Тропы. Глава пятая

Утро пришло с телефонным звонком, резким и неуместным в сером рассветном свете. Голос Ян Цзысюаня в трубке звучал иначе, чем вчера, — в нём не было ни стали, ни отеческой снисходительности, только сухая, деловая энергия. Словно ночной разговор с собственной совестью закончился принятием делового решения.

— Ся Дэшэн, — сказал он без предисловий, — я подумал о вашем интересе. Вам стоит съездить в Нанкин. Посетите мемориал жертвам резни. Это важно для понимания контекста. Мой сокурсник, Чжан, готов встретиться с вами в эти выходные. Он тот самый журналист.

Дэшэн молчал, пытаясь осознать этот внезапный поворот.

— И ещё, — добавил Ян Цзысюань, будто ставя точку в невидимом списке дел, — я попросил найти и отсканировать фотографии из архива старой школы. Пришлю вам на почту, как только будет готово. Может, это поможет. Всё.

Короткие гудки. Дэшэн ещё долго держал телефон у уха, слушая тишину.

Вечером они снова сидели в «И пинь го». Ресторан был почти пуст, и в этой вечерней тишине их слова звучали особенно весомо. Дождь прошёл, оставив после себя запах мокрого асфальта и чистоты.

— Странно, — сказал Дэшэн, глядя в свою чашку, где плавал жасминовый цветок, — в той статье из газеты… сломанная ветка сливы. В своих записях учитель Чэнь тоже сравнивает её, Мэй Линь, с цветущей сливой, с мэйхуа.

Он поднял глаза на Сянлю. Она смотрела на него с иронией, но глаза её были внимательны, как у человека, который ждёт ответа.

— Ты в неё влюбился? В Мэй Линь? — спросила она.

Вопрос был негромким, почти шутливым, но он повис в воздухе, как дым от погасшей свечи. Дэшэн не нашёл ответа. Он просто промолчал, и это молчание было громче любого слова. А в груди стало пусто и тревожно, как в комнате после ухода гостей.

Влюбился? Как можно влюбиться в имя на бумаге, в шёпот, в тень? Но разве я не влюбился тогда, в школе, в то, как свет лежит на её волосах, в звук её смеха? Разве любовь — это не попытка прочитать в чужих глазах то, чего там, возможно, и нет? Я смотрю на Сянлю, а вижу её — Мэй Линь, и они сливаются в один образ, в одну печаль, и я тону в этом…

Сянлю отвела взгляд, нарушив затянувшуюся паузу.

— А ваши родители, — спросила она, обращаясь к обоим, — они что-нибудь говорят про те времена? Про Культурную революцию?
— Мои молчат, — ответил Дэшэн. — Отец говорит, что вспоминать — это как снова рыть окопы, в которых ты уже один раз чуть не погиб.
— Мои тоже, — вздохнула Сянлю. — Мама только говорит: «Времена были непростые, всякое случалось». И всё. Будто дверь закрывает… Но они же тогда были детьми.

Они посмотрели на Вэньбо. Он вертел в руках свой телефон, его лицо было непроницаемым. Он долго молчал, а потом вдруг сказал, глядя не на них, а на тёмный экран:

— Мы с Фан хотим уехать в Штаты. Она там будет учиться, в университете. А я могу работать удалённо. В интернете нет границ.

Сянлю кивнула, не удивившись, но в её движении было что-то окончательное, как точка в конце письма.

Уехать. В Штаты. Для Дэшэна эти слова прозвучали как объявление о выходе из их мира, из их общей истории, из их квеста.

В тот вечер, когда они расходились, он впервые отчётливо почувствовал, что их троица, их негласный союз, который казался ему таким незыблемым, стоит на скользкой, наклонной тропе. Он смотрел, как удаляются его друзья — каждый в свою сторону, — и понимал, что Вэньбо мысленно уже там, за океаном, Сянлю — здесь, в своём мире ресторана и дочернего долга, а он… он остаётся один, наедине с коробкой чужих рукописей и призраком женщины с голосом, похожим на снег. Тропа вела каждого из них в своё «никуда». Но, может быть, именно там, в этом «никуда», и скрывается то, что они ищут.