семь сестёр сестра тени

2
Кристиан уже поджидал меня на катере, бросив якорь возле
понтонной переправы на Женевском озере. Туда меня и доставило
такси. Как всегда, наш шкипер приветствовал меня своей
доброжелательной улыбкой, а я, кажется, впервые задалась вопросом,
так сколько же ему на самом деле лет. Хотя я помню Кристиана с
раннего детства – такое впечатление, что он рулил нашим скоростным
катером всегда, однако сейчас, глядя на его темные волосы, загорелое
ладное тело, я подумала, что больше тридцати пяти ему ни за что не
дашь.
Мы тронулись в путь. Я уселась на скамью, которая была
установлена на корме, и с наслаждением откинулась на удобные
кожаные подушки, попутно размышляя о довольно странном
феномене: все, кто трудится у нас в Атлантисе, не подвластны никаким
возрастным переменам. Воистину, складывается впечатление, что
время действительно не властно над этими людьми. Солнце уже
клонилось к закату. Я вдохнула полной грудью знакомый мне с детства
свежий и чистый воздух. Может, Атлантис – это какое-то зачарованное
царство, и все, кто обитает за стенами нашего дома, получили в дар от
волшебной феи вечную молодость и будут пребывать в этом царстве
всегда.
Все-все-все. Вот только Па Солт ушел…
Мне категорически не хотелось вспоминать все то, что было
связано с моим последним приездом в Атлантис. Мы все, шестеро
сестер, которых отец удочерил, отыскав нас в самых разных уголках
земли, назвав в честь звезд, образующих созвездие Плеяды (его еще
называют Семь Сестер), на сей раз собрались в отцовском доме по
случаю его смерти. А ведь не было даже похорон в обычном смысле
этого слова, всех тех ритуальных мероприятий, где каждая из нас
могла бы погоревать всласть, оплакивая его уход. Но Ма объяснила
нам, что такова была последняя воля Па Солта: упокоить его в
открытом море втайне от всех.
А потом в Атлантис приехал Георг Гофман, папин швейцарский
нотариус. Он даже устроил для нас своеобразную экскурсию по
любимому папиному уголку в обширном саду вокруг дома. Там он
показал нам довольно странную конструкцию, явно появившуюся на
этом месте совсем недавно. Внешне она чем-то смахивала на
солнечные часы, но Гофман пояснил нам, что прибор этот называется
армиллярной сферой. С помощью такой сферы можно определять
положение звезд на небе. На металлических полосках, окаймляющих
золотистый шар, расположенный внутри, выгравированы наши имена
и еще какие-то цифры, координаты, которые, по словам Гофмана,
должны будут помочь нам, если мы захотим узнать, откуда именно
привез каждую из нас отец. А рядом еще какое-то изречение или
цитата, написанная по-гречески.
Две мои старшие сестры особенно постарались. Алли снабдила
нас, остальных сестер, точными данными о местонахождении наших
координат, а Майя перевела все греческие надписи на французский
язык. Лично я пока еще так и не прочитала ни то, ни другое. Положила
обе бумажки в пластиковую папку рядом с письмом Па Солта, которое
он написал мне.
Но вот наш катер стал плавно замедлять ход, и я уже разглядела
сквозь густую крону деревьев очертания красивого дома, в котором все
мы выросли. Атлантис похож на самый настоящий волшебный замок
из красивой сказки. Стены, выкрашенные в светло-розовый цвет,
четыре башенки по углам дома. Закатное солнце золотило окна на
фасаде.
Сразу же после того, как нам продемонстрировали армиллярную
сферу и вручили письма от отца, Сиси тут же изъявила желание
немедленно уехать. Мне не хотелось. Я была не прочь задержаться в
Атлантисе подольше, побыть еще хоть немного в том доме, в котором с
такой любовью растил всех нас покойный отец. И вот его больше нет, а
я все никак не могу привыкнуть к этой горькой мысли. Чтобы
справиться с постигшей меня бедой и хоть как-то примириться с
уходом Па Солта, спустя две недели я снова лечу в Атлантис в надежде
обрести в отцовском доме силы, чтобы жить дальше.
Кристиан пришвартовал катер к причалу и закрепил концы на
швартовой тумбе. Потом помог мне выбраться из лодки. Я увидела, как
навстречу ко мне по лужайке спешит Ма. Она всегда встречает меня,
когда я приезжаю домой. При виде родного лица слезы сами собой
навернулись на мои глаза, и я с готовностью упала в ее теплые
объятия.
– Стар, какой приятный сюрприз! Ты снова здесь, со мной, –
прочувствованным голосом проронила Ма, расцеловав меня в обе
щеки. Потом слегка отступила назад и окинула меня внимательным
взглядом. – Не буду говорить, что ты слишком худа. Ты у нас всегда
была очень уж худенькой, – заметила она, слегка улыбнувшись, и мы
обе направились к дому. – Клавдия испекла твой любимый яблочный
штрудель. И чайник уже закипает. – Марина махнула рукой в сторону
стола, стоявшего на террасе. – Присаживайся! Наслаждайся
последними закатными лучами солнца. А я пока отнесу твои вещи в
дом и попрошу Клавдию подать нам чай и пирог прямо сюда.
Я молча проследила за тем, как Ма исчезла в доме с моей
дорожной сумкой. Потом повернулась к дому спиной и принялась
разглядывать наш роскошный сад и ухоженную лужайку перед домом.
Заметила Кристиана, который направлялся по узенькой тропинке к
себе домой. Его квартирка примостилась прямо на крыше эллинга,
встроенного в грот в самом дальнем конце сада. Хорошо смазанный
механизм домашнего уклада в Атлантисе продолжал функционировать
в своем прежнем режиме. Все как всегда… Разве что хозяина,
запустившего когда-то этот механизм в бесперебойный ход, здесь
больше нет.
На террасе снова возникла Ма. Следом появилась Клавдия с
подносом в руках, на котором стояли чайные принадлежности. Я
приветливо улыбнулась нашей экономке. Зная, какая Клавдия
молчунья, еще бо;льшая, чем я сама, – никогда не заговорит первой, я
поприветствовала ее:
– Добрый день, Клавдия. Ну как вы тут?
– Все хорошо, спасибо, – ответила она коротко с ярко
выраженным немецким акцентом.
Отец в свое время настоял на том, чтобы все мы, девочки,
буквально с колыбели учились говорить сразу на двух языках – на
английском и на французском. Впрочем, в Атлантисе мы общались на
английском только с Клавдией. Ма же была француженкой в полном
смысле этого слова, как говорится, до самых кончиков ногтей.
Французские корни сразу же выдавал ее внешний облик: строгая и
одновременно изысканная шелковая блузка, безупречного кроя юбка,
волосы, красиво собранные на затылке. Как бы то ни было, а
постоянное общение с этими двумя женщинами на разных языках
привело к тому, что все мы, сестры, с легкостью могли переключаться
с одного языка на другой.
– А ты еще пока так и не подстриглась, – улыбнулась Ма, кивком
головы указав на мои отросшие волосы. – Ну как ты сама, моя
дорогая? Рассказывай.
Клавдия, поставив поднос на стол, удалилась в дом. Ма принялась
разливать чай по чашкам.
– У меня все хорошо, Ма.
– Знаю, девочка, что это далеко не так. Сейчас никто из нас не
может сказать про себя, что ей хорошо. Да и как такое может быть?
Ведь совсем недавно все мы пережили огромное горе… Ужасная
утрата…
– Ты права, Ма, – согласилась я, беря из ее рук чашку с чаем.
Потом добавила туда немного молока и щедро сдобрила свой напиток
тремя ложками сахара. Несмотря на то что сестры вечно подшучивали
надо мной из-за моей худобы, я самая настоящая сластена и никогда не
отказываю себе в чем-нибудь сладеньком.
– А как Сиси?
– О, у нее, по-моему, все отлично, хотя мне трудно утверждать это
наверняка.
– Да, каждый из нас переживает горе по-своему, – задумчиво
бросила Ма. – Кстати, такие душевные потрясения зачастую
сопряжены и с крутыми переменами в нашей жизни. Ты уже в курсе
того, что Майя отправилась в Бразилию?
– Да. Она сообщила нам с Сиси о своем намерении по
электронной почте. А ты не знаешь, почему именно в Бразилию?
– Догадываюсь, что эта ее поездка как-то связана с тем письмом,
которое оставил ей отец. Но каковы бы ни были ее мотивы, я очень
рада за Майю. Торчать тут в Атлантисе в полном одиночестве и
продолжать оплакивать уход отца, что может быть ужаснее? Она еще
слишком молода, чтобы вести такой отшельнический образ жизни. И
потом, тебе-то уж, как никому другому, известно, что любое
путешествие расширяет жизненные горизонты человека.
– Известно. Хотя в том, что касается меня, скажу так: хватит с
меня всех этих путешествий.
– В самом деле, Стар?
В ответ я молча кивнула, понимая, на какую непростую колею
выруливает наш разговор с Ма. Обычно в таких случаях рядом со мной
всегда находилась Сиси. Она-то и говорила за нас обеих. Но поскольку
Ма молча ожидала ответа на свой вопрос, на сей раз мне пришлось
отвечать самой.
– Да. Я уже достаточно всего насмотрелась.
– Что правда, то правда, – согласилась со мной Ма, сопроводив
свою реплику коротким смешком. – Полагаю, что на земле уже не
осталось таких уголков, где бы вы с сестрой не отметились за
минувшие пять лет.
– Мы не были в Австралии. И до лесов Амазонки тоже не
добрались.
– А как так случилось, что вы туда не попали? – поинтересовалась
Ма с легкой иронией в голосе.
– Сиси боится пауков.
– Конечно же! Как я могла забыть! – Ма всплеснула руками. – А
ведь когда Сиси была маленькой, складывалось впечатление, что она
ничего не боится. Да ты и сама, наверное, помнишь, как она, не
раздумывая, прыгала в море с самых высоких скал.
– Или как ловко она на них вскарабкивалась, – добавила я.
– А ты помнишь, как она любила нырять под воду и оставаться
там долго-долго? Не дышать… Порой я уже начинала даже
беспокоиться, не утонула ли она.
– Помню-помню, – согласилась я без особого воодушевления,
вспомнив, как сестра и меня пыталась приобщить к этому
экстремальному спорту. Но это, пожалуй, единственное, где я не
поддалась уговорам Сиси и не пошла у нее на поводу. Во время наших
странствий по Дальнему Востоку она могла часами плавать с
аквалангом или штурмовать головокружительно крутые вулканические
сопки в Таиланде и Вьетнаме. Но, независимо от того, находилась ли
она под водой или поднималась высоко в небо, я и в том, и в другом
случае предпочитала спокойно нежиться на песочке с книжкой в руках.
– А еще она всегда ненавидела всяческую обувь… Предпочитала
ходить босиком. Ребенком я буквально силой заставляла ее надеть
туфельки, – мечтательно улыбнулась Ма, предавшись своим
воспоминаниям.
– Однажды она даже зашвырнула их в озеро. – Я взмахнула рукой,
указав на тихую водную гладь Женевского озера. – Помню, я с
большим трудом уговорила ее однажды попытаться нырнуть и достать
туфли из воды.
– Да, наша Сиси всегда была очень свободолюбивой девочкой. –
Ма подавила вздох. – И такой храброй… Но в один прекрасный день,
кажется, ей на тот момент было лет семь, не больше, я вдруг услышала
дикий крик из вашей комнаты. В первую минуту я даже подумала, что
ее убивают. Но нет! Оказалось, что она просто испугалась большого
паука, наверное, сантиметров двадцать в длину, который завис на
потолке прямо над ней. Кто бы мог подумать, что этот паук так
напугает ее.
Ма задумчиво покачала головой, вспоминая ту давнюю сцену.
– А еще Сиси очень боялась темноты.
– Правда? Вот об этом я точно никогда не догадывалась. – Легкая
тень проскользнула по лицу Ма, словно она почувствовала себя
обиженной оттого, что всех ее материнских навыков, – а ведь Па Солт
специально нанял ее для того, чтобы она обеспечила надлежащий уход
за малышками, которых он удочерил, и которые, можно сказать,
выросли под ее неусыпным оком, превратившись в положенный срок в
молодых женщин, ибо она стала для всех нас самой настоящей
матерью, особенно когда отец подолгу отсутствовал дома, путешествуя
по своим делам по всему миру, – так вот, оказывается, этих навыков
оказалось недостаточно, чтобы знать про нас все. Хотя, повторюсь, мы
любили Ма всем сердцем и душой. Нас не связывали с ней кровные
узы, но она значила так много для каждой из сестер.
– Она просто стеснялась признаваться кому-нибудь, что по ночам
ее часто мучают кошмары.
– Так вот почему ты перебралась к ней в комнату, – задумчиво
бросила в ответ Ма, после стольких лет узнав наконец правду. – И
поэтому ты всякий раз просила меня оставить в комнате включенным
ночник, да?
– Да.
– А я-то думала, Стар, что это ты боишься темноты. Что ж, это
лишний раз подтверждает простую истину: мы никогда не знаем до
конца детей, которых растим. Хотя самим нам кажется, что мы знаем
про них все. Ну, как тебе в Лондоне?
– Мне нравится город, хотя мы ведь там еще сравнительно
недавно. И потом…
Я тяжело вздохнула, не находя слов, в которые можно было бы
облечь все мои сомнения и страхи.
– Ты еще продолжаешь горевать об ушедшем отце, – пришла мне
на помощь Ма. – И потому в данный момент тебе все равно, где ты и
что с тобой.
– Ты права. Но, Ма, мне действительно вдруг захотелось снова
вернуться в Атлантис.
– Понимаю тебя дорогая… И очень рада тому, что у тебя возникло
такое желание. Тем более приехать сюда одной. Ведь в прошлом такое
случалось не так уж часто, не правда ли? Зато сейчас ты всецело моя.
– Ты права, Ма.
– Хочешь, чтобы и в будущем такие встречи повторились?
– Да… хочу.
– Что ж, рано или поздно, но это должно было случиться. Вы с
Сиси уже не дети. Что, разумеется, не помешает вам и впредь
оставаться очень близкими друг другу людьми. Но, однако же, впереди
у вас своя жизнь, и дальше вы пойдете каждая своим путем. Думаю,
Сиси тоже понимает это.
– Нет, Ма, ничего она не понимает. Я по-прежнему нужна ей и
потому не могу ее бросить! – выпалила я неожиданно для себя самой с
явным раздражением в голосе. Потому что сложившаяся ситуация уже
начинала потихоньку злить меня. Недовольство давно копилось в моей
душе и вот наконец выплеснулось наружу. Несмотря на свою
врожденную сдержанность и присущее мне немногословие, я вдруг не
выдержала и громко всхлипнула.
– О боже! Родная моя! – Внезапно на солнце набежала тень. Ма
подхватилась со своего места, подошла ко мне и взяла меня за руки. –
Не стесняйся своих слез. Не копи все плохое в душе. Пусть выльется
наружу.
И я с готовностью последовала ее совету. Мои рыдания трудно
было даже назвать плачем в привычном понимании этого слова.
Потому что я не плакала, а скорее выла, выплескивая все
невысказанные слова и скопившиеся на сердце эмоции и чувства, а
потому слезы лились из меня нескончаемым потоком.
– Прости меня, Ма, прости… – пробормотала я виноватым
голосом. Ма достала из кармана пачку бумажных носовых платков и
стала вытирать ими слезы на моих щеках. – Это все… смерть папы…
До сих пор не могу смириться с его уходом.
– Конечно, не можешь. И я тебя прекрасно понимаю… А потому
не стоит извиняться, – ответила мне Ма ласково. Я вдруг
почувствовала себя страшно опустошенной, словно автомобиль,
который вдруг неожиданно заглох посреди дороги, потому что
закончился бензин. – Я очень беспокоилась за тебя, зная, как ты
привыкла все свои эмоции держать внутри себя. Зато сейчас, когда я
увидела твои слезы, мне сразу же полегчало. – Ма виновато
улыбнулась. – Хотя тебе, думаю, пока еще нет. А сейчас ступай-ка ты
наверх в свою комнату, немного отдохни с дороги и приведи себя в
порядок перед ужином. Согласна?
Я последовала за Ма в дом. Знакомые запахи сразу же ударили
мне в нос. Как часто я пыталась разложить эти ароматы на отдельные
составляющие, чтобы хоть частично воспроизвести их в своих
временных пристанищах – запах лимона, кедрового дерева, ароматы
свежевыпеченных пирогов… Но нет, никогда у меня ничего не
получалось. Видно, все эти запахи, только слившись воедино, и
образовывали ту неповторимую атмосферу, которая царила в
Атлантисе.
– Хочешь, я провожу тебя? – предложила мне Ма, когда я стала
подниматься по лестнице к себе в комнату.
– Нет, не надо. Со мной все в порядке.
– Хорошо. Тогда поговорим попозже. Но если тебе вдруг что-то
понадобиться, милая, ты знаешь, где меня искать.
Я поднялась на самый верхний этаж, на котором размещались
комнаты всех девочек. У самой Ма имелась небольшая квартирка,
оборудованная прямо в доме. Туда можно было попасть
непосредственно из холла. Собственная небольшая гостиная,
отдельная ванная комната. Комната, которую мы делили с Сиси,
расположена между спальнями Алли и Тигги. Я распахнула дверь, и на
меня тут же пахнуло привычным запахом краски. Когда Сиси было
пятнадцать лет, она, как и многие ее сверстники, тоже пережила
период увлечения «готами». Даже вознамерилась выкрасить все стены
в нашей комнате в черный цвет. Она бы и выкрасила, но я поставила
свое условие, предложив компромиссный вариант – использовать для
декора темно-фиолетовый цвет. В ответ Сиси выдвинула встречное
предложение. Четвертую стену, ту, возле которой стоит ее кровать, она
раскрасит по собственному усмотрению.
Целый день она трудилась взаперти и лишь ближе к полуночи
вынырнула из комнаты со слегка остекленевшими от усталости
глазами.
– Вот сейчас иди и смотри, – милостиво позволила она мне и
повела взглянуть на объем проделанной работы. Я молча уставилась на
стену, буквально ослепнув от интенсивности и яркости красок.
Основной фон – насыщенный голубой цвет – электрик, по которому
там и сям разбросаны пятна ярко-небесной лазури, а по центру –
огнедышащий кластер из золотых звезд. Знакомые очертания. Сиси
изобразила над своей кроватью созвездие Плеяд. Семь сестер.
Собственно, это все мы.
Наконец глаза мои немного адаптировались к пронзительно
кричащим цветам. Я даже разглядела некоторые подробности.
Например, каждая звезда состоит из множества крохотных точек,
напоминающих атомы, которые, объединяясь друг с другом,
формируют нечто целое и законченное.
Я буквально кожей почувствовала, с каким нетерпением Сиси
ожидает моей реакции на увиденное, тяжело дыша мне в затылок.
– Великолепно, Сиси! – воскликнула я. – Поразительная работа. И
как тебе только такое в голову пришло? Надо же было все это
придумать…
– Ничего я не придумывала. – Сиси слегка пожала плечами. – Я
уже заранее знала, что буду рисовать.
С тех пор у меня было предостаточно времени, чтобы
полюбоваться стеной, лежа на своей кровати. И чем больше я
разглядывала произведение Сиси, тем чаще находила в нем какие-то
новые детали, ускользавшие ранее от моего внимания.
Но вот что странно. Несмотря на то что и отец, и все наши сестры
с энтузиазмом восприняли работу Сиси, осыпав ее с ног до головы
прочувствованными комплиментами и похвалами, сама она больше
никогда не повторила эту свою манеру письма.
– Просто в тот момент на меня снизошло какое-то озарение, –
пояснила она мне как-то раз. – Но я уже ушла от этого стиля, и сейчас
меня интересуют совсем иные направления.
Однако и сейчас, разглядывая настенное панно, выполненное
Сиси двенадцать лет тому назад, я по-прежнему считаю, что это самое
вдохновенное и самое прекрасное произведение искусства из всех,
созданных моей сестрой.
Я увидела, что мою дорожную сумку уже распаковали. Те
немногие вещи, которые я взяла в дорогу, были сложены аккуратной
стопочкой на стуле. Я уселась на кровать, вдруг почувствовав некий
странный дискомфорт. А ведь в этой комнате, подумала я, нет ничего,
ну или почти ничего, от меня самой. Что ж, виновата в этом только я
сама. Больше винить некого.
Я подошла к своему комоду и выдвинула нижний ящик. Извлекла
оттуда жестяную банку из-под бисквита, в которой когда-то я хранила
все свои самые сокровенные и дорогие моему сердцу детские
сокровища. Взяв банку, я снова уселась на кровать и открыла крышку.
Вынула из банки конверт. Бумага за семнадцать лет хранения в
закрытой жестянке стала совсем хрупкой. Пальцы мои осторожно
прошлись по ее гладкой поверхности. Потом так же осторожно
извлекла из конверта открытку из плотного пергамента, к которой был
приклеен совсем уже иссохший цветок.
Поздравляю тебя, моя дорогая Стар. Наконец-то нам удалось
вырастить его.
Папа
Я тронула пальцами нежные лепестки, ставшие от времени
прозрачно тонкими, словно паутинка. В памяти всплыли картинки
давнего прошлого. Красивые соцветия насыщенного темно-красного
цвета, скорее даже цвета бордо, которыми одарило нас с папой это
растение в пору своего самого первого цветения. Вначале я помогала
папе высаживать его в саду, а потом рачительно ухаживала за цветком
во время своих школьных каникул.
Иными словами, каждое утро я поднималась ни свет ни заря,
когда Сиси еще спала крепким сном. Она вообще у нас большая
любительница поспать, особенно с учетом того, что почти каждую
ночь ей снятся всякие кошмары, обычно это случается в промежутке
между двумя часами ночи и четырьмя часами утра. А потому Сиси
продолжала благополучно дрыхнуть, не замечая моих ранних
подъемов и отлучек. Папа, как правило, уже поджидал меня в саду. И
вид у него при этом был такой, словно он тут провел уже не один час.
Вполне возможно, так оно и было на самом деле. Я, еще полусонная,
со слипающимися от сна глазами, но тем не менее уже пребывающая в
радостном предвкушении того, что именно собирается показать мне
отец сегодня.
Иногда это было всего лишь несколько семян, зажатых в его руке.
В другой раз он демонстрировал мне какой-нибудь только-только
начинавший распускаться росток растения, которое он привез из
очередного своего дальнего странствия. Потом мы устраивались с ним
на скамейке в беседке, увитой розами. Папа брал в руки старинный
том ботанической энциклопедии и начинал неторопливо листать
страницы, переворачивая их своими сильными смуглыми пальцами до
тех пор, пока мы не находили то место, где подробно описывалось
наше с ним сокровище, – откуда это растение родом, в каких местах
произрастает и так далее. Мы внимательнейшим образом знакомились
со средой его обитания, с тем, что ему нравится и что не нравится,
после чего долго и пристрастно обсуждали, где его лучше всего
высадить уже в нашем саду.
Сегодня, по прошествии лет, я отлично понимаю, что все наши
обсуждения строились по принципу: папа предлагает, а я соглашаюсь.
Впрочем, он ни разу не дал мне почувствовать, что авторитарно
навязывает свое мнение. Напротив. У меня всегда складывалось
впечатление, что мое мнение тоже крайне важно для него и имеет
большое значение.
Я часто вспоминаю сейчас одну библейскую притчу, на которую
постоянно ссылался отец, когда мы с ним вместе трудились в саду.
Согласно этой притче, каждое живое создание должно взращиваться с
момента своего появления на свет с заботой и любовью. Вот и
растение. Если мы ухаживаем за ним любовно, то оно вырастает
сильным, крепким и будет радовать нас в будущем много-много лет.
– А разве мы, люди, не похожи на те же семена? – вопрошал у
меня отец, с улыбкой глядя на то, как я поливаю рассаду из своей
детской лейки, и отряхивая со своих рук крошки торфяной смеси со
знакомым слегка кисловатым запахом. – Ведь нам, как и этим семенам,
нужны только солнце, дождь… И конечно, любовь. И больше ничего.
И действительно, при обилии солнца и влаги, да еще и любовнорачительного ухода, все в нашем саду цвело и благоухало. Эти наши
утренние сеансы садоводства вместе с Па Солтом научили меня
многому. В том числе и умению терпеливо ждать. Иногда, спустя пару
дней после того, как мы с папой высадили в грунт наше очередное
растение, я приходила на это место, чтобы проверить, как растение
принялось, не пустило ли оно уже новые ростки и побеги, и, не
обнаружив никаких признаков роста, а иногда и вовсе находя растение
увядшим или даже засохшим, я всегда, помнится, спрашивала у отца,
ну, почему оно никак не хочет приживаться на новом месте.
– Стар, – обычно говорил в таких случаях мой отец, обхватывая
мое лицо своими обветренными руками, – все, что имеет долгосрочное
значение и непреходящую цену, требует времени для того, чтобы
укрепиться и войти в силу. Зато в один прекрасный день, когда ты
обнаружишь, что посаженный тобой цветок наконец пустил отросток,
ты почувствуешь себя наисчастливейшим человеком на свете. Потому
что все твои старания оказались в итоге не напрасными.
Итак, решила я про себя, возвращая крышку на место и закрывая
банку, завтра я снова встану на рассвете и пойду в наш с папой сад.
* * *
Вечером мы с Ма ужинали при свечах на террасе. Клавдия
приготовила восхитительное каре ягненка, а в качестве гарнира –
молодую глазированную морковь и свежую брокколи из нашего
огорода. Чем больше я вникала в то, что называется «кулинарным
искусством», тем отчетливее понимала, как талантлива Клавдия в том,
что касается поварских дел.
Но вот с едой покончено, и Ма повернулась ко мне:
– Ты уже решила, где будешь жить и чем заниматься?
– У Сиси курс по основам живописи в Лондонской академии
изящных искусств.
– Знаю. Но меня интересуешь прежде всего ты, Стар.
– Сиси покупает квартиру с видом на Темзу. В следующем месяце
планируем уже переехать туда.
– Понятно. Ну и как квартира? Нравится?
– Она… она огромная.
– Я не про площадь жилья спрашиваю.
– Думаю, Ма, я смогу там жить. Там действительно
фантастически красиво, – добавила я поспешно, чувствуя себя
виноватой в том, что никак не могу выдавить из себя лишнее слово.
– А ты, стало быть, будешь посещать курсы по кулинарии, пока
Сиси занимается в академии?
– Да, буду.
– Когда ты была совсем еще юной, я думала, ты у нас станешь
писателем, – задумчиво бросила Ма. – В конце концов, у тебя же
степень магистра по английской литературе.
– Да, я и сейчас очень люблю читать.
– Мне кажется, Стар, ты себя недооцениваешь. Я до сих пор
помню те рассказы, которые ты сочиняла еще в детстве. Твой отец
иногда зачитывал мне их вслух.
– Правда? – Я невольно почувствовала прилив гордости.
– Правда. Или ты уже забыла, что тебе в свое время предлагали
место в Кембриджском университете, но ты сама отказалась?
– Отказалась, – ответила я неожиданно резко. Наверное, потому,
что даже сегодня, девять лет спустя, мне все еще больно говорить на
эту тему. Да, так оно все и было…
– Как думаешь, Сиси, стоит мне попытаться поступать в
Кембридж? – решила я тогда посоветоваться с сестрой. – Учителя в
один голос твердят, что надо.
– Конечно, Сия! Какие могут быть разговоры! Ты же у нас такая
умная. Наверняка тебя там примут с распростертыми объятиями.
Заодно и я хоть одним глазком посмотрю, что там за университетская
жизнь в этой Англии. Меня-то саму вряд ли куда пригласят. Ты же
знаешь, какая я тупица! Но ничего страшного… Устроюсь в какомнибудь баре или еще где-нибудь, – бросила она, равнодушно пожав
плечами. – Мне все равно. Главное, что мы будем вместе. Я права?
На тот момент я считала, что это действительно самое главное. И
дома, и в школе, где одноклассницы, как только проникались
пониманием того, насколько мы близки с сестрой, тут же начинали
сторониться нас, оставляя наедине друг с другом. А потому и выбор
потенциального университета для продолжения образования был для
нас прежде всего сопряжен с тем, что требовалось подыскать такое
учебное заведение и выбрать себе такой набор предметов, когда все
устраивало бы нас обеих, то есть чтобы и впредь мы могли бы
держаться вместе. Тем не менее я сделала попытку поступить в
Кембридж и, к своему немалому удивлению, получила приглашение в
один из старейших колледжей университета, в Селвин-колледж. В
перспективе в Селвин-колледже мне была гарантирована степень
магистра или даже бакалавра, если я, конечно, успешно сдам
выпускные экзамены.
На Рождество я сидела в папином кабинете и смотрела, как он
внимательно изучает письмо с официальным приглашением в
Кембридж. Но вот он оторвался от чтения и взглянул на меня. В его
глазах светилась радость. А еще гордость за меня и за мои успехи.
Потом кивком головы он указал мне на небольшую елку, украшенную
старинными игрушками, которая стояла в его кабинете. На самой
макушке нарядной елки сияла большая серебряная звезда.
– Вот и ты у нас как эта звездочка, – неожиданно улыбнулся мне
Па Солт. – Так ты согласна отправиться в Кембридж?
– Сама… не знаю… Посмотрим, как пойдут дела у Сиси.
– Думаю, решение ты все же должна принять самостоятельно. А я
лишь могу сказать одно. В жизни каждого человека бывают такие
моменты, когда он должен поступать в соответствии с тем, что
является для него правильным. Иными словами, делай что должно, –
добавил он с нажимом в голосе.
В итоге мы с Сиси направили заявки в несколько высших учебных
заведений и в положенный срок получили два приглашения. После
чего сдали вступительные экзамены и затаились в нервозном
ожидании результатов.
Спустя два месяца мы с Сиси сидели на палубе роскошной
папиной яхты под названием «Титан» в компании остальных сестер.
Каждый год мы все вместе совершали свой семейный ежегодный
круиз по Средиземному морю. В этом году наше морское путешествие
проходило вдоль южного побережья Франции. Итак, мы все были в
сборе, и в этот момент отец вручил нам с Сиси конверты, судя по
всему, с результатами наших вступительных экзаменов. Ежедневно
почту на яхту независимо от того, в какой части акватории
Средиземного моря мы находились, доставлял на борт специальный
высокоскоростной катер.
– Итак, девочки, – улыбнулся нам Па Солт, заметив, какие у нас с
сестрой напряженные лица, – вы хотите ознакомиться с содержанием
ваших писем приватно? Или огласите результаты прямо сейчас всем
нам?
– А чего тянуть? – воскликнула Сиси. – Давай, Стар. Ты вскрывай
свой конверт первой. Я-то уж знаю наперед, что наверняка
провалилась.
Все собравшиеся безмолвно уставились на меня. Я вскрыла
конверт и дрожащими пальцами извлекла из него несколько листков
бумаги.
– Ну, что? – нетерпеливо спросила у меня Майя, пока я
сосредоточенно вникала в свои результаты.
– Общий бал – 5,4… А по английскому и вовсе – 6.
Все в один голос стали поздравлять меня, тискать, обнимать,
выражать свое восхищение и прочее.
– Теперь твоя очередь, Сиси, – сверкнула глазами на нее наша
младшая сестра Электра. Все мы знали о том, что в школе у Сиси была
куча проблем, в частности из-за дислексии. То есть не все у нее
ладилось с речью. Зато сама Электра могла бы с легкостью сдать
любой экзамен, но была при этом откровенной лентяйкой.
– А мне все равно, что там, – промолвила Сиси обреченным
тоном, и я мысленно пожелала ей в эту минуту удачи и
просигнализировала, что люблю ее. Она надорвала конверт, и я затаила
дыхание, пока она пробегала глазами бумаги, знакомясь со своими
результатами.
– Я… О боже… Я…
Наступила гробовая тишина. Все молча ожидали продолжения.
– Я прошла! Стар, я прошла! Меня приняли в университет в
Сассексе на отделение истории искусств.
– Как замечательно! – восторженно выдохнула я, зная, сколько
усердия продемонстрировала Сиси, готовясь к вступительным
экзаменам. И в этот момент перехватила взгляд отца, обращенный на
меня. Было в этом взгляде что-то загадочное. Наверное, он уже заранее
предвидел, какое именно решение мне предстоит сделать.
– Мои поздравления, дорогая, – обратился он к Сиси, широко
улыбаясь. – Сассекс – поистине прекрасный уголок Англии. Между
прочим, именно там находятся скалы, которые называются Семь
Сестер.
Чуть позже мы с Сиси, устроившись на самой верхней палубе,
наблюдали красочное зрелище. Следили за тем, как величественно
садится солнце, медленно погружаясь в воды Средиземного моря.
– Я все пойму правильно, Сия, – заговорила Сиси первой. – Если
ты захочешь ехать в Кембридж, воля твоя. Конечно, Кембридж для
тебя предпочтительнее. С какой стати тебе тащиться за мной в Сассекс
и учиться в какой-то там глуши? Не хочу никоим образом помешать
тебе… стать на твоем пути… Но… – голос ее предательски дрогнул. –
Но ума не приложу, как я там без тебя обойдусь. Одному богу
известно… И кто мне поможет в написании всех этих эссе, по части
которых ты у нас такая искусница?
Ночью, уже лежа у себя в каюте, я услышала, какие страшные
стоны вырываются из груди Сиси. Она беспокойно металась на своей
постели. Наверняка ей снились очередные кошмары. За то время, что
мы прожили вместе с ней в одной комнате, я уже научилась
безошибочно распознавать у Сиси первые же симптомы
начинающихся кошмарных сновидений. А потому я быстро поднялась
со своей кровати и вскарабкалась на ее постель. Легла рядом и
принялась тихонько убаюкивать сестру, будучи абсолютно уверенной в
том, что не разбужу ее. Но вот ее стоны превратились в крики. Она
отчаянно пыталась что-то прокричать вслух. Я с трудом разобрала
отдельные слова.
Как я могу оставить ее? Я нужна ей… а она нужна мне…
И тогда я смирилась с неизбежным. Ведь я нужна ей.
Итак, я отказалась от Кембриджа в пользу Сассекса, чтобы
учиться там вместе со своей сестрой. А где-то уже в середине третьего
семестра своего трехгодичного курса обучения Сиси объявила, что
бросает университет.
– Ты же все понимаешь, Стар, правда ведь? – вопрошала она
меня. – Я умею рисовать, знаю, как пользоваться кистью и красками.
Зачем же я стану тратить свою жизнь на то, чтобы выдумывать эти
противные эссе про каких-то там художников эпохи Возрождения?
Или описывать, как они изображали на своих полотнах этих до
чертиков надоевших мадонн? Нет уж, извините! Но я этим заниматься
точно не стану. Не могу, и все тут!
В результате мы уехали из общежития, где жили в одной комнате,
и перебрались на съемную квартиру, довольно убогую, но что делать…
Пока я исправно посещала лекции, Сиси ездила автобусом в Брайтон,
где подыскала себе работу официантки.
Я же в тот период была близка к отчаянию при мысли о том, какой
шанс упустила в своей жизни, так и не дав осуществиться давней
мечте.
 люсинда райли