Тропы. Глава седьмая

Они сидели на полу в комнате Дэшэна. Магнитофон принёс Вэньбо — старый, громоздкий аппарат, который он нашёл у своего отца. Он поставил его на пол с видом инженера, готовящегося к важному эксперименту, и в этой его деловитости была попытка защититься от того, что им предстояло услышать.

— Готовы? — спросил он, и никто не ответил.

Дэшэн кивнул. Вэньбо нажал на клавишу. Раздался глухой щелчок, потом — шипение, похожее на шум ветра в пустом поле или на дыхание спящего великана.

И сквозь это шипение пробился голос.

Голос был старым, тонким, как высохший лист. Он не рассказывал — он вспоминал, и каждое слово давалось ему с трудом, будто он вытаскивал его из-под завалов времени.

(Шипение ленты)

«Зима в тот год пришла рано. Или мне так казалось. Река стала серой, как железо. А потом пришли солдаты. Они не были похожи на наших. У них были другие лица, как маски. И говорили они на языке, похожем на лай собак. Город заболел. Сначала у него поднялась температура — всё горело, кричало. А потом он замолчал.
…
Я помню, дядя сидел дома. Они пришли и просто показали на него пальцем. Он ушёл с ними. Мама сказала, он поехал в очень далёкое место. Он больше не вернулся. Другой дядя… его и других мужчин повели к реке. Мама закрыла мне глаза, но я всё равно видела. Река в тот день покраснела. Не от заката. Мы потом долго боялись к ней ходить. Думали, что если зайти в воду, ноги станут красными.
…
Мы прятались. Везде. В подвалах. В ямах. Пахло сырой землёй и страхом. Один солдат нашёл нас. Он не кричал. Он просто ткнул в меня чем-то холодным и острым. В ногу. Было не больно. Было странно. Как будто холодный палец оставил на мне свою подпись. Мама сказала: «Тихо, тихо, всё пройдёт». Этот знак… он до сих пор со мной.
…
(Пауза. Слышно, как женщина пьёт воду. Рука дрожит, стакан стучит о зубы)
…
Они не любили девочек. И женщин. Когда они приходили, все женщины становились тихими, как куклы. И смотрели в одну точку. Моя старшая сестра… она потом очень долго не разговаривала. Только смотрела на свои руки.
…
Последнее, что я помню — это яма. Мы сидели в ней, как семена в земле. Было темно. Мы не дышали. Мама, бабушка, тётя, соседи… все. Мама была беременна. В животе у неё был мой братик. Он должен был скоро родиться. Когда стало совсем тихо, мы вылезли. Нет. Не мы. Вылезла я. И бабушка. Все остальные… они остались спать в земле. И мой братик тоже. Он остался там, так и не успев поздороваться с этим миром. Семь человек. Нет, не семь. Шесть. Он ведь не считался, он ещё не родился…
…
(Долгая пауза. Только шипение ленты)
…
Мне всегда очень больно, когда я об этом говорю. Мой сын… Чэнь Ван… он всё это знал. Может, поэтому он всегда был таким… тихим».

(Щелчок. Тишина)

Плёнка кончилась. Шипение прекратилось. Но тишина, наступившая в комнате, была ещё страшнее. Она была плотной, тяжёлой, пропитанной запахом сырой земли, красной воды и несбывшихся жизней.

Дэшэн не мог пошевелиться. Он смотрел на остановившуюся кассету, и ему казалось, что если он её сейчас коснётся, то она вспыхнет.

Рядом сидела Сянлю. Она не плакала. Она просто смотрела перед собой, на стену, но видела не стену. Её лицо было белым, как бумага, на которой только что написали страшную, непоправимую историю. Она медленно подняла руку и прикоснулась к своему лицу, будто проверяя, на месте ли оно, не стало ли оно маской.

Вэньбо, сидевший чуть поодаль, медленно встал. Он подошёл к окну и встал к ним спиной, глядя на огни ночного города.

— Я пойду, — сказал он, не оборачиваясь. Его голос был глухим. — Мои родители познакомились на Тяньаньмэнь.

И он ушёл. Дверь за ним тихо щёлкнула.

А Дэшэн и Сянлю остались сидеть в оглушительной тишине, которую оставил после себя этот тихий, старческий голос. И оба понимали: они искали историю любви, а нашли исток бесконечной боли. Они думали, что идут по следам тайны, а на самом деле шли по выжженной земле, где ничего не могло вырасти, кроме молчания.