из-за карантина все столики на заправке были опечатаны красным скотчем. Еще хуже оказалось с едой: на витрине красовались только жирные, словно бы обжаренные на машинном масле слойки – от их вида пища скорее просилась наружу, чем внутрь. Возможно, так было из-за пережитого стресса; однако обеденное время и впрямь еще не настало; потому, рассчитав так, что даже при самой форс-мажорной крейсерской добраться часа за два до следующей заправки вполне реально, с вопросом питания я решил повременить.

Слегка согревшись, я вернулся к мотоциклу, достал из кофра выстиранный и аккуратно сложенный в преддверии путешествия дождевик и… получил совершенно однозначное подтверждение: переодеваться полностью и впрямь не стоило. Как и стирать дождевик. И куртка, и штаны, и бахилы буквально крошились: разъехалась китайская проклейка, кусками отслаивалась непромокаемая подкладка. Не дождевик, а настоящее решето, лохмотья; к тому же, чем защитить от воды руки, я вовсе не предусмотрел: не то что непромокаемых, даже запасных перчаток у меня с собой не было.

Дождевик я все-таки натянул – больше в качестве яркой обертки, чтобы быть заметнее; при этом за те двадцать минут, что я провел на заправке, дождь даже не ослаб. Ни малейшего просвета на небе; не обещала изменений к лучшему и «Яндекс-Погода». Ничего не оставалось: троекратно перекрестившись (по чести, только представив себе это), я завел мотоцикл и, благодарно махнув рукой заправщику, снова ринулся в ливень. Счастливым образом, хотя бы возвращение на трассу далось мне легко и без позора: ни одного автомобиля в пугающей близости в этот момент не оказалось.

То, что от холода тело мое спасено ненадолго, я ощутил почти сразу. Когда-то бывшие непромокаемыми части дождевика для воды препятствием, как и ожидалось, уже не являлись. К тому же, лишь самую малость защищая от ветра, этот дополнительный слой одежды изрядно добавлял неуклюжести: давил на шею и мешал смотреть прямо набитый бесполезным капюшоном воротник, ногам было тесно в штанах, завернутые в бахилы ноги хуже попадали на педали. Одно было отрадно: по каким-то непонятным причинам совсем не чувствовали холода руки.

- Обо всем позаботился… - ворчливо бубнил я в стекло шлема. – Маршрут, заправки, инструменты, провода, компрессор, масло, тормозная жидкость, запасные колодки – десять кило ненужного барахла… а дождевик проверить не додумался! Дырявый дождевик – перед дорогой в Карелию! Турист! Триста кэмэ еще… А обратно? В Петрозаводске всего полтора дня – еще по магазинам бегать… Ищи там экипировку; проще, наверное, будет прикупить что-нибудь рыбацкое…

Дождь не утихал, и, несмотря на некоторый прилив бодрости после отдыха и кофе, километровые столбы по-прежнему проплывали мимо совсем не так часто, как мне того хотелось бы.
Удивительным образом после пережитого мною катарсического унижения попутный поток практически перестал раздражать меня. Я даже нашел в себе силы поблагодарить небеса за не слишком напряженный трафик: временами, пропустив очередную вереницу обгоняющих, на обозримом горизонте я оставался совсем один: никто не летел навстречу, не мерцали огни в зеркалах.
Постепенно я совсем привык к неспешному ритму – и даже на пустой дороге открутить газ желания у меня не возникало. Чихая на верхней передаче со скоростью семьдесят кэмэ, в дождь, по российской «федералке», - когда, как не в такой момент научишься ценить мгновения одиночества? Вылавливать неровности дороги, высматривать разметку, объезжать препятствия, сбрасывать обороты – все это было легкой тренировкой, покуда вокруг никого больше не было. Человеческий, точнее, водительский, фактор – основная угроза для мотоциклиста, пугают новичков инструкторы в мотошколах; каким бы самоочевидным мне это ни казалось, по-настоящему, холодной испариной на шее, душой, уходящей в пятки, прочувствовать то, что абсолютно любой водитель четырехколесной коробки, сам того не понимая, любым неверным своим движением может за долю секунду превратить тебя в то, что когда-то тобою было, мне довелось только через двенадцать лет после обретения категории A.

С удалением от Питера состояние «идеальной» трассы «Кола» становилось все менее идеальным. По мокрому, хаотично перелатанному асфальту «втыкс»(5) плыл все хуже, дрожал все капризнее; временами казалось: не только торможение, но и любое чрезмерное усилие на газ неизбежно сорвет его в занос. Как ни пытался я развлечься беседами: с самим собой и на самые разные темы (сколько еще до заправки, что съесть на обед, что сделать, чтобы не свалиться назавтра с температурой, куда в первую очередь сходить в Петрозаводске, удастся ли оперативно найти рыболовный магазин и т.д.), в голове моей снова настойчиво теснились не самые приятные образы; особенно назойливыми, особенно яркими, особенно пугающими они становились в те моменты, когда мне казалось, что связь между движением руля и траекторией колес теряется окончательно. Скользить на боку по мокрому асфальту – такое не забывается; слава Богу, в моем случае оба раза обошлись без особых последствий: гематомы да ссадины, больше ничего; в обоих случаях мне повезло: дождь был не слишком сильный, скорость – городская и, главное, никого не оказалось сзади; но два раза еще не закономерность… Страх бессилия, полной беспомощности: после падения ничего, ровным счетом ничего от тебя уже не зависит – и это как раз то, что таится в глубине памяти, оседает осадком на самое дно; в моменты разные – и всегда, конечно, неподходящие – взбаламученный осадок всплывает, сознание переполняют неотвязные видения и постыдный ужас. Этот ужас – его так хотелось спрятать; не только никому не показывать, но и не вспоминать о нем и, что еще важнее, больше его не испытывать – увы, он исчезать не собирался: наоборот, появлялся всегда не вовремя, занудно и подленько зудел под руку. Ужас полностью
подчинял себе мое воображение – вот как сейчас, например: не столько пугая, сколько зачем-то стыдя, оно настойчиво и при этом не спрашивая, конечно, моего разрешения, моделировало, вырисовывало в деталях то, как будет выглядеть «скользячка», случись она: не в городе, а на трассе, не под моросью, а под ливнем, не на шестисоткубовом «спорт-туристе», а на тяжелом чоппере, с большим ветровым стеклом, с широким рулем, со всеми его кофрами, с туристической сумкой и рюкзаком на заднем сидении… а в рюкзаке ноутбук, а в нем все самое ценное: все фотографии, все видеофайлы, все тексты, все прочие архивы и секреты… Временами, когда образы высвечивались особенно ярко и натуралистично, я ловил себя на том, что дополнительно сбрасываю скорость – сбрасываю еще, сбрасываю до неприличной. Мотоцикл почти глох, и я, заставляя себя очнуться, бубнил что-то вслух – говорил сам с собой, ощущая свой голос странно близким из-за замкнутого пространства шлема.

- Признаться кому-нибудь… как пенсионер на копейке… из-за какого-то там дождя… позор… никому ни слова… - стыдил и корил я себя за неумелость и трусость - конечно, сравниваясь в воображении с образами совершенно иного толка: образами тех, кому любые испытания нипочем.

Рассказов о подобном слышал я немало, особенно в последние годы: почти все блоги, почти все ролики на «ю-тубе» - они были об этом. В реальной жизни, правда, ничего похожего упорно мне не попадалось, поэтому поверить на слово было довольно непросто; но равно непросто было также убедить себя в том, что не верю я, допустим, как Станиславский, а не «просто завидую»; на такое подозрение наводило хотя бы и то, что, слушая самого себя, я и сейчас невольно подтягивал на себя ручку газа, еле-еле, почти без отзыва. Рвануть ее посильнее – этого мне, конечно, хотелось, но уже в следующий момент кто-то совсем другой, кто-то «не-я» настойчиво толкал мою руку обратно…

- Некуда спешить и незачем… - бормотал моим голосом этот «не-я», постепенно становясь мною. - Какая тебе, к черту, разница, кто что подумает, кто что скажет? Добраться до цели и вернуться назад… добраться и вернуться… вот что сейчас гораздо важнее…

Таясь где-то внутри, тело мое постепенно наполнял ломкий озноб. Это было так, словно бы он очень медленно растет и, раздуваясь, приближается к поверхности. Время подходило к полудню, а воздух теплее не становился – я чувствовал это кожей лица. Тяжелые, темно-серые тучи по-прежнему висели низко, плотно, без просвета, будто цепляясь за верхушки деревьев: ни единой надежды на солнечный лучик. Мерзло почти все; временами казалось: вот-вот застучат зубы. К счастью, все еще держались руки и ноги. В шлеме потусторонне кряхтел Pink Floyd, вертящиеся в голове мысли и образы, словно бы промокнув, отсырев вместе со всем телом, постепенно тяжелели, пока наконец совсем не обмякли; посторонились и поблекли также и навязчиво-реалистичные кадры моего падения; все посторонние мысли, все страхи, всё вообще, кроме сиюсекундной борьбы с дорогой и холодом, вытеснилось куда-то вбок, на периферию – так, будто ни на что, кроме обогрева, энергии в теле уже не осталось…

- Добраться и вернуться, добраться и вернуться, - одновременно шевелил моими губами и прежний нытик, и противостоящий ему прагматик: первый в дождь был настойчивее, чем обычно, но и он наконец понял, что сегодня ему уже не повернуть меня обратно; второй – предостерегал от преждевременной эйфории…

Тяжелее всего давались мне мосты: покрытие на них было продольно-волнистым, скользкие металлические стыки, где-то проваливающиеся в асфальт, где-то, наоборот, бугром выпирающие из него, наводили ужас. Подскакивая на неровностях, мотоцикл грузно, теряя устойчивость, проваливался в колею, полную воды; ищущие сцепления с твердой поверхностью колеса болтало в желобе, трясущийся руль норовил выскочить из рук. Волхов, Сясь, Паша;, теперь впереди была Свирь – мост через нее пугал меня своим приближением явно несоразмерно потенциальной проблеме: угораздило перед отъездом начитаться страшилок в отзывах. В итоге все оказалось не так уж и страшно – то ли комментаторы слишком набивали себе цену, то ли как раз из-за нелестных отзывов асфальт здесь недавно отремонтировали; тем не менее именно над Свирью я поймал себя на том, что ползу по мосту меньше шестидесяти – почти пешком и при этом не ощущая, от холода ли или от усталости, ни навязчивого страха по поводу перспективы слишком близкого знакомства с асфальтом, ни стыда перед выстраивающимся сзади «хвостом» из-за своей недостаточной расторопности.

Совершенно противоположно ожиданиям разрешились также и мои опасения относительно состояния трассы «Кола» на территории Карелии. Почему-то мне казалось очевидным, что по мере удаления от «второй столицы» качество покрытия будет только ухудшаться; на деле же произошло прямо обратное: сразу после того, как Ленинградская область попрощалась со мной, на дороге, как по волшебству, исчезли все неровности, пропали залитые битумом, разбегающиеся во все стороны трещины на асфальте; полотно стало новым, свежим, действительно почти идеальным…

Первая после «бензиновой дыры» сетевая заправка тоже, конечно, оказалась слева; и вообще она, как выяснилась, была, во всех смыслах, «левее» предыдущей. Чтобы до нее добраться, мне пришлось по совсем дырявой, с огромными грязными лужами дороге почти на километр углубиться в лес. Бонус за этот эндуро-тур меня не порадовал: несмотря на возвещающую о принадлежности к крупной нефтяной компании стеллу, признаков соответствия корпоративным стандартам на самой азээске не наблюдалось. Ничего, хотя бы отдаленно напоминающего кафе, старые и ржавые заправочные автоматы с механическими счетчиками, видавшее виды строение из грязно-серого кирпича с зарешеченным окошком: оно выполняло роль кассы и коммерческого ларька с ассортиментом «вода и сникерсы», за этим «ларьком» еще более затрапезного вида сарай с двумя известными буквами – судя по внешнему виду, возведенный самым незатейливым деревенским способом. Довершало все эти изъяны «брендинга» то, что владельцы заправки не сумели, видимо, определиться, за какую команду играют: на колонках красовался один логотип (тот же, что и на стелле), на «ларьке» - другой.

Несмотря на удручающее впечатление от увиденного, несмотря даже на то что есть мне уже хотелось, но ни для этого, ни даже для иных потребностей (в моих многослойных одеждах едва ли не гигиеничнее было отойти куда-нибудь в лесок) данное место, по всей видимости, совсем подходило, разворачиваться я не стал. Топлива в баке оставалось примерно на сотню верст; следующую «приличную» заправку (и после этой – вопрос насколько?) Google-карты пророчили еще через сто тридцать километров, на повороте к Петрозаводску. «Обсохнуть», не дотянув до цели пару-тройку десятков кэмэ – что-нибудь подобное было бы, вероятно, вполне в духе сегодняшнего дня. Перспектива проехать остаток пути голодным по сравнению с таким удовольствием явно выглядела не столь драматично; да и просто слезть с мотоцикла (в надежде, в первую очередь, слегка согреться) – тело мое снова кричало: пора.

Вдруг показалось: начал слабеть дождь. Нерешительно, словно бы сомневаясь, задвигались по небу тучи, самую малость – но все же просветлело небо.
На магию сетевого бренда, очевидно, уповали многие: к каждой колонке стояло по три машины. Дождавшись своей очереди, я заглушил мотор, с трудом слез с сидения и направился к кассе.
Все тело затекло: прося о движении, оно тем не менее сопротивлялось ему болью во всех сочленениях. Шаркая криво сидящими на кроссовках бахилами, в грязном, разъезжающемся по швам дождевике, я подошел к окошку «ларька». В кассу тоже стоял длинный хвост, и крайний в очереди мужчина оглядел меня с ног до головы с брезгливым недоумением; опасаясь, видимо, запачкаться или намокнуть, случайно коснувшись моих лохмотьев, он слегка подался вперед. Когда очередь дошло до меня, женщина в окошке, также окинув меня недоверчивым взглядом, потребовала оплату вперед.

Холодно, голодно, одиноко – ни она, ни другие, конечно, не знали этого. Да если бы и знали – какое им до меня дело?

- Вы, что, всерьез боитесь, что я уеду, не расплатившись? – разозлился я. – Вы спятили?! Да мне в этом во всем – полчаса только на то, чтоб залезть обратно…

Мой крик – вышедший скорее хрипом – повис в непрогретом сыром воздухе.

- Ничего я не боюсь! – кассирша строго поджала губы. – Не положено у нас так. Сначала оплата; что не влезет, вернется на карту.

- Бензин вернется? – раздраженно съязвил я. – Двенадцать литров.

Про кофе – даже не стал спрашивать.

«Десятилетний в сорок пять лет, - не раскрывая рта, ворчал я, волочась обратно к мотоциклу. - Не Харлей Дэвидсон, не Ковбой Мальборо…(6) Чоппер, косуха, черные очки, винчестер…(7) вот оно откуда, вот! Детский примитив, глупые фантазии; так-то так, а ведь до сих пор цепляет… Взрослая реальность: рваный дождевик, мокрые, грязные штаны, дырявые, перекошенные бахилы…

Предел мечтаний на сегодня: чашка кофе, просвет на небе. Никакого героизма, ровным счетом никакого… О солнце, о горячем душе, об обеде – даже думать пока страшно…»

Двенадцати литров оказалось много – влезло только восемь. Что ж, и здесь компенсация за моральный ущерб – теперь от потери темпа. Оплаченный излишек, как будто специально, чтобы пристыдить меня за склочность, сразу упал обратно на карту. Возвращаться за напитком я все равно не стал – при мысли о кофе натощак мне сделалось тошно. Да и кто знает, что за бурду нальют в таком месте?

Хорошую новость: «Дождь закончится в течение получаса» - сообщила мне «Яндекс-Погода». Темная ретушь с рисками-капельками все еще висела надо мной – цепляла самым краешком, сдвигаясь на восток.

Хотя бы половина от необходимого.

Пока – все еще продолжало лить. Желудок недвусмысленно ныл о голоде, а мокрое тело, не иначе как от разочарования, что не получит ничего горячего, даже при отсутствии встречного ветра согреваться отказывалось – стоя, я, наоборот, мерз все сильнее и сильнее. Пережидать последний приступ дождя здесь, рядом с выгребным сортиром? Без еды и кофе это не сулило совсем ничего. Гостиница, горячий душ, запоздалый обед – теперь только все и сразу.

«До Петрозаводска 250 км», - написал я жене, на всякий случай увеличив цифру. Собственно, я всегда поступал так: ей – подольше не дергаться, мне – не думать еще и об этом. Обычно, правда, я накидывал совсем чуть-чуть: километров двадцать-тридцать; но сегодня все шло не так, потому решил: лучше перестраховаться. Еще вопрос: рассказывать ли ей после про дождь?
По уму-то, конечно, не сто;ит, но так хочется пожаловаться…

Перун сменил гнев на милость, как только я вернулся на трассу. Дождь прекратился почти сразу; еще пять минут – и показалось солнце. Через несколько километров, убедившись, что милость не сиюминутна, я съехал на обочину и поскорее стащил с себя окончательно раскрошившиеся лохмотья. Подмывало: зашвырнуть их в лес; но не позволила совесть: грязный мокрый комок я запихал обратно в кофр. Еще раз сменил носки. Третьей пары обуви у меня с собой не было, а переодеваться полностью на виду у проезжающих автомобилей я снова постеснялся: теперь понадеялся, что обсохну.

Надежды эти, конечно, оказались тщетными: сухой асфальт под колесами в этот день я увидел только в Петрозаводске, в сухую одежду переоделся – после горячего душа в гостинице.

1.Европейский автомобильный маршрут — общее название автомобильных дорог, входящих в международную сеть с обозначением E.

2.Не совсем точная цитата из фильма «Невероятное путешествие мистера Спивета» (в оригинале: “The Young and Prodigious T.S.Spivet”), снятого в 2013-м году по роману Рейфа Ларсена “The Selected Works of T.S. Spivet”.

3.Не совсем точная цитата из фильма «Белое солнце пустыни», снятого режиссером В.Мотылем в 1970-м году. Дословно: «Хорошая жена, хороший дом – что еще нужно человеку, чтобы встретить старость?» Эти слова в фильме с иронией произносит главарь басмаческой банды в адрес бывшего чиновника императорской России, не присоединившегося ни к советской власти, ни к ее противникам.

4.Yamaha YBR 125 – малокубатурный легкий мотоцикл; широко использовался для обучения навыкам управления мотоциклом в мотошколах.

5.Honda VTX – тяжелый круизер, выпускавшийся в двух модификациях: 1300 и 1800, с соответствующим (в кв.см.) объемом двухцилиндрового v-образного двигателя.

6.Харлей Дэвидсон и Ковбой Мальборо – герои одноименного американского фильма, снятого в 1991 году режиссером Саймоном Уинсером (в оригинале «Harley Davidson and the Marlboro Man”).

7.Образ киборга из фильма «Терминатор» (1985 г.в.) и его многочисленных продолжений в исполнении Арнольда Шварценеггера.