Оправдание. Глава 6

За окном был тусклый март, а в душе Майлза — знакомая тоска, тяжело оседавшая где-то в диафрагме. Головная боль не отступала, и мысли путались, словно провода в неисправном электрощитке. Сидя за рабочим столом, офицер тщетно пытался распутать их и взяться за документы, которые сейчас казались совершенно бессмысленными и ненужными.

И как всегда не вовремя, в зале появился Родригес, нежданно и незвано. Его штатский костюм цвета выдержанного табака подчеркивал хорошо сложенную, мускулистую фигуру, а взгляд будто оставлял невидимые порезы на всем, чего касался. Дневной свет отбрасывал тени на смуглое лицо лейтенанта, делая его еще более суровым.

«Опять этот ублюдок!» — с этой мыслью Седрик драматично закатил глаза к потолку.

— Вы что творите в моем отделе?! — начал лейтенант без предисловий. 

— Лейтенант, — бросил Седрик, не глядя на Родригеса. — Ваши люди лезут не в свое дело!

Родригес подошел ближе, его тень упала на стол.

— Я не намерен прекращать расследование!

Упомянутое дело касалось одного из людей Джорджа Морриса, который был главным подручным Билла Уайатта. Майлз не мог допустить, чтобы его судили.

Седрик резко поднял голову:

— Вы знаете правила, лейтенант Родригес.

Лейтенант выдержал его взгляд:

— Я следую только приказам своего начальства!

Седрик впился ногтями в свою перчатку, борясь с еще одним накатом желания ударить этого «самоуверенного гада».

— Смотрите, чтобы кто-нибудь не пострадал из-за ваших принципов, — процедил он сквозь зубы.

Родригес лишь усмехнулся:

— Угрозы от таких, как вы, меня не впечатляют.

— Это не мои угрозы. Я их просто передаю от очень серьезных людей... Или вы их тоже не боитесь?   

Майлз оскалился, будто отобедавший хищник. Он ощутил, как в нем зарождается торжествующее чувство — вкус абсолютной безнаказанности, словно кровь врага на губах.

Родригес напряг руки, однако сохранил спокойное выражение лица. Он несомненно знал, что офицер не шутит, но страха не проявлял. В этот момент его окликнул один из детективов. Родригес обернулся, но прежде чем уйти, бросил:

— Мы еще поговорим, офицер. И не думайте, что вы неприкасаемый!

Он отстранился от стола Седрика, задержав на офицере суровый взгляд, и медленно удалился. А Седрик в ярости швырнул документы на стол, и они разлетелись, как испуганные голуби.

— Вот же гад! — вырвалось у него.

Через секунду зазвонил телефон. Пытаясь унять разбушевавшиеся эмоции, Седрик выдохнул так сильно, будто пловец перед нырком, и снял трубку.

Звонившим оказался человек Билла Уайатта. Он сообщил адрес, по которому Майлза ждало участие в очередном «воспитательном» избиении. 

***

Вечером он прибыл на место и спустился в довольно небольшой подвал с узким прямоугольным окошком под потолком, где даже тени казались влажными, и пахло так, будто здесь десятилетиями хранили банки с чужими страданиями, и крышки начинали протекать. Билл часто использовал такие помещения для своих дел. Сырость и плесень никого не смущали — здесь можно было делать все, что угодно, не привлекая внимания. 

Седрик стянул с себя пальто и фуражку и бросил на стол в общую кучу верхней одежды. Несмотря на тесноту, места в подвале хватило всем подручным Билла, включая Чарльза Нилтона. Тот как раз снял с брюк гангстерскую цепь и привычным жестом намотал ее на кулак, готовясь к делу.

Седрик подошел к Уайатту:

— Что натворил этот тип? — спросил он, кивнув на привязанного к стулу мужчину, чье лицо от страха приобрело цвет сгнившей бумаги.

— Да расколоть его надо, — бросил Уайатт, не глядя на пленника и доставая из кармана пиджака зажигалку. — У меня насчет Боба серьезные подозрения.

— Только подозрения?

— Ты же знаешь, Майлз, — с укоризной усмехнулся Билл. — В нашем бизнесе дыма без огня не бывает! 

Седрик решил больше ни о чем не спрашивать. Так ему было легче — не нужно было задумываться о смысле происходящего. 

— Говорят, если отрезать мизинец, человек кричит громче всего, — встрял Нилтон с нескрываемым энтузиазмом. — Проверим? 

Боб не просто побледнел — он стал серым, как переполненная пепельница, и издал отчаянный вопль: 

— Нет, Билл, не надо! — он забился в панике, пытаясь освободиться. 

Из всех людей Билла только Седрика от этих слов про пальцы передернуло. Несмотря на новоприобретенную жестокость, к некоторым повадкам представителей преступного мира он пока еще привыкнуть не успел. Так что, решив не дать Нилтону исполнить намеренное, Майлз спросил: 

— Может, отдубасить сначала? 

— Ну раз ты сам предложил, — протянул Уайатт. — Валяй! 

— Что ты делаешь? — вскрикнул связанный, вцепившись в Седрика взглядом. — Ты же полицейский!

Седрик не ответил вслух, но про себя произнес: «Да что ты вообще знаешь о полиции!»  Вспышка адреналина — и кулак врезался в челюсть связанного. На миг перед глазами мелькнуло лицо Родригеса, и Седрик испытал настоящее наслаждение от возможности выплеснуть свою злость на «ищейку» хотя бы таким образом. 

Но Боб не спешил выкладывать информацию. Тогда к нему приблизился один из бандитов с кастетом на пальцах и врезал ему в нос. Вопль Боба сорвался в хрип.

Так, каждый из людей Уайатта по очереди подходил к связанному и наносил удар любой силы, куда считал нужным. Майлз же стоял в углу помещения, прислонившись к стене там, где не было плесени и с привычным больным интересом наблюдал за истязанием. Наверное, со стороны, в своей почти черной форме, он выглядел сейчас, как жестокий надзиратель в какой-нибудь печально известной тюрьме. 

— Майлз, давай еще раз! — приказал Уайатт, приходя в ярость от того, что Боб отказывался говорить. 

Седрик подошел к Бобу и снова нанес ему хорошо рассчитанный удар в челюсть, стараясь не испачкать кровью свою перчатку. 

— Сильнее, Майлз! — снова скомандовал Билл. — Что ты бьешь, как девчонка? 

Седрик сцепил зубы, мощно замахнулся и ударил Боба так сильно, что тот отклонился в сторону и с грохотом упал на пол вместе со стулом, издавая приглушенный стон. Седрик присел рядом с ним и достал из кармана своего пиджака выкидной нож. 

— Тебе лучше выложить всю правду! — злобно произнес он, нажимая на кнопку. — Не то действительно без пальцев останешься! 

Седрик скорее предупреждал Боба, чем угрожал ему. Но тот, увидев хорошо заточенное лезвие, прорезавшее воздух прямо у него перед разбитым носом, в ужасе округлил глаза. 

— Ты же полицейский! — жалобно повторил он. Алые брызги изо рта расцвели на его подбородке, как маки на поле. — Проклятый полицейский!..

— Да что ты знаешь о полицейских? — огрызнулся Майлз. — Ты считаешь, они все доблестные, словно рыцари? Нет, среди копов полно ублюдков!
 
Седрик ловко прокрутил нож между пальцами, а затем убрал его в карман. Он вовсе не собирался воплощать идею Нилтона в жизнь. Что-то не давало ему это сделать — не совесть, а скорее блеклое воспоминание о ней. Он встал и снова отошел к стене, чтобы и дальше наблюдать за происходящим со стороны. 

Избиение и пытки продолжались еще четверть часа, но Боб молчал. Седрик же почувствовал, как в черепе что-то щелкнуло, знакомый гул заполнил голову, и боль растеклась по извилинам мозга. Уайатт что-то говорил, но смысл его слов добирался до Майлза с опозданием, как поезда на разбитой ветке. Нарастающая мигрень заставила его попросить у Билла разрешения уйти. Билл  согласился и дал ему новое задание: Седрику предстояло навестить одного из должников Уайатта и добиться, чтобы тот вернул боссу все деньги до последнего цента.

Седрик вышел на безмолвную улицу, глубоко вдыхая сладковатый вечерний холод. Кожу на лице покалывало, но офицер не торопился уходить — будто надеялся, что легкий весенний морозец вытравит из него остатки адреналина. Завтрашний день маячил на горизонте новыми проблемами, но сейчас, в эту хрупкую паузу между заданиями, требовалась хотя бы небольшая передышка.

В его квартире пахло пылью и одиночеством. Он механически закинул в рот две таблетки аспирина, запивая их колой — сладковатый сироп смешался с горечью на языке. Есть не хотелось, и Майлз сразу же заснул, как только его тело упало на кровать.

А на следующий день он отправился выполнять задание Уайатта. По совпадению, дом того незадачливого должника находился недалеко от района, где зимой Родригес отчитывал Седрика и Нэйтана. 

Как только Седрик вспомнил о лейтенанте, его охватило странное чувство: ему показалось, что Родригес каким-то образом вмешается в это дело. Однако, вновь отбросив все сомнения, словно грязную одежду, он подъехал к двухэтажному дому в обычно тихом районе города. Здесь жил некий Эндрю. 

Майлз громко постучал в дверь, и вскоре за ней послышались приближающиеся шаги. Дверь отворилась, и на пороге возник человек примерно тридцати лет с взлохмаченными темными кудрявыми волосами и глазами цвета нефтяной лужи. Одет он был в простую голубую рубашку и светлые брюки и держался несколько самоуверенно. 

— Чем могу помочь, офицер? — слегка нагловатым тоном спросил хозяин дома. 

Седрик недовольно хмыкнул и вошел внутрь, не дождавшись разрешения.

***

Последующие события всплывали в памяти Седрика обрывками. Он выскочил из дома Эндрю с трясущимися в конвульсивной дрожи руками. «Что делать?» — стучало в висках навязчивым рефреном, словно птица, запертая в клетке. Сердце колотилось с бешеной частотой, тело сотрясалось в лихорадке, будто пыталось сбросить с себя невидимые оковы произошедшего.

Морозный воздух обжигал горло. Каждый вдох ранил легкие острыми лезвиями — чем глубже Седрик пытался вдохнуть, тем яростнее воздушные клинки впивались в грудь. Пространство колебалось, сознание плыло, растворяя границы реальности. Желая позвать на помощь, он метался взглядом по дневной улице. Но она застыла в мертвенной тишине, будто пригородное кладбище.

«Надо вызвать Уоллеса и Фицджеральда!» — внезапно сообразил Седрик и бросился к телефону-автомату. 

Он ворвался в кабинку, схватил телефонную трубку, и вдруг его взгляд упал на перчатки — пятна крови пропитали черную кожу, словно позорные клейма. Пальцы судорожно затерли алые разводы, но следы лишь расплылись, будто насмехаясь над его попытками. В висках все еще стучало, а в сознании пульсировала мысль: «Нет, только не это снова!»

Кровь никогда не лгала. Она лежала на его руках немым обвинением, напоминанием о каждом «деле». Вчерашний Седрик лишь презрительно фыркнул бы, заметив эти пятна. Но сейчас что-то сломалось — кровавые узоры будто прожгли кожу под перчатками. Где-то в глубине, под слоями цинизма, проснулось давно похороненное: разъедающий страх и обжигающий стыд, как в тот первый раз в офисе Уайатта.

Память врубила кадры: сдавленный хрип связанного человека, тупой звук ударов, руки Майлза, движущиеся словно сами по себе… Он прижался спиной к стенке будки, пытаясь заглушить неистово рвущуюся наружу панику.

Непослушными пальцами он набрал номер Центрального участка, но когда Фицджеральд взял трубку, не сразу смог объяснить ему, что случилось. Когда, наконец, его подручные приехали, Майлз чуть не упал, пытаясь как можно скорее дойти до их машины. Он стал сумбурно объяснять им, что произошло, путаясь в словах, как в охотничьих сетях. 

— Не бойся, Сед, — успокаивал его Уоллес, положив руку ему на плечо, — мы с этим разберемся! 

Седрик оставил их на месте преступления и побежал к своей машине, желая лишь одного — как можно быстрее уехать от этого дома, который теперь казался ему обителью ада. Он залез в автомобиль, достал из бардачка тряпку и наспех обтер ею перчатки, но всю дорогу до своей квартиры он чувствовал навязчивый терпко-сладкий запах крови — неизбывное напоминание о только что совершенном преступлении. 

Ночью у него не получалось заснуть. Ему мерещились сцены прошедшего дня. Все произошло чересчур быстро, и он не успел пережить и осознать события. Теперь же, на грани сна и бодрствования, из подсознания стали всплывать страшные картины.

Седрик видел себя в доме Эндрю. Тот пытался что-то объяснить ему, о чем-то его просил. Затем возникла следующая картинка, которая была настолько устрашающей, что Седрик не смог воспринять ее. Он сразу увидел другую, на которой выбегал из дома в окровавленных перчатках. Он не мог вспомнить, что случилось. Как и раньше, его мозг блокировал шокирующие воспоминания, но они прорывались в виде странных образов и бессвязных видений. Последнее, что ему явилось — семейная фотография, которую он, должно быть, видел где-то в доме Эндрю. На ней были запечатлены девочка-подросток и мужчина лет сорока пяти, который сейчас почему-то вызывал у Майлза какой-то почти замогильный ужас. 

Он пытался понять, что из увиденного сейчас являлось воспоминанием реально произошедшего, а что — просто плодом фантазии воспаленного разума. Фотография, кровь на перчатках, телефонная будка... И что-то еще, чего он никак не мог выудить из памяти. 

В конце концов, обессилев, Седрик зарылся лицом в подушку, пытаясь спрятаться от навязчивых видений, но они не оставили его в покое до самого утра. На службу ему пришлось отправляться полусонным, и весь день он провел почти в прострации, плохо соображая, что и как делает. Он боялся узнать правду, будто она могла уничтожить его без остатка, поэтому так и не спросил у своих подручных, куда они дели труп Эндрю.

***

Вечером он, как всегда, заехал за Нэйтаном. Тот сразу заметил, что друг не в порядке. И Седрик рассказал ему то, что мог. 

— Так ты не помнишь всего, что там случилось? — спросил затем Уайатт-младший, пытаясь заглянуть ему в лицо. 

— Нет, — помотал головой Седрик. 

Глухая, стеклянная пустота наполняла сейчас его душу и все пространство вокруг него. 

— Эти Уоллес и Фицджеральд, должно быть, избавились от тела? 

— Должно быть, — согласился Майлз, закрывая лицо руками. 

— Успокойся, приятель. Никто тебе за это ничего не сделает. Я поговорю с отцом и попрошу не наказывать тебя. 

— Да не в этом дело! — вскрикнул Седрик, убирая руки от лица и поворачиваясь, наконец, к Уайатту. 

Нэйтан пару секунд внимательно изучал его взгляд.   

— Ааа, — протянул он, догадавшись, в чем дело. — Так ты раньше никого не убивал!

Седрик смотрел на него влажными от подступающих слез глазами. 

— Что я могу тебе сказать? — как всегда философски начал Нэйтан. — Я тебе точно не скажу, что это пройдет. Это порог, переступив через который назад уже не вернуться. Остается только научиться жить с этим. Но если ты и вправду так сильно раскаиваешься, то тебе придется туго... 

Позже Седрик возвращался к этим словам Уайатта снова и снова. Вопрос об участии Нэйтана в делах отца всегда оставался слепой зоной — намеренно размытой, словно сквозь запотевшее стекло. Слишком удобно было верить, что сын не унаследовал грехи родителя, хотя какое-то слишком нарочитое спокойствие друга и намекало: возможно, этот человек уже давно переступил ту самую черту.

Его также беспокоили мысли о долге полицейского и вине преступника, ведь он был и тем, и другим. Еще в академии Майлз понял, что полицейская служба не терпит чистоплюйства — пули, наручники, хруст костей под прикладом... Но тогда она все же рисовалась ему романтичной тушью. Он представлял себя рыцарем в доспехах, защищающим слабых. «Только в крайнем случае», — клялся он себе каждый раз, надевая ремень с кобурой. Но о том, чтобы лишать жизни невинных, он даже помыслить не смел. 

Перед глазами все возникал тот дом. Седрик гнал воспоминания прочь, сжимая кулаки до хруста в костяшках, но картинки возвращались — липкие, навязчивые, как запах крови. Мир вокруг потерял контуры: вечеринки Уайатта теперь напоминали дьявольский круг, где пьяные лица сливались в мертвенно-бледную массу, словно призраки когда-то существовавшей реальности.

Каждый смех казался фальшивым. Каждый бокал в руках гостей поблескивал, словно лезвие гильотины. Седрик ловил себя на том, что машинально считает шаги до барной стойки. Но его пальцы впивались в подлокотник дивана, будто в последний якорь спасения. Он представлял, как алкогольный яд растекается по венам, растворяя остатки воли, и содрогался: потеря контроля была равносильна смерти.

Круг замкнулся. Он задыхался в ловушке собственного разума, все больше угасая в своих терзаниях. Тогда Нэйтан, как поступил бы настоящий друг, еще раз попытался отвлечь его: 

— Помнишь, что я говорил тебе? — сказал он как-то, щелкая бензиновой зажигалкой. — Либо ты принимаешь себя таким, какой ты есть, либо убиваешь себя. В переносном смысле или буквально. 

Они сейчас сидели за стеклянным столиком в гостиной квартиры Нэйтана накануне очередной гулянки. Антураж был легкомысленным, но Седрика поглощал его внутренний мир, полный тьмы и сомнений. В голове издевательской насмешкой звучала популярная песня про девушку, застрелившую своего парня и пытавшуюся избежать наказания. Эти мрачные ритмы пульсировали в висках, напоминая Седрику о его собственной вине и еще больше ужесточая депрессию. 

Он сжимал и разжимал кулаки, костяшки методично хрустели. Нэйтан безмолвно выпускал дым, наблюдая за другом.

— Ты думаешь, это просто? — резко спросил его Седрик.

Нэйтан лишь пожал плечами, продолжая курить, а затем спросил со странным выражением в своих турмалиново-зеленых глазах: 

— А ты думаешь, что у тебя теперь руки в крови, да? 

— Я не хочу быть убийцей, Нэйтан, — четко проговорил Седрик, наклоняясь к нему, и впиваясь в него взглядом сквозь табачную завесу. 

Он думал, что эти слова как-то подействуют на Уайатта, но Нэйтан молчал.

— Либо живешь с этим, либо убиваешь и себя тоже, — затем бескомпромиссно повторил свою идею Нэйтан. — В переносном смысле или буквально. 

Майлз не знал, что ответить. Дым от сигарет все змеился вокруг, укрепляя стену между ним и Нэйтаном. Раскаяние в убийстве с одной стороны, преступная беспечность — с другой. Казалось, Нэйтан не видел разницы между легкомысленным поведением и тяжким нарушением закона. Он молчал так, словно давно познал жизнь со всеми ее поворотами и последним пунктом назначения, и теперь не мог позволить ничему повлиять на свое безмятежное спокойствие.

Седрик вновь ощутил покалывания зависти под ребрами. Казалось, он никогда не сможет достичь такого же уровня безразличия, как его друг. И он лишь вздохнул, принимая слова Нэйтана.

Но, несмотря на случившееся, жизнь и в этот раз не остановилась, и со временем Майлз все меньше вспоминал о должнике по имени Эндрю. Прошло пару недель, и тот день стал отступать в отдаленные уголки его сознания. Позже ему даже удалось полностью забыть о содеянном — его провалы в памяти сыграли свою роль, превратив трагические воспоминания в тени с пустующим нутром.