Без обратного адреса рассказ

                Светлой памяти А.М.Л.

Письмо голубым облаком лежит на моём рабочем столе.  На конверте в правом нижнем углу от руки: «Proff. A.M. Stepanoff». Конверт без марки и без обратного адреса — ничего хорошего.

Боюсь дотронуться. Какие-то смутные предчувствия.
 
Вода в графине. Несколько глотков — и вот уже ищу ножик для бумаги. Зря. Письмо не запечатано. Так и знал: коллега  привез или привезла. Из загранкомандировки. Значит, знает содержание. Или нет? В ком я сомневаюсь? По этикету приватную корреспонденцию  для отправки с оказией не заклеивают.

И тут на кафедру впархивает загорелый неунывающий центнер чистого веса — доцент Кораблёва: «Андрей Матвеевич, это фурор! Вас так все ждали и горевали, что не могли приехать. Но Нагорнюк Ваш доклад прочитал. Вопросы я записала. Это для ответов в журнале. Ваша концепция настолько убедительна, что вопросы задавали, по-моему, больше из любопытства. Какие планы? Ну, и из почтения, конечно. Вот» — и моя воспитанница с молодых ногтей, то есть с тех пор, когда я, аспирант, был куратором у первокурсников, вырвала листок из блокнота и положила рядом с письмом. 
— А это? — киваю на конверт.
— А это меня сам Матвей нашел. Не поверите! Где-то прочитал, что советская делегация палеонтологов будет выступать на симпозиуме. Школа профессора Степанова. Говорит, думал Вас увидеть. А меня попросил курьером побыть. Это ничего? — пытается улыбнуться Валентина. Получается плохо.
— Ничего. Ты иди, Валя. Звонок слышишь? Я сам разберусь.

В чем это, интересно, я собираюсь разбираться? Матвей жив-здоров. Двадцать пять лет ему. Профессия хоть и рабочая, но достойная. Кристина сама все отношения прервала давно, когда перестала получать алименты. Ни в чем я её не обманул. И женился, и пытался за границей прижиться. Не у всех получается. Что поделаешь? Да и стариков не оставить было. Один я у них.

А что не могли мы оба разорваться между странами и континентами, так я понимаю: младший Степанов — главный пострадавший. Эта моя боль — целая бОлища.
 
Сначала слал сыну рисунки с маленькими подписями на русском. Они с мамой рассматривали. Потом писал простые письма по-французски. Интересовался и учебой, и спортом, и вообще.  Обменивались фотографиями. Потом стал получать от него, подростка, упрёки. Как плохо без отца! Ты нас бросил. Я тебя жду. Почему не остался с нами? Когда приедешь? Такое вот четвертование без наркоза.

Страшно. Что-то в этом письме? Верчу конверт и откладываю. Вопросы на листке из Валиного блокнота — спасательный круг, отвлечение перед прыжком с вышки в бассейн без воды. Перед чтением письма. А ведь Матвея последний раз видел четырехлетним.

Сюзанна тогда как отрезала: «Воспитаю сама, раз ты такой патриот, что родина тебе дороже семьи» И никакие доводы: университет мне, без году неделя кандидату наук, с женой-иностранкой выделил квартиру, и её готовы принять на работу, а Матвея — в детский сад — не возымели никакого действия. Она хочет жить на своей родине, а я — на своей. 
 
Вот и родителей схоронил. И второй брак, тоскливый и бездетный, только мирное сосуществование в быту. И Матвей не ребёнок. Взрослый мужчина.

Последний раз он мне писал лет в четырнадцать. Извещал, что мама вышла замуж. А сам он пошел учиться на машиниста тепловоза. А новый мамин муж — художник. Написал пять маминых портретов. И вообще хороший, хоть и на семь лет младше мамы. А я ему не нужен. Потому что у них с мамой всё хорошо и даже отлично. А я могу не вспоминать о них в своем СССР. На это письмо я уже не ответил.
 
Столько лет прошло … И вот новое письмо. Оно одним своим видом как удар в грудь. Отдает в руку. 

Таблетки? Шарю по карманам. Вот какая-то без облатки. Что это может быть? Но всё же лучше, чем ничего. Велено принимать как скорую помощь. Она-то мне сейчас и нужна. Колотится всё внутри.
 
Как отключился, не помню. Но как в ожидании неотложки Валя Кораблёва просвещала аспиранта Степу Нагорнюка, уже очнувшись, но с закрытыми глазами, слышал: «Ох, эта Сюзанка крови у него попила! Мы с ней из одной группы. То ей не так. Это не эдак. У них в Алжире лучше. Ну, а если не может человек их африканским воздухом дышать, ему что? Сквозь землю, может, провалиться? Так и мучайся. А тут Матвей с этим письмом. Он сам велел мне при нем прочитать. Так там самое страшное не то, что писал он по-французски, а потом по-русски перепечатала на машинке переводчица. (Наверное, опасался, что Андрей Матвеевич что-нибудь не так поймёт) Сюзанка родила. Девочке уже одиннадцатый год. А сам он женился и взял фамилию жены. И имя сменил. А на какое, не сообщил. Мол, нет меня для тебя и всё. Забудь. Я тебе никто. И ты мне тоже никто. И звать никак. Это же какое сердце выдержит? Да еще после инфаркта»

Так я и узнал о главном, не читая.   

Глаза открывать не хочется. Притворяюсь живым трупом. Доктор скорой распоряжается: «Вы бы тут не стояли, женщина. Идите ищите, кто его на носилках понесет. Госпитализируем»

«Зачем-то я остался жив…» — подумалось уже в палате.
 
Письмо же упало со стола с другими бумагами, когда меня укладывали на носилки. Затопталось. Пропало. Так ему и надо.
Жить хочу!