Синдром отца

               
                О.К. посвящается

            

                О как на склоне наших лет
                Нежней мы любим и суеверней.
               
                Ф. Тютчев


         Turpe  senilis  amor  (лат.)

     Синдром отца, такого термина в медицине нет, я придумал его сам, чтобы хоть как-то объяснить ее отношение ко мне.

     Надо  прожить три года, чтобы выполнить данное ей обещание – подарить нормальный букет. Именно нормальный, купленный в магазине, Она так хотела, потому что раньше дарил ей только полевые цветы, по одному в каждую встречу. А в тот раз, когда она пригласила на свой день рождения и написала «нормальный», я уцепился за это слово как за соломинку, чтобы отказаться от приглашения.
     Отказаться, хотя ждал этого приглашения два года, с того  момента, когда узнал об этом дне, о дате. Даже обдумал, что куплю в подарок: ее любимые духи, коробку конфет и принесу букетик полевых цветов. Много раздумывал, как составить букет, он должен быть небольшим, но удачно подобранным, а это целое искусство «икебана», я бы постарался. Но отказался, уцепившись за слово. Простое слово, но с понятным нам обоим намеком. Намек старику, что он может быть и пощедрее, если оказывает внимание молодой женщине, разница в тридцать пять лет это больше одного поколения, почти два поколения.  На мой отказ Она обиделась, как ребенок, которому не подарили обещанную игрушку, чувствовалось  по тексту ее сообщения. Я не оправдывался, просто сбросил ссылку, где у меня еще задолго до приглашения было написано: «шикарные букеты – это тщеславие дарителя и одариваемого, а цветы в вазах – медленные покойники».  В ответном сообщении чувствовались слезы ребенка,  и я рад был этим слезам – допек-таки! не только Она может быть снисходительно безразличной, тоже могу проявить личное достоинство. Знай наших!  Идиот… Какое достоинство? Скорее бестактность, даже злая бестактность.  Глупо, как все глупо получилось, нельзя было отказываться от приглашения, обидел не только ее, больше самого себя, сделал себе во вред. Это бывает  мной, когда вижу, что цель почти достигнута, останавливаюсь. Наверно, это гордыня. А какая может быть гордыня у семидесятилетнего старика? Это уже маразм. Хотя нет, до маразма еще не дожил, и, думаю, не доживу, надеюсь. С ней я всегда был и тактичен, и разумен, и лишнего не позволял, но что-то в наших отношениям сложилось не так. Что-то непонятное самому до сих пор. Да и какие отношения, клиента и работника, посетителя и служащего, служащей. Я приходил, получал положенное и уходил, она  оставалась и продолжала работать. Если других посетителей не было, мы общались на посторонние темы, я старался быть остроумным и интересным, она поддерживала такой тон, нам было приятно такое ничему не обязывающее общение.  Но однажды,  в начале весны, застал ее явно больной, простуженной. С мокрым носом и слезящимися глазами. Стало жаль ее, спросил:
   - А почему вы вышли на работу? Вам надо отлежаться.
   - Некогда отлеживаться, -  ответила она, - много работы накопилось, ничего, пройдет.
Еще подсказал, как сам лечу простуду, посоветовал попробовать. Поблагодарила за сочувствие,  сказала, что у нее свои отработанные методы.

     В следующий раз неделю спустя я принес три подснежника на коротеньких ножках, они только проклюнулись. Кроме меня была еще одна посетительница, и я положил цветы на стол украдкой, чтобы видела только она. Улыбнулась, но потом безразличным тоном заметила «появились уже». Тон огорчил меня, решил не повторять подобных глупостей, но в следующее посещение принес синий ирис.  Поблагодарила, поставила в маленькую баночку с водой. В тот раз других посетителей не было, и мы разговаривали минут десять. С тех пор так и повелось, я приносил цветок, задерживался, если не было других посетителей, или, забрав свои бумаги, сразу уходил, если были. Дни, когда не было других, были праздником – я мог общаться с ней, видеть ее милое лицо, изящные пластичные руки, старался развлечь остроумием или небанальной мыслью, и уходил счастливым на весь оставшийся день. Потом были ожидания очередной встречи, и это тоже было счастьем, и казалось, что так будет всегда. Огорчало, когда бывали другие, но все равно, видел ее, слышал, и казалось, что между нами маленькая тайна. Сколько это тянулось, год, два? год точно, но потом случилось неожиданное.

   Был счастливый день,  без других посетителей, мы были наедине. Положил на стол цветок, совсем маленький, полевую гвоздичку, а она встала из-за стола и ушла в соседнюю комнату, вернулась с бумагами, но за стол не села, а остановилась рядом со мной, близко.  Есть понятие личного пространства, это когда не просто близко, это пересечение ауры. Я смотрел на нее поверх очков, она что-то говорила, но я не слышал, вернее, пропускал мимо ушей, потому что видел ее карие с  оттенком глаза, маленький ровный изящный нос, губы, между ними мелькали ровные зубы, меня нестерпимо потянуло к этим губам. Я занервничал, и даже испугался, зачем? Сегодня счастливый день, мне этого более чем достаточно, не надо стоять так близко, незачем. Я слишком стар, что могу дать кроме полевых цветов, по одному в каждую встречу, да невинных бесед с претензией на оригинальность.  Но она не уходила, продолжала стоять рядом, и мне казалось, ждала.  Я не решился.  Она села за стол, стала перебирать бумаги. У меня от затылка вниз по спине прошла волна жара, но напряжение отпустило, все стало как обычно, почти.  Взяв свои бумаги, поспешил уйти. Этот день не стал счастливым, в душе поселилась тревога, досада на свою робость, или даже трусость, но с другой стороны… а что с другой стороны? С другой почувствовал, что подпадаю в зависимость, под ее власть и теперь эта зависимость не отпустит, и это навсегда, на всю оставшуюся жизнь.  Невозможное  желание, неодолимая тяга вместе с безнадежностью и тоской здравого смысла – это не нужно, это бессмысленно, это ни к чему.  Но теперь это не отпустит.

     В следующую встречу тоже был счастливый день, я принес веточку сирени. Она улыбалась и была доброжелательна, мы о чем-то говорили. И моя настороженность, с которой шел вначале, отступила. О чем мы вообще говорили в такие дни, вспомнить не могу, обо всем и ни о чем, просто разговаривали. И ушел в тот день успокоенный и счастливый, на весь оставшийся день, чтобы со следующего ждать очередной встречи.  Все будто бы встало на место, на положенные места, какие должны быть между стариком и молодой женщиной – «он приносил по выходным ей сладости, читал в ее ладонях линии,  и он не знал на свете большей радости, чем просто называть ее по имени». Почти, как прежде, но память о лукавых глазах и губах, которые тянули к себе, осталась, и всякий раз, увидев ее милое лицо, всплывало откуда-то и возвращало ту минуту, ее ожидания и моей растерянности. А может и не было никакого ожидания, может померещилось или приснилось, или придумал самому себе. Нет, что-то было, потому что не увиделось, не послышалось, а возникло как ощущение, не мысль в голове, не всплеск в душе, а ощущение во всем теле, такое не может присниться, тем более надуматься, оно было, и стало мучать меня при каждой встрече, и с каждым разом сильнее.  Счастливые дни омрачались досадой на собственную нерешительность, потом неуверенность – а может и не было этого, опять память того момента, и так без конца. Сколько это длилось? долго,  потому что случилось в начале лета, а уже наступила осень, когда я решился. Да, я решился, ну не убьет же в конце-концов, может обидеться и оттолкнуть от себя, и мое маленькое счастье общения, этот маленький лучик, погаснет. Пусть, по крайней мере, все встанет на место, встанет на положенное место.


     И в следующую встречу мне повезло, других не было, и Она не сидела за столом, а как раз возвращалась на место, мы оказались рядом, и я поцеловал ее в щеку.  Она приостановилась на момент, потом быстро вернулась за стол, села опустив лицо. Я смотрел на ее волосы. Знакомую короткую прическу, которая мне нравилась, и которая ей очень шла, так я думал. Впрочем, за все время нашего знакомства Она прически не меняла, и не меняла макияж: чуть-чуть подведенные веки, неяркая, кажется, даже бесцветная помада. У нее было чувство меры и умение подать себя, без излишней намеренности. Мы молчали, я чего-то ждал, чего? Пауза слишком затянулась, сказал:
- А вам спасибо, что не влепили мне заслуженную пощечину…
- Это потому, что я умная женщина, - сказала Она и подняла лицо. Она улыбалась и лучились карие с фиолетовым оттенком глаза. И тут Она заговорила, взахлеб, мелькали краешки зубов, слова лились потоком. Что говорила, не помню, смотрел на улыбающееся лицо и думал: «Милая женщина, неужели я, которому меньше года осталось до семидесяти лет, могу для тебя представлять какой-то интерес? Мы несвободные люди, у нас свои семьи и свои обязанности, что между нами может быть? И еще откуда-то из глубины сознания просочилось разочарование – так просто? И как теперь быть? Растерянность перед достигнутым, так долго сомневался и решался, и, вдруг так легко и просто? И что теперь со всем этим делать?
     Чувство неожиданной досады мелькнуло и ушло. Радость на ее лице достигла и меня, молча слушал, не вникая в смысл, и радовался тому,  что теперь между нами будет проще, и  еще шевельнулись грешные мысли, слишком всего много на тот момент. Прежде чем расстаться потянулся к ней через стол, но она отвернула лицо, и я ткнулся даже не щеку, в ухо, маленькое изящное ушко. Мелькнула мысль слегка прикусить его, но воздержался, успеется.

     Был ли счастливым тот день? Слишком много всего перепуталось в голове: радость? нет, ликование – я еще могу нравиться молодой женщине; счастливая растерянность – как же дальше поступить?  и еще грешные мысли, да-да, неприличные для старика мечты. И все это вместе создавало в голове сумбур, счастливый сумбур. Вернувшись домой, неожиданно подумал, наверно она есть в соцсетях, надо зайти. Да, у нее была страница,  и  я просмотрел фотографии, почти сотня: она с друзьями, много фотографий с сыном, и ни одной фотографии с мужем, который старше ее на двенадцать лет. О том что муж намного старше рассказала еще вначале нашего знакомства, что-то о своих студенческих годах, о своих сокурсниках, которые ухаживали за ней, но казались ей мальчишками, а потом она вышла замуж. И за пятнадцать лет ни одной фотографии с мужем. С мужем было что-то не так, и это добавило мне самоуверенности.

     На следующую встречу шел чуточку взбудораженный. Но уверенный в успехе, наши отношения станут ближе, намного ближе. Она сидела за столом, зашел на ее сторону, чего раньше и не мыслил себе позволить, и наклонился чтобы поцеловать, но Она отодвинулась вместе со стулом и протянула навстречу руку с полусогнутой кистью, для поцелуя, небрежно, как королева. Поцеловал дозволенную руку и остался стоять рядом в полной растерянности, а Она, поведя глазами, указала на стул с противоположной стороны стола, где я обычно сидел раньше. Перешел на свое место, но не сел, продолжил  стоять, хоть так сопротивляясь ее пренебрежительной повелительности. Что я испытывал в тот момент? Растерянность? Недоумение? Возможно.  Было странное ощущение, что шел вроде бы в открытую дверь, но стукнулся лбом, и ударился, очень больно.  Мы не разговаривали, по крайней мере я не произнес ни слова и быстро ушел. И только выйдя на улицу испытал горчайшее разочарование. Раскатал губу, старый дурак, а тебя просто разводят на более щедрые подарки, раз уж вздумал ухаживать за женщиной моложе тебя на тридцать пять лет, раскошеливайся, за все надо платить. Неужели все так просто? Нет, не могла Она так искусно показать радость после того неожиданного поцелуя в предыдущую встречу. Такой поток радостных слов невозможно изобразить намеренно, нет, Она была искренна. Но и сегодня тоже была искренна, указала на мое место и меру дозволенного. Скорее всего после того случая было время подумать и реально оценить ситуацию, и мне теперь дозволено целовать руку, но не более. Да, Она – королева, а я даже не паж – слишком стар, я – шут гороховый, имеющий право развлекать. Хотя нет, да же не шут, шут всегда рядом, я же нечастый гость в ее дворце. Кто же я для нее? Забавный старикан, вот и все. И этот забавный старикан намечтал себе глупостей. Нет, не выжил же я из ума, и не ошалел, как бывает с молодыми, нет, я стар и мудр, надеюсь, и надо решить, как быть дальше. И я решил просто устраниться и не встречаться, вообще не видеть ее, отвыкнуть от этой нарастающей зависимости. Это было несложно. Приходить и общаться по необходимости с ее напарницей, график работы позволял.

     Сколько мы не виделись? Месяца три, как минимум. А потом снова увидел ее, в неурочный для нее день, она была вместе с напарницей. Она поздоровалась первой, а я был просто растерян, но не мог оторвать взгляд от ее лица, милого лица, которое мне улыбалось. Вместо слов приветствия просто утвердительно покачал головой. И еще в тот момент горько пожалел, что так надолго лишил себя маленького счастья общаться с ней, касаться руки и даже целовать эту руку.
В тот раз мы почти не разговаривали, было людно, рядом напарница, и обе заняты. Единственное, Она сказала «до свидания», оторвавшись от дел, а я ответил «Я еще не ушел», потом уже в дверном проеме «вот теперь до свидания».

     Что же дальше? Понял, что все будет как прежде, а в самом конце, когда уже не смогу приходить, передам просьбу, чтобы в течение сорока дней, которые душа еще остается около земли, Она принесла на мою могилу два полевых цветка, если это будет летом. А если зимой? Нет, зимой я не хотел ее обременять. Такие мысли были в самом начале, теперь же все перепуталось, но появилась уверенность, что я не совсем ей безразличен, Она тоже нуждается во мне, нет, не нуждается, это уж слишком, просто ей небезразличны наши нечастые встречи, и я в ее душе хоть маленькую часть, но занимаю, я нужен, только вот в роли кого? Этого я не знал.

     А потом пришло суматошное время, мы все так же виделись, но при посторонних, Она здоровалась  первой, только увидев меня на входе, бодрым голосом, при этом улыбалась. Я тоже старался попасть в тон и бодро отвечал, хотя, увидев, что побыть наедине не получится, изрядно огорчался. Целовать руку не решался, слишком много глаз, а полевой цветок клал на стол украдкой, пряча среди бумаг, чтобы видела только Она.  Но однажды, протянув мне шариковую ручку, которой я ставил подпись, протянутой руки не убрала, я коснулся руки и поцеловал, скорее быстро ткнулся губами в пальцы и отпустил. Посмотрел в глаза, Она улыбнулась. Этот день стал счастливым, между нами возникла еще одна маленькая тайна, понял, ждет моих приходов, как и я жду встреч.  И еще в тот день, когда уже ушел, решил назначить ей свидание, это было возможно, вечером она вела танцевальный кружок, решил попросить разрешения прийти к концу занятий, проводить до дома, подвезти на машине, и побыть с ней наедине. Держал бы ее за руку и мы бы разговаривали, о чем?  неважно, и столько, сколько бы она  пожелала, а на прощанье поцеловать руку, или в щеку, или в губы, если позволит. Вот такие мысли одолевали до следующей встречи.

     Но опять была суматоха и много посторонних, понял, что намеченное не осуществить, слишком много глаз и ушей, но в последний момент перед уходом, все же спросил: «Можно мне прийти на ваши  занятия, посмотреть?»  Сказал негромко, чтобы не привлечь внимания посторонних, и тут случилось неожиданное, ответила: «Нет, нечего подглядывать…» и что еще не менее оскорбительное, причем громко, для всех.

     Есть выражение – «ушат холодной воды», нет это был не ушат, намного хуже, будто уверенно ступил на крепкий надежный лед и провалился с головой.  В ответ хихикнул как идиот, водится за мной такое, в крайней степени растерянности я начинаю смеяться. Со стороны все выглядело не просто нелепо, какой-то дурной фарс, при всех.  Я ушел. В голове была пустота и ощущение провала, и провал не кончался, я толи падал, толи тонул , и конца этому не было. «Оставь надежды, сюда входящий» - впервые ощутил смысл этого выражения, ад внутри моей головы, избавиться от него было невозможно, тьма, пропасть.
 
     Но я жил, работал, ел, спал, чем-то даже отвлекался, но ненадолго.  «Все пройдет, и это пройдет» - да, проходило, вернее менялось, ад стал превращаться в пустоту. Моя психика независимо от меня нашла более легкий  вариант – пустоту.  В душе было пусто, я  жил, существовал, но будто мимо самого себя, жизнь проходила мимо – «без божества, без вдохновенья…».  Как и в первый раз стал старательно избегать ее, но потом все равно пересеклись, и избегать перестал, но при встречах ни о чем не заговаривал и вообще старался не смотреть на нее. Она, когда приходил, здоровалась первой, при посторонних, и молчала, если была одна, тогда я произносил «здрасьте» по необходимости, она так же отвечала. То же было, когда уходил, между нами повисла обоюдная обида, вернее даже не обида, недоговоренность, отчуждение, но отчуждение напряженное. Но не было безразличия, с ее стороны тоже, я это чувствовал, но примирения не искал из опасения грубой дерзости, боялся ее непредсказуемости.

     Как я себя ненавидел, и ее, и свою выходку – тот первый поцелуй в щеку. Ведь все же было вполне естественно и даже респектабельно: старик оказывает внимание молодой женщине, дарит цветок, когда приходит к ней на службу, ни к чему не обязывающий треп, комплименты, взаимные улыбки, все чинно даже при посторонних. А теперь фальшь с обеих сторон, наедине – неприкрытая неприязнь с ее стороны, с моей – угрюмость и сожаление, что прежнюю непринужденность уже не вернуть. А почему не вернуть? Может в следующую встречу попытаться вызвать ее на откровенность, как-то договориться, на будущее, чтобы все стало, как прежде? Это вполне возможно, надо просто выдержать такт, даже покаяться и извиниться. В чем? за что? – неважно, «если женщина не права, попросите у нее прощения», наверно так.

     Случай представился, мы были наедине, я сказал:
- Тогда хотел просто подвезти вас, до дома…
- Нет, я вместе с девочками ухожу…  - и молчание, разговор не получался. Что-то сразу пошло не так, но я продолжил:
- А я все время скучаю по вашей улыбке… по вашему изящному профилю… маленьким ушкам…
- Да, которые можно рисовать…

     Я вдруг понял, что повторяю ее слова, это Она говорила о себе, давно, в самом начале нашего знакомства, вернее, передала слова, кого-то о ее внешности. Увидел себя со стороны: старик с белой бородой и заметной сединой на голове. Почему борода  седеет раньше, чем волосы на голове? Ведь она лет на пятнадцать моложе, да, очень своевременная мысль… но дело не в этом, дело в ее интонации – недовольно пренебрежительной, будто я отвлекаю ее от срочного дела, хотя ничем не занята.  Это главное, надо остановиться, если этого не сделать – потерять остатки самоуважения, и окончательно потерять ее. Все-таки боязнь потерять, но все происходит не так как представлял, когда шел к ней в этот раз, что-то упустил, чего-то не знаю, очень важного, а Она об этом никогда не скажет, потому что ни одной фотографии с мужем.  И что я для нее? Забавный старикан. Но если сейчас не остановиться и сказать то единственное слово, старикан превратится в старого козла, женщины не прощают слабости… и трусости, и жадности. А при чем тут жадность? А это полевые цветочки. Которые старался вручать незаметно для посторонних. А что я мог? При всех дарить букеты? Для этого надо быть богатым «буратиной», в крайнем случае неженатым, да и тебе уже семьдесят лет. Очнись! Но я не смог остановиться и сказал то главное слово. Она захохотала:
Дедушка, ты давно себя в зеркале видел? Старый козел…

     Это стыдно вспомнить, и стыдно показаться ей на глаза. Наповал! Каждый старичок должен знать свой шесток, осталось только застрелиться.
Нет, не сказал, просто представил, что будет, если  скажу.  Думал о другом, как же сейчас уйти, чтобы не унизиться после уже сказанного мною и услышанного в ответ. Ничего не придумал, встал, сказал «извините, что отвлек», пошел к выходу. В спину «до свидания», приостановился, было желание обернуться, посмотреть в глаза, удержался, «да-да, до свидания», вышел.

     Опять ощущение пустоты, только иное, с досадой и злобой на самого себя. Нет, хватит, тебе не тридцать лет, когда можно делать глупости, в тридцать лет это простительно, тебе не тридцать, даже не сорок, тебе уже семьдесят, семьдесят, семьдесят, не забывай и повторяй про себя чаще, это хороший тормоз. Займись делами, а их накопилось немало, надо привести в порядок дом на «фазенде» и территорию, чтобы после тебя все сразу не начало сыпаться, ломаться, рушиться и ветшать,  должно простоять хотя бы лет десять, после тебя. И еще надо собрать и свезти на свалку ненужное барахло, которое накопилось за прожитое здесь время. Все собиралось, откладывалось на потом – может пригодится, а уже не пригодится, даже тебе, а другим тем более. Вспомнил о чемодане в кладовке, с которым приехал сюда сорок три года назад. Приехал с женой, дочерью, с этим чемоданом, и еще тюком белья и одежды. Чемодан не трогался уже лет двадцать, а до этого перекладывался с места на место, но не использовался, время чемоданов давно прошло, и в командировки я ездил с дорожной сумкой, на ремне через плечо, сумка намного удобнее чемодана.  Уже восемь лет в командировки больше не езжу, а с сумкой езжу  в конце августа к дочери, отвожу внучку, которая проводит лето у дедушки с бабушкой. А чемодан лежит в кладовке с каким-то хламом, ни хлам не нужен, ни чемодан., и будет лежать, когда уже меня не будет – выбросить! Без сожалений! Вспомнил, как пятьдесят пять лет назад после экзаменов по окончании восьмого класса сжигал билеты, тетради, черновики – все, пройденный этап. Сжег, а потом было грустно и тоже пусто, а чемодан – почти раритет, память. Но это моя память,  а не станет меня, не станет и памяти, для других это будет ненужный хлам, скажут – «плюшкин».

     Что же было потом? Я составил список необходимых к завершению дел, список получился длинным, более сорока пунктов. С утра просматривал список и продумывал, как завершить очередной пункт, пункт разделялся на подпункты, подпункты на конкретные детали. И этот новый детальный список нужно было завершить к концу дня. Как правило, завершить полностью не удавалось, и часть подпунктов, иногда большая, переносилась на следующий день. Я и раньше составлял такие списки, но редко, когда предстояла срочная  работа, теперь весь распорядок не дня, жизни, был расписан, жизнь по плану, что-то выполнялось и завершалось, но приспевали  новые дела и список не сокращался, такова жизнь – пока живешь, доделать все до конца невозможно, но все это легко завершится, когда умрешь. Да, вот так! Дорожи незавершенными делами и несбывшимися мечтами – они и есть жизнь!
Я жил не так увлеченно и радостно, как прежде, но жил. С ней не виделся, наверно, с полгода, вначале избегал, потом встречался, но без прежних ожиданий, не смотрел в глаза, да и вообще старался на нее не смотреть, так «здравствуй – до свидания», точнее  «здравствуйте», на «ты» мы так и не перешли, «ты» -  это уже доверие, доверия не сложилось, и наши маленькие тайны умерли. Я жил списком незавершенных дел, а от прежней жизни остались лишь воспоминания, которые иногда и неожиданно приходили, и ловил себя на том, что с инструментом в руках останавливался, замирал, и куда-то переносился, где еще были живы надежды и маленькое счастье касания. Очнувшись, встряхивал головой и начинал усердно трудиться, список убывал, но появлялись новые пункты.

    Но однажды, а это было весной, поставив подпись на бумагах, увидел, что она их не убирает, и руки, протянутой  в мою сторону, поднял лицо, посмотрел в глаза, в них были неуверенность и ожидание. Взял кисть, поцеловал пальцы и, не отпуская, потерся о них щекой. Она заговорила,  я как обычно, не слышал, не запоминал, просто смотрел на нее, радости не испытывал и подумал: «Неужели опять все сначала? но это уже будет не то».

     По пути домой вдруг осознал: «А день-то счастливый!», и в следующий раз принес полевой цветок. Цветок был принят, но без всплеска в глазах, как нечто обыденное. И в тот день я записал: «Цветок, как подарок женщине, символ, знак поклонения… и еще: пышные букеты – это тщеславие и дарителя и одариваемого… и еще: сорванные цветы в вазах – медленные покойники». В тот день ушел с легкой грустью,  счастливый день не получался, его притеняла горечь, мера дозволенного определена и указана, всяк сверчок…. но прежде это вполне устраивало, а теперь не совсем, хотелось быть ближе, хотя бы на чуть-чуть. В идеале перейти на «ты», это было бы знаком доверия. Хотя я по преимуществу возраста мог бы это сделать сам, в одностороннем порядке. И интересно, как  бы Она это восприняла? Вряд ли бы приняла, а может и указала на мою бестактность, все-таки Она – должностное лицо, а я обычный посетитель, каких много. Да, таких много, а Она – одна. При  других посетителях, именно посетителях, а не посетительницах, замечал, что не я один оказывал ей внимание, и она это не пресекала, а может быть и поощряла, о чем я мог не знать. И наверняка эти другие были моложе. Ревновал ли я? нет,  если бы убедился, что кто-то ближе, просто бы исчез, а может и успокоился, всецело предался списку. Но что-то удерживало от решительного ухода, или я помнил только то, что было в мою пользу, а что наоборот – забывал? Хотя нет, помнил, и этого «наоборот» было не меньше, чем «в пользу». Однажды, после ее очередной резкости, решил подвести баланс, чего больше, не получилось – запутался, и убедился, что впал в зависимость. Как муха в паутину. Черная вдова? Бр-р-р, нет, во- первых, не вдова, и уж, конечно, не черная - светлая, светлый лучик моей старости. Да, именно старости, этого я не забывал.

     А потом случилась «корона», пандемия, контакты прекратились – удаленка, общение по переписке, виртуальное. Но я был лишен и этого, а наши формальные контакты по службе были запрещены на неопределенное время. Сколько мы не общались? Почти полгода, и тогда я решился написать ей на страницу в соцсетях, спросил, как она переносит самоизоляцию и еще, в какой продуктовый магазин ходит и в какое время. Вопрос был неделикатный, в лоб, долго раздумывал, прежде чем  написать, и решил, что вопрос в целом заурядный,  смысл понятен без всяких намеков. На улице мы с ней ни разу не встречались, только на ее работе, потому что жили в разных частях поселка, и хоть недалеко друг от друга, потому что поселок невелик, но наши пути по житейским хлопотам ни разу не пересекались. Однажды, правда, пересеклись, но это было опять около ее работы, она уходила, увидел ее со спины и пошел следом, непроизвольно, и было между нами не менее полусотни метров. Она мельком обернулась, видимо почувствовала, я опомнился, остановился и повернул в нужную мне сторону. Вот такая была единственная встреча на улице, хотя нет, не встреча, встреча – это когда идут навстречу друг-другу, а так – непонятно что, но я ее видел, и Она видела меня, единственный раз, на улице.
 
     Вопрос был задан и, когда уже отправил сообщение, понял, что фактически назначаю свидание, и подумал, вряд ли ответит, но ответила, только в ответе не было ответа, было фото  собаки и стихотворение о маме. В общем-то, тоже ответ, но не прямой, а с ехидством, пусть голову поломает. Немного спустя от нее пришло сообщение с просьбой принять участие в кампании по ослаблению запретов, введенных в связи с пандемией, тем более, что волна заболеваний пошла на спад. Кампания, правда, была виртуальная в соцсетях без плакатов  и демонстраций, но я бы пошел и на демонстрацию, даже несанкционированную, лишь Ее увидеть, и даже защитить, если демонстрацию стали бы разгонять. В моей душе все как-то всколыхнулось, по-весеннему. Жизнь посветлела. Через месяц ограничения были сняты, я мог видеться с ней. На первую встречу как законопослушный гражданин пришел в маске и перчатках, белых, нитяных. Она тоже была в маске, но без перчаток, и еще в помещении было много других масок, шумно, суетно, пообщаться наедине не выходило. Когда подошла моя очередь, и я поставил подписи, заметил ее руку, оставшуюся рядом, потянулся, но ситуация была наоборот – она должна была быть в перчатках, а не я, и в этот момент она отдернула руку. Поднял лицо, посмотрел в глаза, показалось, что под , маской улыбка, только вот какая?  ироничная, с сожалением, или даже ехидная? или виноватая, кого? перед кем? но неважно, решил, просто улыбка, для меня.

     Через пору недель во время посещения Она была одна, без маски, и Она улыбалась.  После обычных слов приветствия я тоже сдернул маску, и, забыв все прежнее благоразумие, зашел на ее сторону и полез целоваться. Она молча уворачивалась, но в какой-то момент понял, что сейчас смогу дотянуться до е губ, нужно лишь небольшое усилие повернуть ее голову, к себе, но усилие, сила, насилие. Я замер, она тоже, я не решился, отстранился.  В этот раз не получилось обычной беседы, хотя поговорить было о чем, о той же самой пандемии, между нами что-то повисло, нет, не очередная преграда, сожаление о недавном моменте, или мне показалось.  Я быстро ушел, а вечером прочел сообщение, что целовать можно только руку, и если я еще раз допущу подобные вольности, как сегодня, она сломает мне нос, Она это умеет.

     На этом можно было бы и закончить наши затянувшиеся отношения, хотя какие отношения, этому слову в последнее время придают слишком большое значение и подразумевают не иначе как адюльтер. Какой там адюльтер, так,  ни то – ни се,  отношения самые невинные, но сильно запутанные в смысле психологии этих отношений. И она насовсем не отталкивала, руку можно целовать, впрочем, это давнее позволение, но не более. Значит, все по-прежнему, чего мне было вполне достаточно вначале, но недостаточно теперь, хотя и понимаю, что желаю невозможного, и она об этом постоянно напоминает. Но можно ли ограничить мечту? не знаю, она живет сама по себе. Глупая для старика мечта, чтобы она не была глупой, надо быть богатым стариком. Иногда мечтал о том, что бы я сделал для нее, если бы был богат. О! сделал бы все, что она пожелала, и даже больше, и когда  Она пришла бы ко мне сама, я бы благородно отказался от соблазна и сказал, что благодарен ей за то, что Она просто есть, что мог общаться с ней и даже целовать руку. А не есть ли наши отношения просто игра самолюбий? даже не просто игра, а схватка  двух борцов, которые понимают, что никто не сможет одолеть другого, но продолжают упорно цепляться друг за друга?

     В ответ на ее послание написал покаянный ответ, что сам понимаю свое недостойное поведение, сам обозвал себя старым  болваном, в общем, до предела уничижился и обещал, а что же обещал? не помню, но только помню, что «больше не буду», как говорят нашкодившие дети, не обещал.  В ответ получил сообщение, где писала, что я ее совершенно не знаю, и задала несколько вопросов, во-первых, о цвете ее глаз, потом о своих любимых духах и других пристрастиях. Ответил только о цвете «карие», хотя и не совсем карие, был в них какой-то оттенок; любимая музыка – не знаю, надеюсь не та, под которую проводит занятия; на остальные – просто не знаю и в заключение – думаю, тест явно не прошел. В ответ, что абсолютно не прошел, и даже цвет глаз указал неверно. Потом в переписке был вопрос, с каким цветком ее ассоциирую, и еще ехидный: почему мужчины пожилого и очень пожилого возраста на нее часто западают. «Очень» - кивок в мою сторону. Не раздумывая, ответил – харизма, и потом сильно сожалел, что поторопился, надо было ответить: «что они – не знаю, а я - мечту», но воробей улетел.

     А потом было приглашение на ее день рождения, к ней на работу. В предобеденное время. Я ждал этого приглашения два года, после того, как она, показав на большой букет полевых цветов в банке на столе, спросила: «А почему вы не пришли вчера?». Я не пришел, потому что меня никто не звал, да я и не знал, но запомнил дату. Думал, что получу приглашение на следующий год, но не получил, толи она была в отъезде, толи мы были в ссоре, и вот наконец.  Но в приглашении было «надеюсь, в этот раз принесете нормальный букет», на слове «нормальный» я споткнулся, это был заказ. Заказ на подарок без моего вопроса, уверенная властность и даже пренебрежение к моим прежним подношениям полевых цветов.  Что же я испытал в тот момент? Радость? Да! Именно радость, но не от приглашения, а от слова, которое давало возможность отказаться.  Если бы не это слово, конечно пришел бы, потому что ждал и даже представлял, что принесу в подарок: букетик полевых цветов, коробку конфет, ее любимые духи и бутылку вина, но слово «нормальный» давало злорадное чувство возможности отказаться, именно злорадное, и я отказался, по сети. Очень скоро пришел вопрос: «почему?», написал, что долго объяснять и дал ссылку на мой опус, где называл букеты в вазах медленными покойниками. Тут же онлайн сообщение, что мог бы живой цветок в горшке (или не горшке, слово какое-то неуместное) маленький цветок в маленьком горшочке, какие стоят у нее на подоконнике, которых я не мог не видеть.  В словах была обида, просто обида ребенка, которому пообещали игрушку, даже дали в руки и тут же отняли. Да, я причинил обиду женщине, которую боготворил, и радовался, что могу обидеть, не грубо, а просто отказом, которого, Она была уверена, не может быть. Я радовался, зло радовался, злорадствовал, а это пакостное чувство, наверно я плохой человек, злодей, или нет? В злобности меня ни разу не обвиняли, и я никогда не обижал слабых или зависимых от меня людей, и жалел животных. Но увидел, что смог обидеть ее и радовался этому. Хотя раньше всегда старался сделать что-то приятное, подарить  цветок летом или конфету зимой – жалкие дары жалкого старика. Скоро понял грубость, глупость и даже низость своего поступка, и раскаяние? Пожалуй нет, что-то иное, даже надежду, что не только я зависим от нее, но и Она хоть в какой-то степени от  меня тоже. И опять вернулись благоразумные мысли о сверчке и дозволенном ему шестке.

     Что же было потом? А ничего не было, просто в очередную встречу Она была спокойна и невозмутима, и никакого намека на недавнюю обиду, все-таки королева, всегда! А что же я? а я принес традиционный полевой цветок, но сказал, что это последний, поскольку Она их не жалует. И еще сказал, что подарю ей настоящий букет на первый юбилей. Это обещание вырвалось спонтанно, вдруг, ничего такого заранее не задумывал.  Что ответила, не помню, и вообще о чем тогда говорили тоже не помню, но помню, что руки для поцелуя не протянула, а может так сложились обстоятельства. Коробку конфет с большим опозданием все же подарил, сказал, что поскольку ко дню рождения поздно, пусть будет к началу учебного года.


     А с началом учебного года резко повысилось заражение «короной», опять усилились ограничительные меры, и я не мог с ней встречаться, опять. Но мы изредка переписывались, о чем? тоже не помню.  Но перед новым годом Она написала, что в феврале уезжает, далеко, так далеко, что я ее уже никогда не увижу. Что испытал в тот момент? Первое ощущение – глупая шутка, но нет, королевы не шутят, тем более глупо, осознал, что так и будет, и скоро наши формальные встречи клиента и служащей прекратятся навсегда.  А что останется? память – да, но о чем, о моих наивных ухаживаниях, скромных подношениях и позволении целовать руку госпожи. Не так уж и много, хотя и от моей жизни осталось не так уж и много, ровесники уходят, и чем дальше, все чаще. Возраст тоже постоянно о себе напоминает: очки, суставы,  память, бессонница.  Всему свое время, «время обнимать и время уклоняться от объятий». И если было светлое пятно в жизни,  хоть и не часто общаться с ней, видеть ее милое лицо, и даже целовать руку, были счастливые дни, когда забывал о своих недугах и даже  порою о возрасте, то скоро ничего этого не будет.   И пришла паника, я отправил письмо, где спрашивал, что за неожиданное решение? почему она все оставляет, семью, дом, заслуженное положение?  На что получил короткую отповедь: «моя жизнь, что хочу с ней, то и делаю». Резко, и вначале показалось,  даже грубо, но время спустя понял – не грубо, просто королева осаживала вассала и напоминала о приличии – не писать слезливых растерянных писем, ставила меня на место. Да, именно так, и это значило, что счастливые дни закончились еще до ее отъезда.
Но в конце января прислала письмо. Что перед отъездом одаривает друзей и знакомых небольшим подарком на память, и я могу за ним прийти.  Спросил, когда лучше прийти, чтобы она не была в это время слишком занята, «не слишком занята» был предлог побыть  наедине. Поняла, и ответила, но также написала «не уверена, что может быть одна»

     Это была последняя встреча. Она рассказала, почему уезжает, и даже развелась с мужем, последнего я не знал и спросил «зачем?» Вопрос был бестактный, но она назвала причину, думаю не самую главную, но достаточную для ответа.  Еще спросил, нет ли моей вины? «О, нет!» - сразу и искренне. Да мои иногда навязчивые ухаживания не были причиной, я запомнил, но не осознал, а это ставило точку моим наивным надеждам, понял позже. Потом кто-то зашел по делам, а я сидел и ждал, хотя тактичней было уйти, подарок получил и подарил свой, тоже на память. Дождался, посетитель ушел, пора и мне.  Но не мог,  смотрел на ее милое лицо и не мог уйти, что-то спросил, не помню что, она ответила, и тут увидел чуть заметные морщинки в уголках губ.  С этими морщинками Она показалась мне еще  желанней, они хоть чуточку делали ее ближе, смягчали разницу в возрасте. Подошел, попытался обнять – не позволила, поцеловал руку, потом повернул и поцеловал в ладонь, задержал, Она не отнимала, задержал надолго, Она не противилась, но бесконечно это тянуться не могло, пора было уходить.  Вот и в все, ушел, сказал ли обыденное «до свиданья» и пожелал ли удачи на новом месте, не помню.

     Обычная улица, обычный тротуар, по которому я бодро вышагивал в счастливые дни, теперь улица была пуста, и впереди была пустота, и в душе тоже. Странное состояние какого-то всеобъемлющего вакуума, вокруг все, как всегда, но раньше,  уходя, в будущем можно было прийти и увидеть ее, теперь будущего не стало, не на что  опереться, зацепиться -  «оставь надежды…».
Жизнь продолжалась, когда в пустоте проступили звезды, качнулся ветер, солнечные лучи согрели землю и проклюнулись первые цветы, стал задумываться над вопросом: что же это было? Что было во мне, осознал давно, а вот что в ней? Вспоминал наше знакомство от самых первых дней, с которых прошло лет пять, а может и больше. Кое-что нашел, в разговорах она часто вспоминала отца, в прошедшем времени, и когда вспоминала, чувствовалось, что его авторитет непререкаем, он был идеалом. Возможно, я чем-то был похож, да, скорее всего и это все объясняло. И тогда подумал о синдроме отца, такого термина ни в медицине, ни в психологии нет, сочинил сам, для себя. Это все объясняло и ставило по своим местам. Поэтому она не позволяла целовать себя в губы, поцелуй вряд ли бы получился отеческим. Да, именно так.

     На этом можно было успокоиться и думать о будущем уже без нее. У меня дети и внуки, надо думать о них, и я им нужен. В этом и должна быть жизнь деда, делать, что еще в силах, для них. И список обязательных дел тоже надо выполнять, чтобы после меня не осталось лишнего хлама, а все что сделаю, было исправно минимум лет десять, потом  оно все равно будет стареть, портиться, ломаться, но десять лет должно выдержать. И еще надо выполнить обещание, данное ей, подарить настоящий букет, когда подойдет время.

     Жизнь продолжается, вернее, я продолжаюсь в жизни, пока живой. Жизнь – она вокруг, и все будто как прежде, но уехал один человек, Она, и жизнь вокруг опустела, потому что Она занимала немалую часть моей жизни, а теперь ее нет, и эту пустоту ничем не заполнить. Все также по необходимости хожу туда, где встречал ее, но ее нет, и нет радостных дней, и уже не будет никогда. Все, что было кроме нее, осталось, но тоже как-то поблекло, утратило обыденную яркую радость. Но все это внутри меня, для близких и окружающих стараюсь быть прежним, каким был всегда, наверно это получается, потому что меня не донимают вопросами «что с тобой?» А что со мной, со мной все хорошо, делаю все, что делал прежде, стараюсь, к вечеру устаю и засыпаю скоро, только вот очень рано просыпаюсь. Эти ранние утренние часы только мои, вспоминаю и предаюсь  нелепым фантазиям, сам понимаю их нелепость, но избавиться не могу. Порою злюсь на самого себя, заставляю встряхнуться, тогда поднимаюсь и усиленно занимаюсь делами, в общем-то ненужными делами, хотя почему ненужными? дела есть дела, их надо делать. Встаю рано, но никого не тревожу, я уже давно живу один, точнее ночую отдельно от семьи, да и днем большую часть времени один, у меня свои дела, у жены свои, встречаемся за столом. Это хорошо иметь место, где можешь побыть один, особенно в старости, у меня оно есть – дом, который построил сам. На строительство ушло лет пятнадцать, первые десять оно занимало выходные, отпуска, вечернее время летом. После выхода на пенсию еще лет пять, с восьми утра и до восьми вечера, потом до семи, до шести, до пяти. Подошла старость, и силы убывали. Да и дело шло к завершению, оставались мелочи, в доме можно было жить. Тогда-то ее и заметил, хотя видел и раньше, но  внимания не обращал.

     Случилось так, что за мной следом пришла знакомая, можно даже сказать семейная подруга, одинокая. В праздники, когда мы оказывались в одной компании, она подшофе изливала на меня свою нерастраченность, жена этому не противилась, пусть подержится за чужого мужа, главное – на глазах. И в тот раз подруга отреагировала на нашу встречу очень бурно и шумно, обняла, чмокнула в подбородок, и тут я услыхал: «Может для обниманий другое место найдете?». В присутственном месте замечание вполне справедливое, но в голосе мне почудилась ревность, и, получая свои бумаги, внимательно присмотрелся: не красавица, но черты лица правильные, удачная прическа, ненавязчивый макияж, очень милое лицо. Если б я знал, во что все это потом выльется?!

     В последнее время часто приходят мысли о смерти. Почему приходят эти мысли? без сожаления или страха, особенно в унылую сырую погоду, когда болят суставы, хотя они болят постоянно, но в непогодь особенно.  Старость, неумолимая и неизбежная. Прежде, когда был бодрее сверстников, потому что за здоровьем следил, не позволял излишеств и не ленился тренировать тело, рассчитывал, что умру на бегу. Не получилось, бог посмеялся над моими планами, и старость-таки достала, и бегать теперь не могу, только хожу, без удовольствия, как прежде, с унылой ноющей  болью,  особенно в сырую погоду. Все по Писанию: «Дней лет жизни нашей семьдесят лет, а крепче, восемьдесят лет. Но лучшие из них труд и болезнь, ибо быстро проходят и мы летим…».  Пришла усталость от самой жизни, все уже было, и ничего нового не будет, и нет поблизости Её,  не будет больше счастливых дней, которые и составляли радость последних лет.  И я думаю, как все это произойдет, когда устану окончательно, поэтому, чтобы не стать обузой для ближних, развиваю сценарий ухода. Уйти надо красиво, это последнее, что сможет сделать человек.

     Когда-то давно, еще в молодости, переболел гриппом. Очень тяжело, температура за сорок и полнейшее бессилие. Но в этом полуобморочном состоянии я ощутил, как бьется сердце. Не просто бьется, ощутил, осознал. что могу управлять им как дыханием, замедлить, ускорить и даже остановить. И остановил, на две или три секунды, и со страхом отпустил, потому что стало темнеть в глазах. Позже, когда выздоровел окончательно, вспомнил и попытался повторить – не получилось. Однажды все-таки получилось, но как-то ненамеренно, не помню тогдашнего состояния, помню, что болен не был, просто ощутил, что могу, и опять не удержался, остановил, намного дольше, секунд на пять-шесть, а потом оно само вырвалось и учащенно заколотилось, наверстывая задержку. Больше этого не повторял, потом даже забыл, вспомнил, когда хорошо обдумал первый сценарий. Да это лучший, даже наилучший вариант. Просто жил и просто умер, как все.

     В последнее время присматриваюсь к знакомым старикам, которые постарше меня, их немного, всего трое. Один рядом, живем в одном доме. Он молодцом, хотя живет один и старше меня на шесть лет. Зимой вижу редко, лишь когда выходит за дровами, летом чаще, он сидит около подъезда, курит, с соседом или один, иногда бывает словоохотлив, тогда он перехватывает меня, если больше не с кем поговорить. Темы философские, о том, что зимой дни короткие, а летом наоборот, еще, если куда-то пошел, то придешь, главное не забыть куда и зачем, лучше записать, и все в таком же духе. Я разделяю его соображения минуть пять-семь, но поскольку не курю и на скамейку рядом не присаживаюсь, просто стою рядом, потом начинаю переминаться и говорю, что мне тяжело стоять, даже легче идти, это правда, он понимает и далее не задерживает. Глядя на него, думаю о том, что когда он умрет, следующим в нашем доме буду я.

     Второго вижу только летом, он совсем ослеп, но от операции отказывается, появляется на улице, когда потеплеет, сидит на солнечной стороне и слушает, кто проходит мимо. Я здороваюсь с ним, он или  узнает по голосу, или переспрашивает, и мы разговариваем минуту-две, больше не задерживаюсь, потому что просто стоять тяжело, да и иду по делам.

     Третьего не вижу уже года два, в последний раз он шел в магазин на костылях, с трудом. Больше не встречал, но и не слыхал и похоронах, видимо, он больше не выходит из дому.

     Второй и третий вгоняют меня в тоску, вернее, когда вспоминаю о них – растительная жизнь и обуза ближним. И всегда прихожу к одной мысли, не дай бог дожить до такого, иногда пугаюсь – а хватит ли сил и воли не дожить. Завидую первому, не черной завистью, черная зависть – это озлобленность, желание зла, кому завидуешь. Нет, зла я ему не желаю, скорее наоборот.
 
     Уже полгода, как Она уехала. Что же было за эти полгода? Вначале убеждал себя, что к лучшему, «все пройдет, и это пройдет», скорее забыть и избавиться от зависимости. Скоро понял, что не получится, и эта беспомощность вгоняла в тоску. Погода способствовала, весна затянулась. Холод, затяжные дожди со снегом. Потом гнал себя работать невзирая на погоду, мерз, уставал. Но все равно просыпался рано, с больной головой, сразу принимался за дела, несвоевременные да и не слишком спешные дела.  А потом стал записывать, все с самого начала, и будто возвращался назад,  когда были счастливые дни, и когда сам был чуточку моложе. Но вот и это пережить, что дальше?  На день рождения пошлю поздравление, ниточка общения еще не оборвана, надеюсь, но дергать эту ниточку без достаточного повода, опасаюсь, это последнее, что у меня осталось.

     Хотя нет, еще осталось обещание - на первый юбилей подарить нормальный букет. Это будет через три года, выполню обязательно, если доживу.
 
     Июль 2021