Senex. Книга 1. Глава 33

Книга 1. Бонна Эксклюзив

Глава 33. Сладкая парочка

Когда-нибудь ты не увидишь более своей высоты,
а твоё низменное будет слишком близко к тебе;
твоё возвышенное будет даже пугать тебя, как призрак.
Ф. Ницше. Так говорил Заратустра

          Королёвой заболела, и Пешкин в её отсутствие становился всё развязнее, каждое утро, попивая кофе с булочкой или пирогом, он начинал со злобной критики всего, что обнаруживал в Интернете, и у Василия Порфирьевича, как и в случае с болтовнёй Королёвой, возникало желание надеть наушники. Поведение Пешкина говорило о том, что Королёва и Пешкин – это две части одного целого, они взаимно заменяют и дополняют друг друга, поэтому не могут существовать друг без друга. Поэтому богатое воображение Василия Порфирьевича рисовало ему некую единую сущность с двумя головами, одна голова которой «горделиво поднята вверх и величественно-снисходительно смотрит на весь нижележащий мир, а вторая голова, наоборот, снизу с восхищением, любовью и преданностью смотрит на первую». По идее, вторая голова – это Пешкин, который демонстрирует первой голове, то есть Королёвой, своё восхищение и рабское преклонение, и, как гласит наука, вынужден отдавать ей свою энергию… Но у Василия Порфирьевича было подозрение, что Пешкин сам по себе – тот ещё подарочек, и от его поведения Королёвой становится всё хуже и хуже. А поскольку Василий Порфирьевич считал, что на самом деле никто никому свою энергию не передаёт (потому что энергия каждого человека – это замкнутая система, изолированная от других людей), то получалось, что общение с Пешкиным активирует в Королёвой её собственную энергию, но только очень грязную. И в этом не было ничего удивительного: лесть и заискивание способны активировать самые низменные качества человека, которому льстят и перед которым заискивают.
          Поскольку Королёвой не было, то Пешкин мог бы расслабиться… Но он прислуживал Ильюшину так же, как прислуживал Королёвой: заваривал чай и кофе, подавал ему, ходил в буфет за булочками, мыл посуду свою и Ильюшина. Василия Порфирьевича это сначала удивляло, но потом он понял: если человек ощутил себя рабом, то это уже на всю жизнь.
          Ильюшин спросил у Василия Порфирьевича и у Пешкина инвентарные номера их компьютеров.
          - Зачем тебе инвентарные номера? – поинтересовался Василий Порфирьевич.
          - Я печатаю служебную записку Фрейману, - объяснил Ильюшин.
          - А о чём служебная записка? - уточнил Василий Порфирьевич.
          Не успел Ильюшин ответить, как Пешкин «пошутил»:
          - Об изъятии компьютера! - и засмеялся.
          - Да, об изъятии компьютера! - подхватил Ильюшин «шутку» Пешкина, но, посмеявшись вместе с Пешкиным, так и не сказал, о чём служебная записка, высокомерно давая понять Василию Порфирьевичу, что это не его дело.
          Это была ещё одна хамская выходка «молодых сцыкунов» в отношении Василия Порфирьевича, теперь уже обоих, поэтому он молча встал и вышел, решив для себя: «Инвентарный номер на моём компьютере Ильюшин может и сам посмотреть, если так себя ведёт… Или поручит это дело «шутнику» Пешкину».
          А когда Ильюшин ушёл, Василий Порфирьевич сам прочитал его служебную записку. В ней говорилось о том, что, в связи с невозможностью модернизировать компьютер Ильюшина, для обеспечения его работы необходимо установить программу на компьютеры Пешкина, Королёвой и Морякова. Это уже был какой-то бред… А на деле получалось, что это служебная записка и в самом деле была об изъятии компьютеров. Первой реакцией Василия Порфирьевича было возмущение... Но потом он понял, что, кажется, происходит нечто, с чем ему надо смириться... Как это было с уменьшением зарплаты... И особенно с ночным дежурством... Тогда он согласился, и его жизнь начала меняться в лучшую сторону.
          Отсутствие Королёвой изменило поведение Пешкина. Он написал свою собственную инструкцию по работе в программе DRAKAR, распечатал её и стал с наслаждением читать. Окно каждый день было закрыто… И Пешкин никак не реагировал на это… Зато Василий Порфирьевич точно знал: «Как только появится Королёва — Пешкин сразу начнёт реагировать!» В такие моменты Василий Порфирьевич особенно остро осознавал, каким мощным ресурсом обладает Королёва в войне против него.

          * * *
          Королёва вышла на работу после болезни — и сразу сообщила сплетню: Директором по производству назначен друг и протеже Гайдамаки, Начальник сборочно-сварочного цеха Елистратов. Глушко, который пришёл на дежурство, подтвердил сплетню:
          - Елистратов уже исполняет обязанности Директора по производству.
          Василия Порфирьевича эта новость обрадовала: «Наконец-то поступательное движение Гайдамаки к вершине власти закончилось, и началось его сползание вниз, поскольку он теперь подчиняется своему бывшему подчинённому!Надеюсь, что теперь многочисленные враги Гайдамаки припомнят ему все излишества и неразборчивость в средствах».
          Василий Порфирьевич оказался прав: для родного завода слишком много Гайдамаки с двумя руками, родному предприятию достаточно однорукого Гайдамаки… Или его недалёкого протеже Елистратова, о котором Самокуров отозвался очень нелестно:
          - Уровень Елистратова — это даже не Начальник цеха, а всего лишь Начальник ПРБ цеха. Это Гайдамака вытащил его на уровень Начальника цеха!
          У Василия Порфирьевича тоже было своё мнение о характере Елистратова. Василий Порфирьевич, как человек вежливый, всегда первый здоровался со всеми начальниками, в том числе и с Начальником сборочно-сварочного цеха Елистратовым, но он, в отличие от других начальников, никогда не отвечал на его приветствия. По его высокомерному поведение легко читалось отношение к Василию Порфирьевичу: «Если ты простой инженер, то с тебя нечего взять, значит, нечего тратить на тебя своё внимание!»
          - Запомните: если Елистратов начинает кричать, надо сначала терпеливо дождаться, когда он закончит истерику, а потом уже можно доказывать ему свою правоту, - поделился Самокуров своими знаниями о характере Елистратова. – Сегодня Гайдамака отругал меня в присутствии Королёвой, потому что Елистратов, будучи не в курсе вопроса, устроил Гайдамаке по телефону настоящую истерику, как это у него принято.
          Сам Василий Порфирьевич тоже был свидетелем неприятной для грозного Гайдамаки ситуации: когда начальник, проводя совещание, решил получить информацию от Елистратова по телефону, тот вместо информации наорал на него по громкой связи и бросил трубку.
          «Как Гайдамака с двумя руками – это слишком много для родного завода, так и программа DRAKAR для родного завода - это слишком сложная система, достаточно будет более простой программы, например, 1С, - размышлял Василий Порфирьевич. - Не надо усложнять свою жизнь, она и так полна сложностей!»
          И эти сложности создавал Василию Порфирьевичу Гайдамака, он фактически отстранил его от должности Начальника БАП и вынудил сначала замещать ночного дежурного, а потом подменять Галину Гордеевну. Это произошло по воле Гайдамаки, который отказал Василию Порфирьевичу в праве на повышение, дав понять, что он бесперспективный по причине предпенсионного возраста. Но сам Гайдамака при этом искренне надеялся стать Директором по производству. И теперь самого Гайдамаку лишили права на повышение, которого он так добивался. Крутов дал понять Гайдамаке, что он — бесперспективный, но не только по причине предпенсионного возраста, но и по причине отсутствия качеств, необходимых для такой высокой должности.
          Утром Василий Порфирьевич увидел, как Елистратов и Гайдамака сели в служебную машину Директора по производству и поехали на развод цехов на достроечной набережной: Гайдамака вводил своего протеже в курс дела. А потом Василий Порфирьевич стал свидетелем сцены, которая его очень удивила. Выйдя на колоннаду, он увидел, как Гайдамака хвастался Коммерческому директору Александровичу:
          - Андрей Владимирович, посмотрите, как мы здесь обустраиваемся! - и пригласил его в приёмную Директора по производству Елистратова осмотреть новую мебель.
          Василий Порфирьевич был потрясен: «Всесильный Гайдамака заискивает перед Александровичем, он пытается примазаться к своему воспитаннику Елистратову! Значит, это уже не настоящий Гайдамака». Теперь Гайдамака постоянно был рядом с Елистратовым, опекал его, помогал войти в курс дела… Но если раньше их тесные дружеские отношения были скрыты от посторонних глаз, поскольку всё происходило в сборочно-сварочном цехе, где Гайдамака постоянно пропадал, то сейчас эта парочка слишком бросалась в глаза, и Грохольский теперь так и называл их: «Сладкая парочка».
          Когда Василий Порфирьевич вошёл в кабинет Гайдамаки подписывать документы, там сидел Елистратов, и они вдвоём пили коньяк. Эта сцена почему-то подействовала на Василия Порфирьевича успокаивающе. Наверное, потому, что у пустующего почти год кабинета Директора по производству, наконец, появился хозяин: «Какой-никакой, а всё-таки хозяин. А это уже символ стабильности всего завода».
Как только Елистратов был назначен на должность Директора по производству, на заводе стали происходить неприятные события. В начале апреля на строящемся фрегате произошёл несчастный случай: возник сильный пожар, маляр получил ожог, его пытались спасти, но он умер. За долгие годы работы на производстве Василий Порфирьевич понял, что у каждой должности есть своя энергетика, и чем выше должность, тем мощнее энергетика, поэтому человек, претендующий на высокую должность, должен иметь соответствующую энергетику. Если энергетический потенциал человека, занявшего высокую должность, не соответствует энергетическому потенциалу занимаемой должности, то могут происходить непредвиденные происшествия. Несчастный случай на производстве, повлекший за собой смерть рабочего стал, по мнению Василия Порфирьевича, очень плохим знаком для только что вступившего в должность Елистратова. 
          Идя на работу, Василий Порфирьевич увидел, что на проходной, перед турникетами, спит пьяный мужчина… «На заводе становится всё веселее, - грустно подумал он. - Не исключено, что это тоже связано с Елистратовым».
          Королёва вышла на работу, за время болезни она соскучилась по общению, поэтому с самого утра болтала без устали с Ильюшиным и Пешкиным, и Василий Порфирьевич уже через несколько минут уставал от её болтовни. Королёва своим поведением олицетворяла открытость и доброжелательность, она даже пошла поздравлять с днём рождения заместителя начальника отдела Чухнова, с которым совсем недавно чуть ли не лезла в драку. Одним словом - прекрасной души человек! И все сразу забыли о том, что она всех презирает... «Но завтра она снова придёт на работу после 9 часов, давая понять всем, что они и мизинца её не стоят!» - не упустил удобный случай позлорадствовать Василий Порфирьевич, который считал, что для Королёвой болезнь стала такой же передышкой, как для него - замещение ночного дежурного и Галины Гордеевны. Им обоим была дана возможность пересмотреть своё отношение к происходящему и подготовиться к переменам в заводской структуре власти. Василий Порфирьевич считал, что он справился со своими страхами перед новыми порядками, а вот Королёва всё ещё была полна решимости спасать программу DRAKAR, и в этом она очень надеялась на нового Директора по производству Елистратова, с которым она была в приятельских отношениях: их связывал совместный отдых на заводской базе отдыха. Поэтому Королёва была такая «близкая и ласковая». Как и предполагал Василий Порфирьевич, после назначения Елистратова Директором по производству Королёва получила мощный дополнительный импульс энергии и, появившись на работе после трёхнедельного отсутствия, она сразу стала капризничать:
          - Почему в шкафу стоят грязные мониторы? Я пальто об них испачкала! Надо их вообще выбросить и сказать, что нам не на чем работать!
          Она принесла блины, Пешкин заварил чай и поднёс его Королёвой и Ильюшину... За что и получил выговор от Королёвой:
          - Мишка, у тебя совершенно нет вкуса! Ты ведь уже хотел было заварить имбирный чай, а к блинам надо чай с бергамотом! Хорошо, что я вовремя тебя поправила.
          Они стали есть блины с чаем, и Королёва продолжила его поучать:
          - Миша, так вот что насчёт имбирного чая: имбирный чай категорически нельзя пить ни с чем! Запомни это, а то еще опростоволосишься с девушкой… Как я не хотела вчера печь блины! Но детей обманывать нельзя... Для мамы я не хотела печь, мама - неблагодарное животное! Слизкин - неблагодарное животное! - Она посмотрела на Пешкина: - Мишка тоже неблагодарное животное, но от него хоть какая-то польза есть... Вернее, вреда никакого нет...
          Ильюшин принёс нюхательную смесь из Индии, и все трое стали нюхать её и дружно чихать. После этого Королёва и Пешкин стали вспоминать завод «Алмаз», и Пешкин пошутил:
          - Мы с «Алмаза», а там дураков не держат!
          Несмотря на то, что Королёва недавно выписалась с больничного, она постоянно кашляла и сморкалась. Кроме этих симптомов, она пожаловалась, что у неё слабость, а при кашле она ощущает боль под правой лопаткой. Она позвонила в страховую компанию, обслуживающую родной завод, стала жаловаться, что плохо чувствует себя, но при этом закашлялась и долго не могла говорить. Как и предполагал Василий Порфирьевич, с каждым днём потребность Королёвой возбуждать жалость к себе становилась всё сильнее, и эту потребность усиливала её мать. Королёва со скандалом добилась, чтобы её записали на прием к врачу… А когда пришло время идти к врачу, Королёва проявила принципиальность и не пошла к нему.

          * * *
          Гайдамака выпустил распоряжение, в соответствии с которым в каждом помещении был назначен ответственный за пожарную безопасность, и Василий Порфирьевич, как Начальник БАП, был назначен ответственным за пожарную безопасность в комнате 220. Был заведён специальный журнал, который хранился в диспетчерской, и теперь тот, кто уходил с работы последним, должен был расписываться в нём. Королёва была очень недовольна этим распоряжением, потому что всегда уходила последней, она пошла в БОП и устроила Гниломедову скандал, обвинив его в том, что это он всё придумал. Вернувшись, Королёва, начала выражать свое недовольство инициативой Гниломедова, который стал её личным врагом, при этом она сказала Пешкину:
          - Так, Гниломедова к графикам не подпускать!  Это дерьмо не хочет ни во что вникать. Я ему сказала: «Зачем ты нарушил существующий баланс?» А он мне нагло отвечает: «Не нравится - пишите объяснительную записку начальнику!» Далеко пойдёт! Я не думала, что это человек с гнильцой. Ты помнишь, как он, «молодой сцыкун», дал поручение Василию Порфирьевичу, человеку за пятьдесят, Начальнику БАП? Меня уже тогда поразила его беспардонность.
          Королёва решила напомнить Василию Порфирьевичу, как несправедливо обошёлся с ним Гниломедов, но эта «забота» была настолько фальшивой, что он невольно вспомнил издевательскую присказку Гайдамаки: «Я сейчас прямо зарыдаю!»
          Королёва не могла скрыть своей злобы, когда кто-то упоминал Гниломедова, и это был очень хороший пример того, как человек, стремящийся к идеалу, сам нарушает своё равновесие. Она приложила руку к тому, чтобы очернить Павленко, который ни в чём ей не перечил, и Гайдамака его уволил. На смену Павленко пришёл Гниломедов, который совершенно не поддавался влиянию Королёвой, и это её бесило. Но ведь она сама сделала всё возможное, чтобы он появился в отделе. Сама — своими собственными руками, и ей никто в этом не помогал.
          Пешкин похвастался перед ней:
          - Я закончил графики! Сказать начальнику, что Сергей ничего не делал по графикам и даже не проявлял желания что-либо сделать?
          - Нет, так нельзя говорить, - ответила Королёва. - Скажи просто, что графики ты сделал сам.
          В конце рабочего дня Василий Порфирьевич сделал сообщение:
          - Напоминаю: кто уходит последним - расписывается в журнале пожарной безопасности, который находится в диспетчерской!
          - Ага! - сказал Пешкин, кривляясь. - Вышло распоряжение, и мы, значит, должны взять под козырёк и бежать исполнять...
          Василий Порфирьевич рассвирепел от такой тупости и наглости этого «молодого сцыкуна», смешанных с огромным желанием показать свою «самостоятельность» перед «мамой», и причина такого поведения была ему понятна: при Гайдамаке были полностью размыты такие понятия, как чёткие должностные обязанности и необходимость подчинения своим начальникам. Он всю структуру власти замкнул на себя. И яркой иллюстрацией этого «порядка» был Пешкин, признающий власть над собой только Королёвой. Но теперь всё изменилось, и свидетельством этих перемен как раз и стало распоряжение начальника о пожарной безопасности, поэтому Василий Порфирьевич заорал на Пешкина:
          - Миша, что за базар?! Не забывай, где находишься! Дома можешь базарить и кривляться, а здесь держи себя в руках! Вышло распоряжение, значит, будешь исполнять его!
          - Зачем же так нервничать? - недовольно сказала Королёва, направляясь в туалет.
          - А Вам что непонятно? - продолжать кричать Василий Порфирьевич, теперь уже на неё. - Меня сделали крайним, и я не собираюсь страдать из-за вас. Повторяю: последний расписывается в журнале! Если не хотите расписываться, я сам распишусь, но в 17 часов чтобы духу вашего здесь не было! Я не намерен торчать здесь по вашей дурости. Если вас это не устраивает, идите к начальнику и скажите, что он подписал глупое распоряжение, и вы не собираетесь его выполнять!
          Королёва ушла в туалет, и Василий Порфирьевич, уходя домой, напомнил Пешкину, глядя ему в глаза:
- Последний расписывается в журнале!  Если завтра не будет росписи - потащу к начальнику!
          Василий Порфирьевич понял, что это как раз тот случай, когда можно не церемониться с душевнобольными: «Привыкайте, господа, наступает новый, более примитивный порядок!» У него появилась возможность оказывать на Королёву и Пешкина давление, и он не упустит эту возможность. А Самокуров, ответственный за пожарную безопасность во всём отделе, его союзник.
          Выйдя за проходную, Василий Порфирьевич понял, что ему надо успокоиться и не продолжать мысленные споры с обнаглевшим Пешкиным. Ему дана возможность показать этим полусумасшедшим - как назвал их сам Гайдамака, а слово начальника для него закон - кто в этой комнате хозяин. И больше ничего. Василий Порфирьевич понял, что его вспышки гнева было достаточно не только для Королёвой и Пешкина, но и для него самого – и сразу успокоился. А когда он успокоился, то сразу понял, почему так возмутились Королёва и Пешкин. Их вынуждали брать на себя некие постоянные и долгосрочные обязательства, на которые они просто не были способны по своей природе. Для Королёвой расписаться в журнале пожарной безопасности было равносильно тому, чтобы приходить на работу вовремя. А она не способна даже приходить на работу вовремя. А Василий Порфирьевич мог брать на себя подобные обязательства, и в этом была его сила, потому что обязательства перед обществом, которые берёт на себя человек — это его плоть, они связывают его с социальной средой. А Королёва и Пешкин не имели плоти, и теперь перед ними был безвыигрышный выбор. Либо они будут уходить, когда захотят, что подтверждало бы их свободу, но при этом они должны расписываться в журнале, что является ограничением их свободы. Либо они не будут расписываться в журнале, демонстрируя свою свободу, но при этом будут вынуждены уходить с работы, когда им прикажет Василий Порфирьевич, что является для них унижением.
          Утром Василий Порфирьевич проверил журнал: Пешкин расписался… То есть всё-таки взял под козырёк... Как миленький!.. И при этом Василий Порфирьевич не надеялся когда-либо увидеть в журнале подпись самой Королёвой: для неё это было бы равносильно публичному изнасилованию на Дворцовой площади.

          * * *
          В начале апреля ночные морозы прекратились, и Василий Порфирьевич возникло ощущение, как будто с его плеч свалилась огромная тяжесть, и наступило облегчение. Но облегчение Василия Порфирьевича длилось недолго. Самокуров не вышел на работу, он позвонил Галине Гордеевне и сообщил, что заболел, вызвал врача и ждёт его. Два дня он мужественно сопротивлялся болезни, не подавая вида, но всё-таки заболел. И сразу возник вопрос: кто будет исполнять обязанности Главного диспетчера? Тем более, что именно в этот день, в 10 часов, должно состояться совещание у Директора по производству. Ильюшин, который обычно замещал Самокурова, сказал Гайдамаке, что он очень занят, и Василий Порфирьевич знал, что это именно так. Но Гайдамака вёл себя так, как будто ничего не произошло. А Василий Порфирьевич, узнав о болезни Самокурова, с самого утра был напряжён, потому что у него было дурное предчувствие. А потом произошло то, чего он опасался – за пятнадцать минут до начала совещания в комнату 220 пришёл Гайдамака и сказал:
          - Василий Порфирьевич, Самокуров у нас заболел, и кто-то должен вести протокол совещания у Директора по производству. Ильюшин не сможет заменить Самокурова... Поэтому тебе придётся идти на совещание.
          Василий Порфирьевич почему-то знал, что это произойдёт — не случайно все соперники были убраны с его пути, он с тревогой ждал этого нового испытания, и когда это произошло, довольно умело изобразил растерянность, чтобы никто не догадался о его тайных знаниях. Обстоятельства заставили его замещать не ночного дежурного и не диспетчера Галину Гордеевну, а уже Главного диспетчера Самокурова. Василий Порфирьевич снова убедился в том, что он - Джокер.
          От внимательного взгляда Василия Порфирьевича не ускользнуло, что Гайдамака, сообщая ему о том, что он должен заменить Главного диспетчера, был явно обескуражен тем, что именно тот человек, которого он с завидным постоянством пытался списать по причине его явной бесперспективности, снова стал его спасителем. Но обстоятельства оказались сильнее всесильного Гайдамаки, и он вынужден был подчиниться им.
          Страх Василия Порфирьевича перед совещанием был очень сильный, потому что он впервые оказался на совещании с высшим руководством завода. Но делать было нечего, и он с трясущимися руками пошёл на совещание, которое проводил Елистратов. Но на самом деле совещание проводил Гайдамака, а Елистратов пока сидел рядом и перенимал его опыт.
          Василий Порфирьевич невольно отметил, что в его жизни начался новый этап: он стал вхожим на совещания высших руководителей завода. Тема ночного дежурства получила неожиданное продолжение. Когда Василий Порфирьевич вернулся с совещания, Королёва медитировала.
          - У меня поднялось давление до 180/110, и я пытаюсь его понизить, - пожаловалась она.
          - У меня утром было такое же давление, - ответил Василий Порфирьевич.
          После обеда Василий Порфирьевич подменил Галину Гордеевну, которая записалась на приём к врачу, а сам сел за компьютер Самокурова печатать протокол совещания. Для этого надо было скачать с диктофона на компьютер аудиозапись совещания, а потом, слушая её через наушники, вносить в протокол сроки, которые Директор по производству назначал исполнителям. Это была нудная, муторная работа… Зато он был востребован, у него не было ни секунды свободного времени. С 10 часов, когда Василий Порфирьевич пошёл на совещание, у него началась суета, он весь день находился в возбуждённом состоянии и думал только о том, как напечатать протокол совещания.
          Рабочий день закончился, Василий Порфирьевич собрался уходить, а его «соседи по комнате» продолжали оживлённо болтать. И он сказал им - уже миролюбиво:
          - Не забудьте расписаться в журнале пожарной безопасности. Не подведите меня.
          Но миролюбие Василия Порфирьевича оказалось показным, и он на самом деле был очень напряжён. Придя домой, он обнаружил, что течёт сифон раковины в ванной. Эта маленькая неприятность мгновенно взбесила его, он стал лихорадочно искать причину протечки и обнаружил, что трубка сифона лопнула. Василий Порфирьевич совсем рассвирепел: «Какая-то трубка вынуждает меня оставить все свои дела и заниматься только ею!» Он швырнул сифон в раковину, но он отскочил и ударил Василия Порфирьевича по верхней губе. Только после этого Василий Порфирьевич успокоился, нашёл запасной сифон и установил его.
          Чтобы успокоиться окончательно, он решил пробежаться по берегу Невы… Но на прогулке на него напала уже не только неадекватная собака, которая постоянно бросалась на него, когда он бегал, но и хозяин этой собаки. Этот мужчина, как всегда, стоял в стороне и наблюдал, как Василий Порфирьевич отбивается от его любимой собаки, которая прыгала на чужого человека и лязгала зубами возле его горла, и наверняка восхищался тому, как его собака любит людей. Василию Порфирьевичу такая любовь не понравилась, он не собирался уступать свою территорию всяким уродам с собаками, он понимал, что должен биться за свою территорию, поэтому он слепил снежок из апрельского мокрого снега и швырнул им в хозяина собаки. Этот жест не понравился уже хозяину собаки… Они подрались, и эта драка показала сущность человека с собакой. Василий Порфирьевич ударил мужчину несколько раз кулаком, а он только один раз попытался ударить Василия Порфирьевича собачьим поводком и только повторял: «Давай, бей, бей!». Такое поведение говорило о том, что он очень агрессивен, но сам нападать боится, и эту функцию полностью возложил на собаку. Для Василия Порфирьевича опасность ситуации заключалась в том, что именно сегодня он взял на прогулку перочинный нож, чтобы нарезать веток вербы к Вербному Воскресенью, и он думал только о том, чтобы ему хватило выдержки не схватиться за нож. В пылу схватки у Василия Порфирьевича мелькнула мысль: «Точно так же Гайдамака держит Королёву в качестве своей злобной собаки и натравливает её на своих врагов!»
          На следующий день Самокуров не появился, и Гайдамака поручил Василию Порфирьевичу вести протокол совещания у Генерального директора Крутова. Так высоко он ещё не поднимался. Он очень боялся этого совещания, его страх был связан ещё и с тем, что он не очень хорошо слышал, когда люди говорили негромко и невнятно. Но, слава Богу, Крутов не появился на совещании, его проводил Главный Строитель заказов, он давал распоряжения и устанавливал сроки громким голосом, и для Василия Порфирьевича это стало огромным облегчением.
          Когда Василий Порфирьевич писал протокол совещания, позвонил Самокуров и сообщил, что он так и не дождался врача, но ему стало лучше, и завтра он выйдет на работу. Но Василию Порфирьевичу было достаточно этих двух дней, чтобы он преодолел свой страх перед Генеральным директором Крутовым. И когда он понял, что преодолел страх перед Генеральным директором, у него мелькнула мысль: «Может быть, ради этого я и оказался в коридоре власти…»
          Василий Порфирьевич продолжил писать протокол совещания, в диспетчерскую пришёл Грохольский и спросил:
          - Ну, что, Василий Порфирьевич, Вас повысили?
          И Моряков, как мог, постарался успокоить приступ зависти своего сослуживца:
          - Завтра Самокуров выходит.
          Гайдамака настоял, чтобы Василий Порфирьевич именно сегодня закончил вчерашний протокол совещания у Директора по производству и отдал его на подпись Елистратову, потому что для Елистратова это было очень важно. Для Василия Порфирьевича это тоже было важно, потому что это был результат его двухдневного труда и полученных сильных эмоций. Он закончил протокол и поставил свою подпись рядом с подписью Директора по производству Елистратова.
          Замещая Самокурова, Василий Порфирьевич изучил журнал пожарной безопасности и увидел, что многие ответственные за пожарную безопасность расписываются в журнале раньше 17 часов, и решил делать так же. И в самом деле, если душевнобольные соседи по комнате вдруг устроят пожар, поджигая ароматические палочки после съеденной вонючей воблы, то диспетчерская находится в нескольких метрах от комнаты 220, и в ней круглосуточно кто-то находится на службе. Приняв такое решение, Василий Порфирьевич расслабился и оставил в покое своих малахольных соседей по комнате.

          * * *
          Расписываясь в очередной раз в журнале пожарной безопасности, Василий Порфирьевич подумал: «Раньше от меня требовалось безупречное знание программы DRAKAR, а сейчас самое главное требование для меня – вовремя расписаться в журнале пожарной безопасности, и всё остальное время я могу заниматься своими делами. Это ли не свобода? И если это не свобода, то какая же тогда свобода мне нужна?» Для него это был философский вопрос. Раньше, живя в несвободной стране – СССР - он получал удовольствие от своей несвободы. Сейчас, живя в свободной, демократической стране, он должен научиться наслаждаться свободой. Свобода – это внутреннее состояние человека. Василий Порфирьевич вспомнил слова Самокурова, подтверждающие его размышления о свободе: «Вот Вы сказали, что ходите на работу… У нас не работа, а служба. Работа у тех, кто, образно говоря, утром берёт в руки тележку и только в конце дня выпускает её из рук». И Василий Порфирьевич понял, что он и в самом деле находится на службе: «А Королёва работает! Она никак не может выпустить из рук тележку, о которой говорил Самокуров. Да, я нахожусь на службе, я добросовестно выполняю поручения начальника, сколько бы их ни было, и мне очень нравится быть на службе. А если кто-то любит с утра до вечера катать тележку - пусть катает, мне не жалко».
          Василий Порфирьевич два дня замещал Самокурова, но приказ на замещение так и не был оформлен, и Василий Порфирьевич не получил деньги за замещение. Гайдамака «простил» ему это доброе дело. Похоже, Королёва была права: «Я очень уважаю Гайдамаку, как человека: он добрый, порядочный...»
          На следующий день Самокуров вышел на работу, и Василий Порфирьевич вернулся к своим обязанностям… Вернее, к своей службе… И почувствовал, что ощущение невостребованности, которое обычно посещало его в подобных ситуациях, стало слабее… И всё же оно возникло… «Значит, я не до конца избавился от желания с утра до вечера катать тележку», - грустно констатировал Василий Порфирьевич.
          А тележка, которую без устали с утра до вечера катала Королёва, явно отнимала у неё всё больше сил. Она снова заболела, теперь уже воспалением лёгких, и в середине апреля сообщила, что выходит на работу. В этот знаменательный день Пешкин надел футболку со стразами, периодически смотрелся в зеркало, и Василий Порфирьевич не сомневался, что футболку со стразами он надел по случаю выхода на работу Королёвой после болезни. Королёва пришла в 9 часов, она всё ещё кашляла.
          Ильюшин сказал:
          - Сегодня надо всех прощать.
          - Да! - согласилась Королёва. - Пусть меня простят все, про кого я сказала плохо!
          Пришёл молодой инженер из Отдела стандартизации, и Королёва стала вдохновенно рассказывать ему о том, как прекрасно она знает производство и программу DRAKAR, без которой родной завод никак не может обойтись:
          - Я поддерживаю контакты с Балтийским заводом, поэтому очень хорошо знаю, что там происходит. И с другими заводами поддерживаю контакты. А вот с Выборгским заводом я бы хотела познакомиться! Мне это очень интересно.
          Глядя на всё это, Василий Порфирьевич невольно подумал о том, что каждый человек борется со страхом по-своему. Сам он предпочитал признаваться самому себе в том, что он чего-то боится, и старался понять причину своего страха. Он был уверен, что только так можно избавиться от страха.
          Королёва демонстративно вела себя так, как будто именно она Начальник БАП. Гайдамака, который два года назад взял её в противовес Василию Порфирьевичу, в последнее время игнорировал Королёву, с ним произошло то, о чём ещё в древности писал Аристотель: «Когда жители Имеры избрали Фаларида полководцем с неограниченной властью и намеревались дать ему телохранителей, Стисихор, приведя различные доводы против этого, рассказал им также басню о том, как лошадь одна владела пастбищем; когда же пришёл олень и начал портить пастбище, то лошадь, желая отомстить оленю, спросила какого-то человека, не может ли он посодействовать ей в этом; он отвечал, что может, если возьмёт узду и сам сядет на неё, с копьем в руках.  Когда лошадь согласилась на это, и он сел на неё, то вместо того, чтобы отомстить оленю, лошадь сама попала в рабство». Но Королёву нисколько не смущало, что начальник игнорирует её, она сама себя назначила Начальником БАП, чтобы не подпускать Василия Порфирьевича к программе DRAKAR. Поэтому Василий Порфирьевич вынужден был признаться, что слишком активное поведение Королёвой вызывает у него тревогу, но он не мог понять истинную причину этой тревоги, не мог докопаться «до самой сути, до базальтовой плиты».
          Размышления Василия Порфирьевича о причине тревоги и упоминание Королёвой Балтийского завода привели его к неожиданному открытию. В молодости он работал на Балтийском заводе, это было беззаботное время социалистической действительности, когда обо всём заботилось государство и КПСС. У него было очень много друзей и знакомых, его общение было обширным, и он был беззаботным и счастливым молодым человеком. Но когда СССР стал разваливаться, а вместе с ним стал разваливаться и Балтийский завод, людям перестали платить зарплату, Василий Порфирьевич ушёл с завода… И на него со страшной силой обрушился страх, о котором он даже не подозревал. Он лишился привычного общения — и его страх вышел наружу. И только тогда он понял, что его страх всегда был с ним, а обширное общение маскировало его страх, и ему было недосуг задуматься об этом. Василий Порфирьевич сделал вывод, что страх всегда присутствует у человека, он лишь имеет разные границы, и объём общения человека говорит о количестве его страхов. Сейчас Василий Порфирьевич практически был лишён общения, и это давало ему возможность выскрести свои страхи с самого дна души… У него появился шанс, как выражается Гайдамака, докопаться «до самой сути, до базальтовой плиты».
          У Грохольского тоже было очень много страхов, потому что объём его общения был огромный. У Ильюшина тоже увеличилось количество общения на работе, а в личное время - с Королёвой. Это говорило о многом. И если уж Василий Порфирьевич решил докопаться «до самой сути, до базальтовой плиты», то в его нелёгкой миссии невозможно было найти лучшего помощника, чем Королёва. Она без устали «раскачивала его лодку», и ему приходилось затрачивать много душевных сил, чтобы не выпасть из этой лодки и не погрузиться в пучины страха. В последнее время Королёва с утра до вечера мусолила со Слизкиным по телефону тему её участия в рабочей группе по совершенствованию КИС (Корпоративной информационной системе):
          - Меня включили в рабочую группу, а прав доступа в папку не дали! Как это возможно? Я требую срочно дать мне права доступа в папку!
          Она демонстративно продолжала вести себя так, как будто она Начальник БАП, её наглое поведение разрывало на части сознание Василия Порфирьевича, и он недоумевал: «Когда же это закончится? И что мне делать? Гайдамака свалил всех в помойную яму под названием "Комната 220" и забыл про нас!» Раньше Гайдамака избегал встреч с Королёвой, а теперь он стал избегать и Василия Порфирьевича. Увидев на столе Королёвой приказ Генерального директора о создании рабочей группы по разработке предложений для улучшения КИС, Василий Порфирьевич понял, почему Гайдамака стал избегать его. Он адресовал этот приказ для ознакомления всем сотрудникам ПДО... Кроме Морякова — Начальника БАП! Это был очередной публичный плевок Гайдамаки в него. Прочитав этот приказ, Василий Порфирьевич очень разозлился!.. И тут же вспомнил про зарплату: в последнее время, слава Богу, Гайдамака не обижал его с зарплатой. Значит, из-за того, что Гайдамака не включил его в приказ, пострадали его амбиции — всего лишь амбиции! - и ему надо стерпеть эту выходку начальника… Хотя Василию Порфирьевичу было неприятно чувствовать себя оплёванным публично.
          И тут у Василия Порфирьевича возникла интересная мысль: «Гайдамака, с появлением Королёвой, фактически отстранил меня от работы в программе DRAKAR, чтобы с помощью Королёвой, за спиной которой маячил профессионал Слизкин, довести эту программу до совершенства. Прошло два года... И сейчас речь идёт о том, нужна ли вообще заводу программа DRAKAR. – И как только он это понял, сразу возник следующий вопрос: - Разве участие в рабочей группе - это какая-то реальная работа? Нет, Королёва в рабочей группе – это свадебный генерал, который должен говорить, говорить, говорить, и Гайдамака без колебаний наделил её этим титулом — только бы оставила его в покое».
          После этих невинных вопросов и ответов на них Василий Порфирьевич вдруг понял, почему Гайдамака вчера прятался от него: «Он испугался, что я буду качать свои права в связи с рабочей группой… Он уподобил меня Королёвой... Гайдамака, прячась от меня, был просто жалок, потому что Королёва и здесь смогла навязать ему свой стереотип! Теперь Гайдамака живёт в соответствии со стереотипом, который навязала ему Королёва… И в этом он мало отличается от Пешкина».
          И ещё Василий Порфирьевич понял, почему он так болезненно реагирует на суету Королёвой: за время её болезни он отвык от подобного давления, а Королёва, наоборот, накопила энергию и обрушила её на Василия Порфирьевича. Она с удвоенной энергией принялась надувать мыльный пузырь, потому что её самооценка за время болезни сильно пострадала. Да и мать Королёвой всё это время делала своё дело, она отнимала у «любящей дочери» очень много энергии, она подтачивала её самооценку. В такой ситуации Королёвой было бы лучше поберечь свою энергию, а она, выйдя на работу после больничного, наоборот, стала растрачивать её более интенсивно. Королёва снова схватила свою тележку и со словами: «У меня очень много работы!» - принялась катать её с утра до вечера. А Василий Порфирьевич каждый день напоминал себе о том, что он находится не на работе, а на службе, и что Королёва, видимо, всё-таки нужна ему для формирования эмоционального фона, создающего иллюзию общения. Когда рядом с ним появилась Королёва с её бешеной, неуправляемой энергией, у Василия Порфирьевича возникло ощущение, что его подхватил и понёс мощный поток энергии, и им овладела паника. Но сейчас Василий Порфирьевич уже знал, что ему надо лишь научиться фильтровать исходящий от неё поток энергии, потому что ему не обойтись без этой энергии, которая стимулировала, бодрила его. Без бешеной энергии Королёвой он бы уже давно заснул. Ему надо просто пережить этот момент и сберечь свою энергию для себя.

          * * *
          Пришёл Главный Строитель фрегата и, увидев состояние Королёвой, сказал ей:
          - Вы, как обычно, возбуждены... Только непонятно чем.
          - Мне за державу обидно! - пафосно заявила Королёва.
          - А-а, понимаю: «Судостроение — это я!»
          - Ничего Вы не понимаете! Я сегодня разговаривала с Либерманом, который написал третью концепцию развития информационных технологий на предприятиях судостроения. Он имеет влияние на руководителей ОСК, и через него можно протащить свои идеи. А я уже несколько лет занимаюсь бизнес-процессами на разных заводах, и знаю в этом толк! И Либерман мне сказал: «Я раздавлен Вашим интеллектом!»
          При этих словах Королёвой Василий Порфирьевич почему-то – он и сам не понял, почему - вспомнил, как утром, идя на работу, увидел возле соседнего завода пьяного парня с остекленевшими глазами, который нёс по бутылке пива в каждой руке и кричал:
          - Мусора - тупые дебилы!..  Мусора - тупые дебилы!.. 
          И тогда Василий Порфирьевич подумал: «Да уж, если „мусора – тупые дебилы“, то этот парень, выходит - само воплощение интеллекта». А сейчас Королёва чём-то очень напоминала этого парня. Василий Порфирьевич когда-то тоже был раздавлен её „интеллектом“, а потом понял, что это тупая, примитивная наглость».
          - Значит, я пришёл по адресу! - сказал Главный Строитель фрегата. - В пятницу будет презентация программы 1С, и я приглашаю Вас на эту встречу.
          Василий Порфирьевич понял, что стал свидетелем разговора двух амбициозных людей о перспективах развития КИС на заводе… Но при этом он совершенно спокойно слушал их. Собака или лает, или кусает. Человек или говорит, или делает. Королёва только говорила, говорить она могла бесконечно… И на конкретное дело у неё уже не оставалось ни времени, ни сил.
          - Между прочим, фирма 1С уже вовсю работает над внедрением своей программы на нашем заводе, - сказала Королёва, - а рабочая группа создана для отвода глаз. 
          Когда Главный Строитель фрегата ушёл, Королёва отправилась к Слизкину, а когда вернулась, раздражённо заявила:
          - Из-за запрета бухгалтерии передавать материалы с заказа на заказ завод практически стоит. Короче, нашим заводом командует бухгалтерия!
          Пришёл Денис Петров, Королёва разговорами про всевластие бухгалтерии попыталась ввести его в такое же возбуждённое состояние, как у неё самой, но он спокойно ответил:
          - Меня всё устраивает! Мне комфортно работать в любой системе, если есть финансирование.
          - Диана Ефимовна, успокойтесь, а то у Вас опять поднимется давление! – отозвался из своего угла Ильюшин.
          Но Королёва не успокоилась, она до конца рабочего дня находилась в истеричном состоянии. Она позвонила Слизкину и стала критиковать его статью, которую тот написал для какого-то журнала:
          - Нам сказали, что статья должна быть тезисной, а ты её размазал! У нас должно быть зёрнышко, и мы должны над ним кудахтать! А ты зарыл это зёрнышко, и я теперь должна долго искать его.
          Пришёл Филиппов, и Королёва набросилась на него:
          - Борис Владимирович, зачем Вы добиваете программу DRAKAR? Вы идёте на поводу у бухгалтерии, и производство остановилось!
          - Ничего, придёт 1С и всё сделает! - раздражённо «пошутил» Филиппов и ушёл.
          - Ой, зачем я ему это говорю? Он же программист, его это не касается! - спохватилась Королёва.
          Королёва очень эмоционально хвасталась всем подряд, что она лучше всех знает, как надо организовать производство. Но Василий Порфирьевич был уверен, что слишком эмоциональный человек не может иметь глубокий ум. Это несовместимые состояния. Поэтому он изо всех сил старался понизить свой эмоциональный фон… И Королёва была для него очень хорошим тренажёром в этом занятии.
          Поскольку Василию Порфирьевичу было не по себе от суеты Королёвой, то с женой он общался уважительно, без привычного высокомерия. Он спросил у Анны Андреевны, когда у неё будут экзамены, она ответила, они поговорили на эту тему... И щемящее чувство одиночества стало постепенно исчезать из его груди. Может быть, ему как раз недостаёт общения с женой? Ведь они в последнее время мало общались, потому что всё свободное время жена посвящала диссертации, а Василий Порфирьевич - работе. Поэтому он оказался в полной изоляции. Но эту изоляцию очень легко можно было устранить.
          Василий Порфирьевич стал слушать прекрасную песню в исполнении Марайи Кэрри и Баста Раймес…И его внезапно охватила нежность к Анне Андреевне. Значит, за эти дни что-то в нём изменилось, и это, видимо, было связано с его новым поведением по отношению к Королёвой. Раньше он считал, что мужские проблемы исходят от всех женщин, в том числе и от жены. Сейчас Василий Порфирьевич всей своей плотью ощущал, что абсолютное зло, исходящее от женщин, для него теперь заключено в единственной женщине - Королёвой. Анна Андреевна в эту категорию уже не входила.
          Василий Порфирьевич уходил на работу около 7 часов утра, чтобы быть на рабочем месте в 8 часов, а Анна Андреевна уходила на работу позже, поэтому, по настоянию мужа, она каждое утро звонила ему и докладывала, что она везде выключила свет и перекрыла воду. Анне Андреевне не нравилось, что она должна была отчитываться перед мужем, но он убедил её в том, что в их возрасте можно что-то забыть. Однажды Василий Порфирьевич взял отгул, и Анне Андреевне на надо было отчитываться перед ним. Она собралась, вышла в коридор, но остановилась и стала рыться в сумке:
          - Я всё взяла? Вроде, всё...
          - А телефон ты взяла? – спросил Василий Порфирьевич.
          - Вот! - воскликнула Анна Андреевна. - Телефон!
          Оказалось, что она оставила его на трельяже, и если бы ей, как обычно, нужно было бы звонить Василию Порфирьевичу на работу, то она ни в коем случае не забыла бы его.
          - Теперь ты понимаешь, зачем нужны эти звонки? – спросил Василий Порфирьевич.
          - Теперь понимаю! – согласилась Анна Андреевна.
          Что касается Василия Порфирьевича, то он сам только сейчас понял, что, прося жену отчитываться, он имел в виду состояние домашних приборов, а про телефон даже не подумал. Анна Андреевна внесла свои коррективы в этот процесс. В своё время, в целях экономии, он даже пытался заставить Анну Андреевну звонить с домашнего телефона, но она воспротивилась:
          - Нет! Мне нравится звонить с мобильного! И, сам посуди, как я смогу сообщить тебе, что закрываю окно в спальне, проверяю воду в ванной и на кухне?
          И Василий Порфирьевич уступил капризу жены.

          * * *
          Королёва имела привычку разговаривать с Пешкиным и Ильюшиным со своего места громким голосом, но когда она подошла к Ильюшину, и они стали тихо разговаривать, то Василий Порфирьевич невольно стал прислушиваться, и из их разговора он понял, что после работы Ильюшин едет в гости к Королёвой и будет что-то ремонтировать в её квартире. И во время её болезни он приезжал к ней со своей девушкой, которую зовут Катя… Как и мать Королёвой… Королёва специально рассказала об этом визите в присутствии Василия Порфирьевича. Это было верным признаком того, что её самооценка неумолимо падает. Она судорожно искала общение, которое должно компенсировать ей негативное, унижающее общение с матерью. Все эти признаки настойчиво говорили о том, что мать уверенно занимала главное место в жизни «любящей дочери», как бы та ни старалась от неё отвлечься. Королёва любым способом пыталась укрыться от унижений, которые доставляла ей мать. Однажды мать, глядя на волосы Королёвой, сказала ей «с сочувствием»:
          - Может, тебе парик надо носить?
          - Мама, у меня нормальные волосы! - гневно ответила дочь... Но именно такие вопросы родителей лишают детей уверенности в себе и усиливают чувство вины перед ними. Никто не может унизить человека сильнее, чем мать. Против мамы нет приёма. Американский гуру Баба Рам Дасс сказал: «Если ты считаешь себя просветлённым, пойди и поживи неделю с родителями».
          Василий Порфирьевич с интересом наблюдал, как Королёва всё теснее сближалась с Ильюшиным. Когда Пешкин вместе со своей диареей вышел из комнаты, она подошла к Ильюшину и предложила ему мероприятие:
          - Андрюшечка, давай завтра будем лепить у меня пельмени!.. Вместе с Катей. А этого, - она показала на стол Пешкина, - я не хочу приглашать… А то он обязательно обоссытся от счастья!
          Королёва в последнее время стала избегать Пешкина, и Василий Порфирьевич видел главную причину в том, что Пешкин своим инфантильным поведением стал размывать её личность, и она уже не могла отделить своё Я от Я Пешкина. Она утратила ощущение своего Я и уже не понимала, где проходят его границы. Это произошло потому, что она забыла народную мудрость: «Не пытайся влезть в чужую жизнь, живи своей жизнью». Королёва нахально влезала в чужие жизни, и сейчас она усиленно пыталась влезть в жизнь Ильюшина. Но в мире энергии всё взаимосвязано, и та женщина, которая заводит длинные ногти, сразу должна заводить и того, кто будет за неё платить, чтобы ей не пришлось мучиться, доставая мелочь из кошелька.
          Королёва уже не могла скрыть своего презрения к Пешкину, настолько инфантильным было его поведение. Даже Василий Порфирьевич не мог не признать, что Пешкин вёл себя так, что его невозможно было не презирать… Но не только инфантильное поведение Пешкина было причиной презрения Королёвой. У Василия Порфирьевича возникло подозрение, что в поведении Пешкина Королёва, как в зеркале, увидела какие-то свои черты характера, которые ей очень не нравились и которые она, видимо, презирала в самой себе. Он не знал, что это были за черты характера, об этом знала только Королёва.
          А Гайдамаке Пешкин нравился! И отношение Гайдамаки к Пешкину чем-то напоминало Василию Порфирьевичу отношение владельцев собак к своим питомцам, но не всех владельцев собак, а только тех, чьи питомцы всегда побеждали на конкурсах самых уродливых в мире собак. Василий Порфирьевич не исключал, что в отношении Гайдамаки к Пешкину присутствовала изрядная доля презрения к этому молодому гению с невзрачной внешностью и инфантильным поведением, поэтому Василий Порфирьевич опасался, что сам он тоже испытывает к Пешкину презрение. Может быть, именно поэтому он попросил Пешкина установить ему Linux на домашнем компьютере, этим жестом, он возможно, пересилил своё нескрываемое презрение к нему, и это его спасло от некой опасности, которую таит для человека презрение к другим людям.
          В обед Ильюшин разогрел свой суп и сел есть рядом с Королёвой. Она незаметно — для Ильюшина, но не для Василия Порфирьевича! – расстегнула верхнюю пуговицу на своей блузке, и повернулась к нему так, чтобы в разрезе была видна её грудь. Когда Ильюшин поел, Королёва попросила Пешкина заварить чай, он вскочил, заварил чай и принёс им на красном подносе, который специально для этого купил. Глядя, как Пешкин услужливо подносит чай и кофе Королёвой и Ильюшину, Василий Порфирьевич невольно вспомнил, что несколько лет назад испытывал желание прислуживать начальникам, поскольку считал, что это поможет ему в карьере.
          После обеда Пешкин вышел, а через несколько минут вбежал в комнату с выпученными глазами и стал вопить:
          - Ну, он тупой! Какой же он тупой!
          - Кто? – спросил Ильюшин.
          - Сергей! - ответил Пешкин и стал объяснять, какой Сергей бестолковый: - Я дал ему график строителей заказов и сказал, чтобы он в программе DRAKAR поставил сроки. А он спрашивает: «А где я возьму номера технологических комплектов?» А в графике эти технологические комплекты указаны, надо только включить мозги!
          - Если ты ещё раз скажешь что-нибудь в этом роде, получишь подзатыльник! - возмутилась Королёва, поскольку Пешкин вёл себя настолько примитивно, что это было понятно даже таким простофилям, как Василий Порфирьевич, который мог заподозрить неладное.
          А простофиля Василий Порфирьевич нисколько не удивился поведению Пешкина: если человека каждый день публично унижают, то его самооценка неизбежно падает, и он неосознанно пытается поднять её за счёт унижения других людей. Для Василия Порфирьевича это была азбучная истина. Но Королёва лишала Пешкина даже такой возможности поднять свою самооценку: раб не имеет права на самооценку!
          Чтобы Пешкин не обиделся, что она не пригласила его лепить пельмени, Королёва попросила его заточить ей карандаш, и он был счастлив.
          На следующую пятницу Королёва опять пригласила Ильюшина - и всех его друзей! - к себе домой на пельмени. В их отношениях воцарилась настоящая идиллия... А Пешкина она снова не пригласила. Стремление Королёвой приглашать в свой дом шумную компанию молодых людей говорило о том, что она стала неуютно чувствовать себя даже в собственном доме, поэтому свою семью она пыталась заменить друзьями Ильюшина, то есть чужими людьми.
          Если человек ни от кого ничего не хочет, то его невозможно эксплуатировать. Пешкин позволял Королёвой себя эксплуатировать, поскольку хотел от неё материнской любви, поэтому очень боялся казаться плохим в глазах «мамы». Но Королёва могла дать Пешкину только иллюзию материнской любви. То, что вытворяла Королёва над Пешкиным было настоящим насилием, и это не удивляло Василия Порфирьевича, потому что весь процесс воспитания детей основан на насилии родителей над детьми. Но то было родительское насилие...
          В мае установилась прекрасная летняя погода, в субботу Василий Порфирьевич пошёл загорать на Неву и стал свидетелем странного случая. У мальчика, которому было около десяти лет, случилась истерика... Или это был припадок. Мальчик зашёл в воду до колен, стал плескать себе в лицо водой – и при этом кричал, что ему больно! Он бил себя по лицу кулаком или шлёпанцем - и кричал, что ему больно! Он брал свою голову одной рукой, с силой макал её в воду – и кричал, что ему больно! Он словно демонстрировал всему миру методы родительского «воспитания». Его мама была рядом и пыталась его успокоить. Глядя на этого мальчика, Василию Порфирьевичу стало страшно, потому что он вспомнил, как родители воспитывали его.
          Те мужчины, которых в детстве унижали их матери, впоследствии, став взрослыми, могут испытывать неосознанную потребность унижать своих жён. У Василия Порфирьевича всё было именно так, но он этого не осознавал. А когда рядом с ним появились Королёва и Пешкин, он, как в зеркале, увидел всё, что с ним происходило в детстве.
          Психологи утверждают, что самый эффектив­ный способ испортить маленького мужчину, сделать его пугливым и напряжённым — это как можно чаще бороться с его волей. А лучший способ разрушить его личность — бить его больно, чтобы он плакал. Это была именно та реальность, в которой жил в детстве Василий Порфирьевич: родители били его за малейшую провинность, потому что хотели, чтобы их сын добился в жизни того, чего они не смогли добиться. А другие родители не били своих детей, наверное, потому, что не ставили перед детьми слишком высоких целей. И сейчас Королёва на глазах у Василия Порфирьевича вытворяла с Пешкиным то же самое, что вытворяли родители Василия Порфирьевича. А диарея Пешкина – это его внутренний «плач».
          И Василий Порфирьевич понял, что он ничуть не лучше Пешкина: он позволил Гайдамаке себя эксплуатировать, потому что хотел от него отцовской любви. Сейчас Василию Порфирьевичу уже не нужна отцовская любовь Гайдамаки, и начальник перестал его эксплуатировать. Гайдамака теперь вообще не знал, что ему делать с Василием Порфирьевичем.

          * * *
          После обеда окно и дверь были открыты, и Василий Порфирьевич, вернувшись с прогулки, молча закрыл дверь. Целый час всё было хорошо, но вскоре Ильюшин вышел, оставив дверь открытой, и Василий Порфирьевич продолжил воспитательный процесс: молча, на глазах у Королёвой и Пешкина, встал и закрыл окно - не будет же он каждый раз закрывать дверь за Ильюшиным! Хотя он прекрасно знал, что этому адепту индийской философии и культуры такая услужливость понравилась бы. Больше часа все терпели, но когда в комнате стало душно, Королёва взмолилась:
          - Миша, закрой сначала дверь, а потом открой окно, чтобы не было сквозняка! А то у меня в голове сужены сосуды, и от нехватки воздуха она начинает болеть.
          Это она сказала уже для Василия Порфирьевича.
          Пришёл Ильюшин, как обычно, не закрыл за собой дверь, и Королёва сказала ему:
          - Андрюшечка, закрой, пожалуйста, дверь, а то сквозняк, а я не могу переносить духоту, потому что у меня сужены сосуды в голове.
          - Вам надо искать себе работу на свежем воздухе, если Вы не можете находиться в помещении. Например, дворником, - сказал Василий Порфирьевич.
          - У меня сосуды в голове сужены, - завела свою пластинку Королёва.
          - Тем более! - настаивал Василий Порфирьевич. - Мы люди простые, посредственные, мы, можно сказать, офисный планктон, и нам нужно тёплое, затхлое помещение, нам не нравится, когда в помещении такая же температура, как на улице. А Вам нужны эксклюзивные условия, которые никому больше не подходят.
          Василий Порфирьевич был уверен, что Королёвой такие претензии не нравятся, но ей придётся терпеть их. Это нужно им обоим: Василию Порфирьевичу нужно было это сказать, не спровоцировав ссору, а Королёвой полезно было это услышать, чтобы понять, что он стал другим. Василию Порфирьевичу очень нравилось, когда соседи по комнате вели себя дисциплинированно… Но для Королёвой дисциплина была разрушительна, она размывала её эксклюзивную личность, и в самом конце рабочего дня она разбушевалась, зацепила рукой настольную лампу, она упала и разбилась.
          - Так, реакция мужчин мне понятна, я сама всё сделаю! - быстро заявила она, пока Пешкин вставал и подходил к её столу.
          Пешкин поднял лампу с пола, и она смилостивилась:
          - Ладно, Миша, поставь лампу на мой стол, а то если я сейчас ещё лампу начну устанавливать...
          Недавно Королёва, в очередной раз поскандалив со своими врагами, сказала Василию Порфирьевичу:
          - Вы представляете, няня зарабатывает 150 рублей в час, да ещё с неё пылинки сдувают! Чем не работа? Всё, пойду в няньки!
          Василий Порфирьевич был не против такого решения, только бы она исчезла с его глаз… Но ему было интересно: «Куда она будет девать свою злобу? Не на детей же. Нет уж, дети не для неё: если она и будет нянькой, то нянчить будет не чужих детей за деньги, а свою маму - и совершенно бесплатно! Разве можно брать деньги с мамы за заботу о ней?.. Ну, разве что только за то, что она имела глупость подарить жизнь “любящей дочери”».
          Пешкин похвастался Ильюшину:
          - Я только что Сергея отчитал!
          - За что же, Миша? - прикинулся удивлённым Ильюшин.
          - Кристина принесла приказ на мой отпуск, а он увидел и тут же спрашивает: «А кто тебя замещать будет?» Ну, я и выдал ему по полной программе, не стесняясь в выражениях: «Ты не с того свою карьеру начинаешь! Сначала надо чему-нибудь научиться, а потом уже думать, кто будет бумажки подписывать!»
          Пешкин в точности выполнял наставление Королёвой – относиться к выскочке Гниломедову отчуждённо. Значит, и по отношению к Василию Порфирьевичу, своему начальнику, он тоже выполнял её установку. Что у Королёвой на уме, то у Пешкина на языке.
          - Миша, ну почему ты такой злой? – добродушно, как и полагается настоящим йогам, спросил Ильюшин.
          В такие моменты Василий Порфирьевич понимал, почему Королёва отвергает нормальное человеческое общение с Пешкиным, отдавая предпочтение Ильюшину. С Пешкиным невозможно был говорить нормально: на каждую тему у него возникала только негативная реакция, а бесконечно говорить о негативе неспособна даже Королёва. Поэтому она использовала Пешкина только в качестве прислуги, а с Ильюшиным можно было нормально разговаривать на любые темы. Похоже, Ильюшин был для неё единственной возможностью иметь нормальное общение ещё и потому, что он не являлся её конкурентом в работе, поскольку даже не знал, что такое программа DRAKAR.
          Пешкин сказал Ильюшину:
          - И всё-таки от Серёжи есть польза. Знаешь, какая?
          - Какая?
          - Я научился, благодаря ему, посылать подальше людей! Ему не удастся свалить на меня свою работу!
          Сегодня Пешкин снова разносил чай на подносе, только Королёва и Ильюшин сидели на своих местах.
          «Он уже становится настоящим официантом», - заметил Василий Порфирьевич. У Пешкина появился новый ритуал. Каждое утро в ожидании Королёвой он раскладывал на красном подносе три кофейные чашки и по несколько конфет на каждого. Королёва каждый день «ругала» его за то, что он покупает конфеты, но он каждый день их покупал, и она каждый день с удовольствием их съедала. Эта утренняя процедура стала смыслом его жизни. А Василия Порфирьевича не покидало ощущение, что Королёва очень не хотела, чтобы чашка Пешкина была на этом подносе вместе с её чашкой: дело рабов – прислуживать своим господам, а не пить кофе вместе с ними.
          Однажды Пешкин с самого утра источал злобу так активно, что Василий Порфирьевич не выдержал:
          - Потерпи, Миша, сейчас тебя вылечат! – сказал он Пешкину.
          - Кто? - спросил Ильюшин из своего угла.
          - Сейчас придёт Диана Ефимовна и вылечит Мишу.
          Пешкин замолк.
          Ильюшин, несмотря очень близкие отношения с Королёвой, так и не согласился отдать ей одну из своих тумбочек, Пешкин отдал Королёвой свою тумбочку, и теперь его рабочее место выглядело пустынно... Как будто прошла распродажа ненужных вещей. Оставшись без тумбочки, Пешкин вынужден был поставить вместо неё стул, чтобы ставить на него спортивную сумку.
          Когда Василий Порфирьевич вернулся с прогулки, окно и дверь были открыты.
          - Миша, закрой окно! - сказала Королёва, и Пешкин послушно вскочил и выполнил приказание.
          - Да не так, оставь маленькую щель! - скомандовала Королёва, и Пешкин выполнил новую команду.
          Василия Порфирьевича устраивали эти «показательные выступления», и какое-то время он наслаждался преимуществом, которое помещение имеет перед улицей. Но вскоре Пешкин вскочил, закрыл дверь и открыл окно. Теперь Василия Порфирьевича это не устраивало, зато Королёву, безусловно, очень устраивало. Подобные ситуации раз за разом наглядно демонстрировали Василию Порфирьевичу, что с одной Королёвой или с одним Пешкиным он как-нибудь справился бы… Но двое полусумасшедших сразу – это было чересчур! Они вели себя, как два злобных джинна, сидящих в разных бутылках: едва Василию Порфирьевичу удавалось с огромным трудом запихнуть одного из них в бутылку, как другой выскакивал из своей. Зато эта война позволяла ему оценить по достоинству свои истинные качества.

          * * *
          Находясь в одной комнате с двумя полусумасшедшими, Василий Порфирьевич остро нуждался в нормальном общении… Но откуда ему было взяться? Если Пешкин долго был на приёме у начальника, то после аудиенции у него начиналась эйфория: он от радости носился по комнате, как угорелый, при этом ругая начальника. Василию Порфирьевичу было неприятно это наблюдать... Но ему всё равно нужна была эта суета: лучше уж такое общение, чем полное одиночество, как во время ночного дежурства. Мысль - это энергия. Передача мыслей без слов невозможна в привычной социальной среде. Значит, слово - это энергия. Общение - это обмен энергией. Вот почему ему было нужно общение, даже такое, какое демонстрировал Пешкин. А оно сейчас сократилось у Василия Порфирьевича до минимума. Даже Самокуров в столовой молча ел, неохотно отвечая на его вопросы.
          На безрыбье и рак – рыба, поэтому Василия Порфирьевича устраивало даже такое общение, которое он имел в лице Королёвой. Гайдамака поручил Королёвой разобраться с подвесками для крепления электрического кабеля, и она уже второй день рассказывала всем подряд:
          - Начальник совсем озверел: четыре месяца меня не трогал, а вчера вызвал и поручил разобраться с подвесками!
          Вернувшись от строителей заказов, к которым Королёва ходила разбираться с подвесками, она стала во всех подробностях очень громко рассказывать всё, что узнала. Когда у Королёвой иссякла тема подвесок, она так же громко стала рассказывать Пешкину, как она воюет с председателем ТСЖ, который её обижает: всё делает не так, как хочет она. Она даже решила незаметно записать его на диктофон.
          Пришёл Грохольский, спросил, как её успехи - он всё должен знать! - и Королёва стала ему всё рассказывать без утайки.
          - А что такое кабельная подвеска? – неожиданно спросил Грохольский. - Я вот не понимаю.
          Василий Порфирьевич еле сдержался, чтобы не захохотать: человек отработал на заводе больше двадцати лет - и до сих пор не понимает, что такое кабельная подвеска? Но Королёва даже не заметила подвоха:
          - Подвеска - это крепёж... Кажется, это скоба... - Королёва замялась: - Миша, что туда ещё входит?
          - Скоба, хомут и крепёж, - с ходу стал орать Пешкин, обрадовавшись, что может продемонстрировать свои знания. - Скоба приваривается к переборке...
          - Да помолчи ты, корабел хренов! - грубо оборвала его Королёва и снова обратилась к Грохольскому: - Вот наше образование!
          Чтобы замять возникшую неловкость, она перевела разговор на Гниломедова:
          - Я его на дух не переношу! Пытаться подняться, втаптывая других в грязь - так нельзя! Я впервые встречаю такого.
          Но Василий Порфирьевич хорошо понимал состояние Королёвой: очень неприятно вдруг увидеть своё отражение в зеркале. Сослуживцы Королёвой имели возможность воспринимать её, как вполне нормального человека, пусть и с некоторыми странностями — а у кого их нет... Но Василий Порфирьевич был лишён этой возможности, потому что только он знал, что она вытворяла с Ильюшиным и Пешкиным.
Королёва похвасталась, что она сочиняет для Морского Салона, который состоится в Гавани, доклад «О процессном управлении производством», и Василий Порфирьевич недоумевал: «Кому это сейчас нужно?  Судостроительная отрасль России уже не может строить такие сложные заказы, как в советское время: нет профессионалов, заводы не могут изготавливать пушки, турбины, двигатели, ГТЗА и другое оборудование, поэтому всё покупается за границей. О каком процессном управлении производством она говорит?» Но Королёву такие мелочи не интересовали. Она отправила по электронной почте письмо Президенту, в котором пожаловалась на руководителей родного завода и всего судостроения и выражала надежду, что, получив её письмо, Президент всё сделает так, как хочет она. Ну, раз уж руководители завода не реагировали на её сигналы. К удивлению Василия Порфирьевича, который полагал, что в Администрации Президента просто проигнорируют письмо какой-то Королёвой, ответ пришёл довольно быстро… Но Королёва всё равно была недовольна:
          - Они даже не прочитали письмо, а сразу отправили в ОСК! - жаловалась всем Королёва.
          Она написала статью о проблемах судостроения, и теперь собирается отправить её вице-премьеру Рогозину. Чтобы Василий Порфирьевич не подумал, будто она старается ради своей карьеры, Королёва стала убеждать его в том, что ей очень жалко свою страну, и это она делает на благо всей страны. Королёва не собиралась останавливаться на достигнутом, она решила в выходные поехать на заводскую базу отдыха, чтобы встретиться там с Крутовым и Елистратовым и открыть им глаза на беспредел, творящийся на заводе... Как будто не они устроили этот беспредел. Встретив Елистратова в коридоре, Королёва стала его обрабатывать... А потом, вернувшись в комнату 220, заявила:
          - Елистратов в смысле помощи в моих делах абсолютно непробиваем!
          Королёва отчаянно сопротивлялась, боролась до конца, она всех критиковала… Вплоть до Президента... Но критиковать королей могут только юродивые... «Значит, Королёва – юродивая!» - решил для себя Василий Порфирьевич.
          А все руководители, включая Слизкина и того же Гайдамаку, плыли по течению. Пешкин создал сетевой график по поручению Гайдамаки, но теперь он никому уже не был нужен, Гайдамака благополучно забыл про него. И Василий Порфирьевич решил, что ему тоже надо расслабиться. Василий Порфирьевич был справедливым человеком, поэтому признавал, что Королёва всё говорила правильно про положение в судостроении... Только это никому не было нужно, руководители ОСК упорно внедряли программу 1С на всех судостроительных предприятиях, и их не интересовало, что по этому поводу думает какая-то Королёва. Василий Порфирьевич решил, что это происходит не только в России, просто сейчас время такое. Во Франции, например, подавляющее большинство населения было против однополых браков, там даже прошли мощные демонстрации протеста, но правительство всё равно поступало по-своему, и там уже состоялась первая гомосексуальная свадьба.
          Уйдя с Балтийского завода, Василий Порфирьевич много лет скитался в поисках работы, работал у многих хозяев, и в итоге своих скитаний пришёл к выводу: желание учить своих хозяев и коллег - это явный признак того, что он занимается не своим делом, что его интеллект используется не в полную силу. Если он испытывает желание учить своих хозяев (или руководителей), значит, он их презирает, и поэтому ему не нашлось места в этих системах. Василий Порфирьевич старался утешить себя тем, что его хозяева имели успешный бизнес, зато в духовном плане они были нищими, поэтому даже в подмётки ему не годились. Это подпитывало его презрение к людям, поэтому все его попытки закрепиться на работе закончились крахом, и только здесь, на заводе он закрепился, потому что, ради освоения профессии, вынужден был отказаться от желания учить других. Он вынужден был сам учиться, а не учить других. Сейчас рядом с ним находилась Королёва, которая пыталась учить всех, включая Президента России, как надо жить и работать, потому что она всех презирала. Значит, она неминуемо придёт к краху.
          В течение некоторого времени Королёва вроде успокоилась, не терзала начальника своими требованиями, и Василий Порфирьевич решил, что она смирилась со своим положением... Но смириться может только человек, способный укротить свои амбиции. Таким человеком, например, являлся Василий Порфирьевич. Но в том-то и дело, что Королёва не была способна смирить свои амбиции! Справедливость этого вывода доказывал тот факт, что объектами своих притязаний она сделала ОСК, вице-премьера Рогозина и самого Президента. Значит, она окажется у разбитого корыта, как это происходило с Василием Порфирьевичем.

          * * *
          В выходные выдалась чудесная погода, утром светило солнце, ветра не было… А настроения у Василия Порфирьевича почему-то не было, ему чего-то не хватало, у него было такое состояние, как будто его душа обнажена. Когда он подумал о работе, в груди возникло щемящее чувство одиночества. Он чувствовал себя так же одиноко, как однажды в детстве, когда родители ушли на поминки бабушки к сестре матери, где собрались все их родственники, а его оставили дома разучивать уроки игры на баяне. Завтра Василий Порфирьевич пойдёт на работу, где будет общение, но он заранее знал, что лучше ему не станет, потому что на работе в последнее время он чувствовал себя примерно так же, как сегодня, когда он остался наедине с Анной Андреевной. Гайдамака и Королёва уже не оказывали на него психологического давления, работы не было, и Василий Порфирьевич чувствовал вокруг себя такую же пустоту, как и дома. Он не мог понять, что с ним происходит.
          В понедельник Василий Порфирьевич пошёл на работу, вспомнил, как он провёл выходные с Анной Андреевной… И в его груди снова возникло щемящее чувство одиночества. Он понял, что ему не хватает общения даже с женой. Дома они были слишком погружены в свои занятия, и очень мало общались. Василий Порфирьевич привык молчать на работе рядом с болтливой Королёвой, и эту привычку он распространил на общение с Анной Андреевной. Наверное, поэтому дома он стал чувствовать себя одиноким. То, что сейчас происходило с Василием Порфирьевичем, был не страх, как это было в прошлом году, а именно одиночество. Василий Порфирьевич предположил, что его щемящее чувство одиночества в груди - это переходная стадия от страха к какому-то другому чувству, более лёгкому. Ведь было совершенно очевидно, что у в его душе сейчас образовался эмоциональный вакуум, который обязательно будет заполнен. А образовался этот вакуум из-за того, что Василий Порфирьевич перестал ощущать психологическое давление Гайдамаки и Королёвой.
          После обеда Василий Порфирьевич пошёл на прогулку. Плохая погода резко изменилась: ветер утих, ярко засветило солнце… И его состояние стало меняться… Но щемящее чувство одиночества его не отпускало, и Василий Порфирьевич вспомнил, что подобное состояние одиночества он испытал, приехав в Ленинград в 1975 году. Тогда ему было так одиноко, что он даже стал просить родителей разрешить ему вернуться домой. Эти воспоминания оживили эмоции молодости, которые Василий Порфирьевич запрятал очень глубоко в тайниках своей души.
          Василий Порфирьевич зашёл в сборочно-сварочный цех... И понял, что снова находится среди корабельных секций, как это было в 1975 году, в молодости, когда он начал свою трудовую деятельность в качестве судосборщика. Но почему в 1975 году ему было так тоскливо и одиноко среди своих товарищей по работе? Потому что он уехал от общения с родителями, а это общение выражалось в постоянном давлении на него. Давление исчезло, и он стал испытывать щемящее чувство пустоты и одиночества. Это было тогда, в далёком 1975 году. И сейчас, видимо, этот процесс повторился. Давление на Василия Порфирьевича со стороны Гайдамаки и Королёвой исчезло, и он стал испытывать щемящее чувство пустоты и одиночества.
          Общение - это, прежде всего, общение с родителями, потому что своё первое общение человек обретает именно с родителями. Тоска по общению - это тоска по родителям. Сейчас Василий Порфирьевич начал освобождаться от рабской зависимости от общения, прежде всего, с родителями. Общение с родственниками - это продолжение общения с родителями, вернее, иллюзия общения с родителями.
          Как только Василий Порфирьевич всё это понял - сразу ощутил покой. Но для чего ему было дано это знание? Может быть, для того, чтобы понять, что сейчас ощущает Королёва, которая после многих лет свободы живёт с матерью, которая оказывает на неё мощное психологическое давление. Поэтому её адекватность восприятия реальности неумолимо приближается к нулю.
          На работе, в окружении людей, Василий Порфирьевич справился с тоской по общению, но дома, пока не было Анны Андреевны, которая задержалась на работе, щемящее чувство одиночества снова охватило всё его существо, и он мучительно пытался понять, что с ним происходит: «Может быть, щемящее чувство одиночества — это зарождение в моей душе чувства сострадания, которое возникло и стало усиливаться по мере освобождения от страха? А если щемящее чувство — это чувство сострадания, то, может быть, это сострадание к самому себе? А сострадание – это начальная форма любви. А может, щемящее чувство возникло после того, как я смирился с состоянием неопределённости, и мой страх стал обратно превращаться в щемящее чувство?»