Осколки. Глава 25

               

    Через два часа их "Победа" уже покинула Москву и мчалась прочь от неё по Ленинградскому шоссе, которое было пустынно, - в то время лишь недавно народившейся, но стремительно развивающейся автомобильной эры.
Эта часть их пути прошла без всяких происшествий, и во второй половине дня они уже въезжали в старый новый Питер - Ленинград, чтобы переночевать там, по желанию Вилора, в знаменитом "Англетере".

    Однако Элина сразу же воспротивилась этому варианту, из-за связи печально известной гостиницы со смертью Есенина.  Сама большая любительница русской поэзии, Фета, Пушкина, Тютчева, Ахматовой, и, особенно, Есенина, она, как очень чувствительный человек воспринимала его смерть очень ранимо и не верила в самоубийство поэта.

    – Вилор, это было убийство, я ясно это вижу. Когда она говорила: " я ясно это вижу", ему иногда казалось, что она в действительности видит наяву то, то когда то происходило в действительности.
– Я не хочу туда, в эту гостиницу. Эти воспоминания и видения испортят мне настроение, мне трудно будет там выспаться.
Её последний довод бил в точку.
  – Хорошо, это не проблема, дорогая, – он её понял, как и обычно. Да и ему, по большому счёту, было  всё равно, где остановиться до утра.
Его натура тяготела более к любознательности, чем к обычному житейскому любопытству.

   Тогда их выбор пал на "Асторию", где они и поужинали, а вечером пошли гулять по Невскому, выйдя затем к Исаакию и к Дворцовой площади.
  – Представляешь, тут когда-то ходили Достоевский с Гоголем, обдумывали свои повести и поэмы, радовались и грустили, как и мы, – сказала Эля.
– А мы ведь с тобой пока и  не грустим особо, - заметил Вилор.
  – Может быть ты, да. Но знаешь, всё равно, где то в глубине меня сидит какая то непонятная грусть, грусть о том, что я сама ещё не понимаю, о чём она.
Раньше, например, на фронте, в госпитале, этой неясной грусти у меня не было вообще. Там было некогда думать, задумываться, там надо было просто действовать, чтобы спасать людей.  Время шло быстро и весело, Вилор, ведь правда?! Сейчас время как бы замедлилось, и вот появилась эта грусть, что всё всегда заканчивается, закончится и это время.

–  А наша любовь, разве она может закончиться? - он привлёк Элину ближе к себе и обнял.
  – Я не знаю, я боюсь об этом думать, я не вижу, как это произойдёт, значит  –  этого не будет, –  улыбнулась она и прижалась к его груди.

   Если б Вилор мог знать тогда, что от этой любви вскоре останется лишь жизненный пепел в виде изматывающих его воспоминаний!
А сейчас у него промелькнула иная мысль, но тоже не его, а одного из первых учителей этой жизни   – Деда:

   "...Бойся прежде всего попасть в зависимость от людей, особенно от самых близких тебе людей, поверь мне, эта зависимость самая жестокая."

  Он тут же вспомнил и Деда, и беседы с ним, но это видение мигом исчезло, заслонённое вдруг следующей мыслью:
 "А разве любовь,  – это зависимость?"

  И ему вновь стало спокойней и лёгкая тревога неопределённости, переданная ему Элиной, удалилась пока в своё место... До времени.

    Стало совсем темно, и они повернули в сторону гостиницы, шагая по узким улочкам и набережным русской Венеции, бывшей совсем недавно столицей Великой Империи и возрождаемой после руин духовных и физических, нанесённой ей последней человеческой мясорубкой.