Протокол 7. 3

   В полумраке НИИ Глубокой Биософической Оптимизации пахло старой бумагой, озоном от древних серверов и чем-то неуловимо-печальным, словно здесь хранились не только научные данные, но и несбывшиеся надежды человечества. Профессор Зайцев, чья кафедра "Теории Вероятностных Заблуждений" давно уже считалась скорее метафорой, чем реальным подразделением, сидел за заваленным макулатурой столом. В его руке тлела сигарета, дым от которой вился не столько в воздухе, сколько в каком-то параллельном измерении. Сам Зайцев выглядел так, будто только что вернулся из долгой командировки в собственное подсознание: мятый пиджак, небритая щетина и взгляд, в котором смешивались усталость Будды и цинизм прожженного хакера.
   Напротив него, за идеально чистым столом, сидел Доктор Смирнов. Смирнов был воплощением порядка и системности: отглаженная рубашка, аккуратно уложенные волосы, очки в тонкой оправе. Он представлял собой тот тип ученого, который верит в цифры, графики и воспроизводимость экспериментов, а не в "вероятностные заблуждения". Впрочем, именно Смирнов, по иронии судьбы, инициировал эту встречу, принеся с собой распечатку некой "Гипотезы о саморазрушении ДНК", которую он считал, мягко говоря, псевдонаучным бредом.
— Профессор, — начал Смирнов, отодвигая от себя стопку пыльных книг Зайцева, — я ознакомился с вашей… хм… последней работой. И должен сказать, что гипотеза о неизбежном саморазрушении ДНК, сравнимом с последствиями инбридинга, не находит убедительного подтверждения в современных эволюционных моделях. Это, простите, ненаучно.
  Зайцев медленно выпустил кольцо дыма, которое тут же, казалось, превратилось в вопросительный знак.
— Ненаучно? — Голос его был низким и хриплым, словно он говорил из глубокого колодца. — А что такое, по-вашему, "научно", Смирнов? Это когда мы берем кусок реальности, отрезаем его от остального мира стерильным скальпелем, засовываем в пробирку и объявляем, что вот это и есть "истина"? А то, что за пределами пробирки, то, что не измерить хроматографом, то, что не просчитать нашими ущербными моделями — это, значит, "ненаучно"?
Смирнов поправил очки.
— Я говорю о фактах, профессор. Вы сами упомянули: ДНК подвержена повреждениям, да. Но живые системы выработали надёжные механизмы восстановления. Репарация, дупликация генов, горизонтальный перенос… Вы же не будете отрицать существование этих процессов? Они служат для поддержания и даже увеличения генетического разнообразия. Это прямо противодействует любым пагубным последствиям, которые могут возникнуть в закрытой инбредной популяции.
Зайцев кивнул, словно соглашаясь с каждым словом, но в его глазах плясали бесенята.
— Вот именно, Смирнов. "Закрытая инбредная популяция". Вы сами произнесли ключевые слова. А теперь давайте расширим контекст. Что такое "человечество", если не одна большая, закрытая, инбредная популяция? Мы варимся в собственном соку, пережевываем одни и те же идеи, одни и те же мемы, одни и те же страхи. Наша "ДНК" — я имею в виду информационную, ментальную ДНК — она инбредируется с катастрофической скоростью.
Смирнов нахмурился.
— Вы говорите о метафорах, профессор, а я о биологии. Эволюция на Земле, согласно моделям, предполагала быструю диверсификацию. Существование общего последнего универсального предка, у которого обмен генами был распространённым явлением, а не строго вертикальным, ещё раз подчёркивает, что эволюция — это не линейное движение к неизбежному самоуничтожению. Генетический фонд постоянно пополняется и диверсифицируется, так что даже если происходят отдельные случаи инбридинга, они не приводят к краху всей системы.
— И вы верите в эту сказку про "постоянно пополняется"? — Зайцев усмехнулся. — Пополняется чем? Инфо-жвачкой из телевизора? Вирусными мемами из интернета? Мы обмениваемся генами, да, но это как если бы вы копировали одну и ту же поврежденную программу на все компьютеры в сети. Дупликация генов? Это когда мы бесконечно переиздаем одни и те же бестселлеры, снимаем одни и те же фильмы, повторяем одни и те же политические лозунги. Где тут новое разнообразие, Смирнов? Где истинный горизонтальный перенос?
Он затянулся.
— Наши "механизмы восстановления" — образование, культура, наука — они ведь тоже стали частью этой инбредной системы. Они не восстанавливают, они лишь латают дыры, чтобы система продолжала функционировать в том же порочном круге. Это как если бы организм, пораженный инбридингом, вместо того чтобы искать нового партнера, просто наращивал бы новые слои больной плоти.
  Смирнов почувствовал легкое головокружение. Он всегда гордился своим умением четко разделять понятия, но Зайцев с какой-то дьявольской легкостью размывал границы между биологией, социологией и, кажется, философией абсурда.
— Но если это так, — осторожно начал Смирнов, — то как же мы вообще до сих пор существуем? Если бы эволюция происходила только на Земле, мы бы уже давно деградировали.
Зайцев расплылся в довольной улыбке.
— А вот тут, мой дорогой Смирнов, мы подходим к самому интересному. К тому, что ваши "современные эволюционные модели" предпочитают стыдливо умалчивать или прятать за мудреными формулами. К Его Величеству Космосу.
Он поднял палец, словно указывая на невидимую звезду.
— Вы же знаете про гипотезу панспермии, верно? Про то, что молекулярные предшественники жизни, ДНК, РНК, могли быть доставлены на Землю с космической пылью, метеоритами, кометами? (5.1) Это не просто забавная теория, Смирнов. Это ключ.
Смирнов кивнул. — Да, это известно. Но это лишь гипотеза…
— Гипотеза, которая объясняет, почему мы до сих пор не самоуничтожились! — перебил Зайцев, его голос наполнился необыкновенной энергией. — Представьте: Земля — это такой себе экспериментальный инкубатор. Мы тут сидим, варимся в собственном бульоне, копируем друг друга, инбредируемся. И вот, когда деградация достигает критической точки, когда наша земная, локальная ДНК начинает рассыпаться в прах от собственного внутреннего инбридинга… БУМ! Прилетает комета. Или метеорит. Или, что еще интереснее, некая "космическая пыль", которая на самом деле является чем-то вроде… ну, назовем это "космическим патчем".
Зайцев поднялся, подошел к окну и посмотрел на серые крыши города.
— Такое экзогенное поступление генетического материала, Смирнов, это и есть внешний механизм для привнесения новой генетической информации и разнообразия!  Мы, земляне, — это мозаика, понимаете? Не просто продукт местного брожения. Мы включаем генетические элементы из разных систем, из других планетарных систем, из галактик, о которых мы даже не подозреваем!
  Смирнов почувствовал, как его аккуратно уложенные волосы встают дыбом. "Космический патч"? Это уже не наука, это научная фантастика, да еще и в духе какого-то древнего гностицизма.
— Профессор, вы хотите сказать, что мы… что наша эволюция… это своего рода цикл? Мы деградируем, а потом нас "перезагружают" из космоса?
— Не совсем "перезагружают", — Зайцев повернулся к нему, в его глазах светилось что-то, похожее на безумие или на глубочайшее понимание. — Скорее, "обновляют прошивку". Мы получаем новый "исходный код", новую порцию свежей, незамутненной инбридингом ДНК. Это как если бы ваш компьютер начал тормозить от переполнения кэша и вирусов, а вы вдруг получаете внешний жесткий диск с абсолютно чистой, новой операционной системой. Вот почему, Смирнов, мы не наблюдаем очевидных случаев генетической деградации из-за инбридинга в масштабах всей биосферы. Наши внутренние механизмы, да, они работают. Но они лишь поддерживают текущую, уже слегка подгнившую версию. А истинное омоложение, истинная диверсификация — она приходит извне. Из универсального химического происхождения, где строительные блоки жизни были распределены по разным небесным телам.

  Смирнов попытался осмыслить услышанное. "Универсальное химическое происхождение". "Строительные блоки жизни, распределенные по небесным телам". Это звучало одновременно абсурдно и пугающе логично, если принять предпосылки Зайцева.
— То есть, по-вашему, мы не уникальны? Мы не вершина эволюции? Мы… просто очередной эксперимент, который периодически нуждается во внешнем вмешательстве?
— "Уникальны" — это самое большое заблуждение инбредной популяции, Смирнов, — Зайцев снова сел за стол, потушил сигарету в переполненной пепельнице. — Мы часть чего-то гораздо большего. Наша эволюционная траектория — это не неизбежный результат коллапса, вызванного инбридингом. Это сочетание эндемичных биологических процессов и влияния различных космических источников. Мы — не просто Земляне. Мы — Космические Земляне.
Он поднял взгляд на Смирнова.
— И то, что вы называете "горизонтальным переносом генов", — это не только про бактерии. Это про идеи, Смирнов. Про вспышки озарения, которые пронзают человечество в самые темные времена. Про новые парадигмы, которые появляются словно из ниоткуда. Это и есть те самые "космические пакеты данных", которые вливаются в нашу ментальную ДНК, чтобы предотвратить ее окончательное загнивание.
  Смирнов почувствовал, как его мир, построенный на строгих научных принципах, начинает медленно, но верно рассыпаться. Если Зайцев прав, то вся история человечества, все его достижения, все его войны и открытия — это лишь бесконечный цикл деградации и внешних "патчей". А что тогда его собственная жизнь? Его исследования? Его вера в прогресс?
— Значит, мы… мы не можем сами себя спасти? — прошептал Смирнов.
— Можем, — Зайцев улыбнулся, и эта улыбка была странно нежной. — Но только если осознаем, что наши "механизмы восстановления" внутри системы уже неэффективны без внешнего, космического вмешательства. Если мы научимся не только принимать эти "патчи", но и активно искать их. Открываться новым идеям, новым способам мышления, которые приходят не из наших инбредных информационных пузырей, а из… ну, из того самого "общего последнего универсального предка", который, возможно, является не просто древней бактерией, а протоколом связи для всей галактической сети.
  Зайцев протянул руку и взял со стола Смирнова его аккуратно сложенную распечатку.
— Вот тут вы пишете: "биологические организмы на Земле могли возникнуть не только в результате уникального земного процесса, но и как часть более масштабного, возможно, космического процесса зарождения жизни, включающего в себя различные системы, носителей, планеты и даже галактики". Вы думаете, это просто сухая научная фраза? Нет, Смирнов. Это приоткрытая дверь. За ней — не просто другие планеты. За ней — другие смыслы.
  Он бросил распечатку обратно на стол Смирнова. Листы легли неровно, словно нарушив некий невидимый порядок.
— Так что, доктор, — Зайцев снова затянулся, — вы по-прежнему считаете, что моя гипотеза "ненаучна"? Или вы просто боитесь признать, что ваш "научный" мир — это всего лишь одна из множества инбредных популяций, ожидающих своего "космического патча"?
  Смирнов молчал. Он смотрел на распечатку, на цифры в скобках, которые еще минуту назад казались ему строгим доказательством, а теперь выглядели как зашифрованные послания из далеких звезд. В воздухе все еще витал запах озона и старой бумаги, но теперь к нему примешивался неуловимый аромат чего-то бесконечного, холодного и одновременно обещающего. Аромат космоса, который, возможно, был не просто пустотой, а гигантской, постоянно обновляющейся библиотекой ДНК. И он, Смирнов, со своими аккуратными графиками и четкими определениями, был всего лишь крошечной строчкой кода в этой бесконечной программе. И что-то внутри него, что-то очень древнее и глубокое, впервые за долгое время потянулось к этому бесконечному, чтобы получить свой собственный, давно назревший "патч".