Памир-Мургаб-2 глава 4

Заместитель, причем надолго.

Новости, что я поведал, радости начальнику не принесли. Размороженный дом, замороженные овощи, грубые нарушения дисциплины у личного состава и не могли радовать командира. Не будешь же кричать, что меня в это время не было на заставе, что Капитан, а не я в это время руководил. Да и если честно, не было уверенности, что такого не могло произойти во время моего нахождения на месте. Это были «видимые» факторы моего правления, а то, что я стал более авторитетен для личного состава, что личный состав больше не игнорирует мои команды - сразу и не покажешь. Старшина поделился обогревателями с начальником и тот все-таки смог разместить семью в квартире. А потом мы уже сели капитально за бутылочкой водки обсуждать наши дела скорбные.
Все-таки от водки бывает толк! После очередной стопки мы стали говорить о «дедовщине» не как явлении на нашей заставе, а как о социальном и пришли к выводу, что заставе ее источник не только старший призыв, а и младший. Ну, посудите сами; командование заставы не делит военнослужащих при распределении работ по призывам, постоянно пресекает все факты попыток старшего призыва иметь льготы за счет младшего, а дело продвигается медленно. В чем же дело? Да в том что, младший призыв сам всегда готов услужить, подменить старший призыв на грязных и не престижных работах! И за это никакой ответственности не несет, оставаясь еще и сочувствующим при наказании старшего призыва, если те были пойманы за это дело! И пришли мы к выводу, что отныне за такие явления отвечать будут все. Старший за то, что отправил «молодого» что-то делать за себя, а младший за то, что делает работу за кого-то.
Случай, применить данную теорию на практике не заставил себя ждать. У нас на заставе образовался штатный «тестомес» призыва май-84, хотя по специальности был связистом. Как вечером не заглянешь на кухню, так стоит он возле дежи и месит тесто, только руки мелькают, а повар, призыва ноябрь-83 в ленкомнате у телевизора служит. И неоднократно поваренок получал за это, но его судя по всему не так страшило наказание, как грела душу собственная значимость, способность кого-то «пригнуть» вместо себя на выполнение своих обязанностей. К тому же прибыл он на заставу с мотомангруппы на усиление и считая себя человеком здесь временным, не особо переживал о том, что у командования заставы оставит плохое мнение о себе. Так что зайдя на кухню и обнаружа «тестомеса» за привычным занятием, я отправил на плац, одетыми ОЗК и противогазы, обоих. «Тестомес» было возмутился:
-А меня-то за что?
-А тебе разрешается на кухню заходить, или нет? А почему команды рядового исполняешь? Вот за это и будешь на плацу стерт, в памирскую пыль, чтобы в следующий раз думал, кто на заставе хозяин!
При построении на ужин об этом было объявлено всему личному составу. Увольняемые, которых осталось к тому времени человек десять, встретили новость равнодушно, а вот слабенький гул недовольства раздался от призывов весна-осень 83-го года. Увольняемые же, разговаривая со мной вечером в курилке, уже добродушно высказали мнение, что наверное у нас с капитаном Коваленко получится сделать заставу «уставной», хотя лично им на такой заставе служить бы не хотелось. Я резонно возразил, что как они могут судить? Они же на такой заставе не служили и уже не послужат. Надо сказать, большинство ребят согласилось, да им это было без разницы, так как через несколько дней последняя «зация» призыва ноябрь-82 покинула заставу. Последние дни увольняемые вели себя идеально, даже без пререканий мыли полы, если это было определено планом хозяйственных работ. Теперь можно сказать, что наступил коренной перелом, хотя до полной победы было еще ох как далеко.
Служба моя в должности заместителя пошла достаточно гладко, но вот только я почему-то постоянно хватался не за свое дело. То план охраны на сутки составлю пока начальник на заставу с утра не подошел, то задачи сержантам на сутки распишу, а свою, замбойскую работу мог где-то и упустить. Пробыл за пять месяцев три месяца без начальника и как-то привык к выполнению работы единоначальника. Здесь бы начальнику моему следовало по жестче со мной, поставить задачу на выполнение своих обязанностей, спросить по строже, заставить в конце концов эту работу выполнить, но должен признать, что мой друг-начальник этого не делал. Зато его сильной стороной было умение работать с людьми, сплачивать коллектив, направлять всех на решение любой задачи. Как он умел одной точной фразой зарядить людей, поднять настроение, но в тоже время и точно спросить за нерадивость, разгильдяйство. Многому в итоге я у него научился, но по сей день считаю, что такого совершенства в этих вопросах не достиг, хотя сумел это компенсировать другими качествами. Вообще у каждого командира есть свои сильные и слабые стороны, однако я, оценивая свою военную службу все-таки выделю одно качество, без которого на мой взгляд командир состояться не может, даже если будет великим стратегом. Это качество почему-то никогда не выделяется во всех военных воспитательных науках, которые преподают в училищах-академиях. Это качество – коммуникабельность. Это я вывел путем анализа службы своих сослуживцев, в будущем своих подчиненных офицеров. Часто наблюдал как умные и способные офицеры, что не могли непринужденно общаться с другими людьми, даже достигая определенного положения, так и не могли без напряжения руководить людьми и напрягали административный ресурс. В то же время порой несколько ленивые, даже я бы сказал несколько расхлябанные офицеры, что легко и непринужденно могли общаться с людьми «рулили» коллективами в нужном им направлении. Тогда до такого вывода было еще далеко, так что я просто учился у старших товарищей, порой пытался их действия копировать, но постепенно понял, что нужно искать «свое», так как люди все разные, сильные и слабые личностные качества у каждого сочетаются по-разному.
По прошествии многих лет, имея за плечами опыт руководства крупными подразделениями, я вижу в той нашей службе кучу недостатков, недоработок, но несмотря на это отчетливо понимаю, что реальное положение дел на нашей заставе было намного лучше, чем на многих других заставах, что числились на более хорошем счету. Тогдашнее командование отряда почему-то наградило нашу заставу ярлыком «неблагополучной» и менять мнение не собиралось. Причина этого доподлинно мне не известна, а предположения мои, что наша с начальником «языкастость». Мы просто не вызывали личной симпатии у своих командиров, а за этим они и не желали замечать, что застава-то строится на новых принципах, что больше отвечают требованиям Устава.
Старшина убыл в отпуск, мы остались вдвоем на заставе, а это значит, что через ночь приходилось выпускать наряды, нагружаясь в итоге так, что усталость не проходила даже после редкого полноценного сна. В условиях высокогорья вообще человеку требуется больше времени на восстановление, а мы этого времени-то и не имели. Дело еще осложнялось тем, что на заставе частенько работали различные группы из отряда, численность которых была больше, чем командования заставы, то есть нас с капитаном Коваленко. Во время работы этих групп нормальная жизнь заставы заканчивалась и приходилось плясать вокруг проверяющих; покажи такой-то журнал, представь такую-то ведомость. Объясни, почему этот журнал не заполнен? Почему этот график не соответствует записям в журнале? А где такой-то документ? А почему в этом помещении опись не соответствует? И никого не волнует, что нас двое на заставе, что мы чисто физически не в состоянии уследить за документацией, три четверти из которой выброси и дело не пострадает. А в итоге – справки по результатам работы, нагоняи… Так и служили.
Вскоре я получил и свое первое взыскание, несмотря на то, что было устное указание управления округа офицеров первый год без крайней необходимости не наказывать. Наверное, в моем случае и была как раз эта самая «крайняя необходимость», в прочем судите сами.
Как-то у нас очередная группа отряда, а как выглядела их работа - я уже рассказывал ранее. После их отъезда отдохнуть не удалось, так как после обеда того же дня к там заехал помощник начальника политотдела по комсомольской работе капитан Володя Хорунжин с «окружным» комсомольцев-майором. Особо они нам не мешали, но спать ночью мне пришлось немного, а это была у меня ночь, свободная от выпуска нарядов. Если сюда добавить то, что мы утром только отправили группу с отряда, то состояние мое можно понять; утром, после отъезда «комсомольцев» я просто хотел спать. А ночью мне предстояло выпускать наряды, ехать на проверку службы нарядов, то есть работать. Кстати, в отношении проверок службы нарядов; согласно приказа мы должны были проверять каждые сутки 100% нарядов на направлении вероятного движения нарушителей и 70% на других участках. Реально получалось, что мы должны были проверять все пограничные наряды! Не знаю, чем руководствовались те «гении», что родили такое требование, но реально оно было невыполнимым и все до одной заставы писали в книгу пограничной службы «липу», что якобы проверили эти наряды. Вообще в то время главенствовал принцип: сделал - запиши, не сделал - дважды запиши. Нет, мы проверяли службу нарядов, порой устраивали очень хитрые и сложные проверки, не отлынивали от службы, но уж нелепость требования о поголовных проверках нарядов была очевидна. Ну да ладно, перейду к сути вопроса.
Поставив приказ посту технического наблюдения, я зашел в ленинскую комнату, где вечный исполняющий обязанности старшины сержант Олег Макаревич делал отчеты по службам тыла, спросил, долго ли он собирается работать? Олег ответил, что работы хватает, а я тогда сказал ему, чтобы он поставил приказ часовому заставы в двадцать четыре часа, а уж в четыре часа пусть меня разбудят, а Олег ответил, что он может и в четыре часа поставить приказ, так как прекрасно понимал, что мы с начальником были за последние дни выжаты полностью. И я отправился в родной сержантский класс на любимую свою солдатскую кровать, умоляя судьбу не допустить ночных сработок, чтобы не подскакивать в «тревожку», а минут через пять уже крепко спал. Проспал я часов до пяти, после чего выпустил утренние наряды, накоротке перекусил и около восьми утра со спокойной душой лег спать снова, так как вот-вот должен был на заставу подойти начальник. Уснул я снова без проблем, радуясь, что до обеда использую сполна уже свой «законный» сон.
В районе обеда меня разбудил лично начальник и сообщил две новости, одну плохую, а другую очень плохую. Плохая новость была, что к нам с отряда опять выехала группа во главе с секретарем партийной комиссии, а очень плохая новость, что ночью повар Мезенцев с водителем Протониным, в два часа ночи на «ГАЗ-66» выехали в кишлак, до которого от заставы было метров триста, приехали домой к продавцу магазина и предложили поменять продукты на вино. Продавец обмен не поддержал, отправил солдат ни с чем и утром уже пришел с данной информацией к начальнику заставы. Рассказав эту информацию, начальник спросил у меня как я думаю, доложить об этом или нет? Он считал, что нужно доложить, так как по его мнению нам от этого только плюс; нарушения не скрываем, работа с местным населением ведется правильно.
Я всем своим нутром чувствовал, что докладывать не нужно, ничего хорошего для нас и запредельно плохого для солдат не будет, но все-таки я был заместитель и решение принимать начальнику! Он опытнее меня, лучше разбирается практически во всех вопросах, значит и его решение будет верным. Мне не приходило в голову, что Стас до этого служил в другом отряде, а в нашем служит только третий месяц, а я седьмой, что я могу в каких-то определенных вопросах быть и опытнее. Стас был тысячу раз прав в своем решении, если бы события происходили в Зайсанском отряде, а вот в Мургабском, наверное нет. Поэтому я и ответил:
-Евгеньич, раз ты считаешь правильным, значит и нужно так делать, от этого будет только лучше, - на том и порешили.
Вскоре прибыла группа из двух человек; секретаря парткомиссии, подполковника, и офицера первого отделения, капитана. Фамилии их помню, но называть считаю нецелесообразным. После того, как офицеры зашли в канцелярию, Коваленко доложил о происшествии, что вызвало у них заметное оживление. До конца суток они только и занимались этим ЧП, проводя служебное расследование. Я тоже написал пару объяснительных, из чего понял, что предчувствие не обмануло меня и мое дело «табак». А дальше работа группы пошла по обычному плану, «покажи то, да покажи это». И опять сон урывками, постоянное поиск «только что куда-то положенных документов», да невнятное бормотание на «потрудитесь объяснить»! Работала группа у нас двое суток, а на третьи сутки с утра группа должна была выехать в отряд. В эти сутки, выпустив ночные наряды. Я лег спать где-то в девятом часу, но буквально через пол-часа меня разбудил дежурный по заставе со словами:
-Та шант, Вас подполковник … … вызывает!
Я поднялся, спросив разрешения, зашел в канцелярию, уселся на предложенное место и попытался вникнуть, что от меня хочет подполковник? Он что-то говорил, но я что-то не мог понять смысл сказанного; глаза были как засыпаны песком, в ушах стоял звон. И вдруг меня разобрало зло! Ну сколько можно нас дергать, считая что мы оловянные солдатики? Никого не интересует, что я круглые сутки живу на заставе, что у меня даже нет возможности остаться одному хотя бы на малое время, что сплю урывками, и я выдал:
-Товарищ подполковник, скажите пожалуйста, зачем Вы сюда приехали?
-Ну-у, как? Помощь оказать, совет дать! – ответил он, а явыдал то, что выдавать не имел права ни при каких условиях:
-Да идите Вы на х……. вместе со своими советами!
-Что-что?! – прямо выдахнул подполковник,
-Повторяю; идите Вы вместе со своими советами, - уже зло ответил я и не спрашивая разрешения, вышел из канцелярии, направляясь в свой родной сержантский класс – спать.
Проснулся я к обеду, группы на заставе не было. Стас смотрел на меня со смесью удивления и уважения, не заводя, однако разговор об утреннем происшествии, хотя по поведению его было видно, что он в курсе. Мы разговаривали как обычно; и о делах, и ни о чем. А вечером получили телеграмму с отряда за подписью командира, где был следующий текст:
«На 7-й заставе в результате работы группы подполковника .. .. .. было выявлено (как будто Стас и не докладывал!), что в ночь с такого-то на такое-то число, лейтенант ответственным самоустранился от исполнения обязанностей, спал, в результате чего была допущена самовольная отлучка двух военнослужащих с целью приобретения спиртного (и где здесь про отличную работу с местным населением?).
А далее после слова «Приказываю» было:
«Лейтенанту Володину Алексею Андреевичу за самоустранение от исполнения служебных обязанностей объявить выговор».
Было, конечно, обидно, но виду я старался не показывать. Коваленко пожал мне руку, сказал, чтобы я запомнил этот момент, так как по его словам стал полноценным офицером.
-Да уж не забуду, - ответил я, а Стас открыл сейф и извлек оттуда бутылку водки – обмыть мое первое взыскание. Если бы я знал свою ближайшую судьбу, то наверное принял бы этот выговор с радостью, так как до конца года придется получить намного покруче, ну, да об этом дальше.

«Наш» призыв.

Вскоре произошло знаковое событие, на заставу привезли солдат призыва ноябрь 84, а это уже был полностью наш призыв! Пусть солдаты призыва май-84 при Сабитове служили пару-тройку недель, но они все-таки помнили, что был другой начальник, который встречал их на заставе, определял им место в боевом расчете, «личный номер», выдавал оружие, а эти ужи пришли на заставу, где начальник заставы – капитан Коваленко Станислав Евгеньевич. Пусть остальные солдаты рассказывали им, как было раньше, но они этого не видели. Существующее положение дел для них было естественным, единственным, сравнить его с чем-либо они не могли. К тому же, немаловажно, солдат пришло много и Стас сказал мне:
-Леша, запомни, вот эти воины уже полностью наши, их уже нам нужно не переделывать, а сразу воспитывать согласно традиций, которые хотим заложить. С ними нужно работать так, как будто по-другому никогда и не было.
Я в общем-то, понял начальника, поэтому увлеченно занимался «втягиванием» их в службу, много времени проводил с ними вне службы. Еще запомнилось, как начальник подготовил и организовал встречу этого призыва. Солдаты спешивались с машин, а весь личный состав заставы был выстроен на плацу, потом начальник лично провел их по всей территории заставы, показал где и что находится, вечером на боевом расчете определил каждому место в строю, организовал торжественную выдачу оружия. Причем автоматы вручались не просто так, а к каждому был прикреплен листочек, где было написано, кто с уволенных в запас служил с этим оружием. О «предшественнике» начальник давал короткую информацию, причем правдивую; сержант Такой-то служил достойно, так что соответствуй, а вот рядовой такой-то – не особенно, так что пожалуйста, улучши его историю. После боевого расчета весь личный состав рассадили в ленкомнате, где каждый из прибывших рассказал о себе; откуда призван, какое образование, чем увлекался на «гражданке», что хочет достичь за время службы.
Потом в столовой был приготовлен праздничный ужин и неплохой концерт, который подготовили старшие призыва. Мероприятия прошли тепло, по-доброму и остались, очевидно, в памяти каждого солдата. За всех сказать не могу, но дальнейшая служба данного призыва оставила очень и очень приятную память у меня лично – точно.
Дальше события пошли как-то привычно, даже рутинно. Я особых сложностей в руководстве личным составом не испытывал, пусть даже и приходилось кого-то воспитывать, но это уже были рабочие моменты. Уже так, как несколько месяцев назад мне сложно не было. «Начальническую» работу начальник и выполнял, а я проводил занятия, если они не срывались из-за хозяйственных работ, проверял наряды, проводил стрельбы, ходил на службу в наряды, иногда не без успеха «браконьерил», добывая мясо на кухню. Все шло своим чередом, наверное просто я привык к своему положению на заставе. С «гражданки» я не имел своего личного «угла» и даже житье в сержантском классе меня не напрягало.
Кроме службы и руководства личным составом, заполнения служебной документации я ничем не занимался; книг не читал, газеты у нас были минимум «недельной» свежести, так что все новости, про которые я узнавал, получал из программы «Время», которую смотрел один-два раза в неделю, чаще было некогда. Единственная программа, которую не пропускал, равно как и почти все солдаты заставы, это «Аэробика по воскресеньям». Мы были молоды, «гормоны» играли, но кроме находящегося рядом унылого кишлака Чечекты, где проживало чуть больше двадцать человек памирских киргизов, ничего не видели. Вот и набивались воскресным утром в ленкомнату, где пуская слюни, пялились на полуодетых (или полураздетых?) девушек, что под музыку гнули свою стройные тела. Еще иногда с начальником, уже ближе к ночи, садились в канцелярии за бутылкой дерьмовой «ошской» водки, чтобы расслабившись, помечтать о светлом будущем, что должно было вот-вот наступить. К перечню «развлечений» еще можно добавить разве что баню по субботам, в котрую мы ходили тоже почти ночью, после того, как помоется личный состав, чтобы потом опять же закусить ее бутылкой водки. После бани начальник шел домой, к жене, а я же оставался на выпуск нарядов. Вот и весь досуг.
Не знаю, сообщил кто или нет о моей выходке при работе группы секретаря парткомиссии, но группы, что работали на заставе, стали относиться ко мне более вежливо и тактично, я от их работы уже так не напрягался. Жизнь мне начинала нравиться и в будущее, несмотря на наличие взыскания, я смотрел без особых тревог.

Новый комендант

Вскоре произошло событие, что значительно повлияло на мою судьбу. Наш комендант, майор Григоренко Сергей Иванович убыл для дальнейшего прохождения службы в Чунджинский отряд, а на его должность прибыл капитан Мерзляков Александр Михайлович. Я ничего плохого не могу сказать о майоре Григоренко. Это действительно хороший человек, но служа под его началом, я так и не почувствовал его руководства. Пару раз работала у нас его группа на заставе, но наверное, у него не хватало командирской требовательности, жесткости. Или может, так сложилось, что от «отрядных» мне досталось больше и какие-то действия коменданта не остались в памяти? А вот капитан Мерзляков сразу взял «быка за рога». Сам он был всего на год старше выпуском, чем капитан Коваленко, да и служили они в одном отряде – Зайсанском. К тому же Коваленко был не один, из пяти начальников еще и капитаны Шамсутдинов и Дементьев были «Зайсанцами», все они были вместе заместителями, начальниками застав. Однако комендант сразу сумел поставить дело без единого элемента панибратства, наладив к тому же систему руководства через комендатуру. Это было новое веяние в нашей заставской жизни и по началу вызывало достаточно проблем. Комендант же проявил твердость и настойчивость при руководстве комендатурой и вскоре его требования стали для нас нормой. Многому я научился у Александра Михайловича, что пригодилось мне в будущем, в частности при руководстве пограничной комендатурой. Только до этого было ох как далеко.
При Мерзлякове сразу по-другому стали работать и группы от комендатуры; даже требовательнее, чем «отрядные». Но в тоже время было заметно, что основной целью работы было помочь выявить и ликвидировать недостатки, а не «раздуть из мухи слона», показав свою значимость на заставе, после чего гордо отчитаться перед командованием отряда «о проделанной работе». Это было для меня как новым, так и неожиданным и я сразу стал очень уважать коменданта. Три года мы прослужили вместе с Александром Михайловичем Мерзляковым, три разных года, за которые случалось все, но в основном у меня остались положительные воспоминания о совместной службе.

Замполит

В марте на заставе произошло еще одно знаковое событие, к нам прибыл для дальнейшего прохождения службы заместитель начальника заставы по политической части старший лейтенант Черняк Владимир Павлович.
Володя Черняк в общем-то заехал к нам познакомиться перед отпуском. Он служил в войсках третий год. До этого был замполитом на соседней заставе «Ранг-Куль», службой заслужил о себе хорошее мнение у командования, рассматривался вопрос о его назначении на должность начальником заставы, но он решил иначе. Офицеров и прапорщиков пограничных войск привлекали для охраны советских посольств в различных странах, а перед этим они проходили шестимесячную учебу в г. Владимир. В основном туда отправляли офицеров, у которых не видели особых перспектив по службе, но Черняк сумел туда «выпроситься». Когда он туда уехал, то спохватились, что «Ранг-Куль» является одной из основных застав отряда и командование решило вопрос, чтобы туда назначили лейтенанта с моего выпуска; там оказался выпускник Голицынского училища Гена Черемушкин, а Черняка перевели к нам. И вот теперь Володя закончил свои курсы, по прибытию в отряд узнал, что он уже «служит» на «Чечектах». Командир сразу распорядился отправить его в отпуск, а после уже приступить к исполнению своих обязанностей. Сложность его положения была в том. что после учебы никто не знал, когда же придет вызов на загранкомандировку? Офицера могли ждать его от нескольких месяцев до нескольких лет, некоторым он вообще так и не приходил. Офицера, что собрался «за кордон» никто не выдвигал на вышестоящие должности – вдруг уедет, так что положение «закордонников» было весьма своеобразным.
Черняк оказался моим земляком, уроженцем города Заринск Алтайского края. Высокий, физически крепкий, уверенный в себе парень, больше командирского склада, чем политработник, мне сразу понравился. Мы легко с ним нашли общий язык. Много лет назад я бы сказал. Что понравился нам с Коваленко, но сейчас не решусь говорить за Станислава Евгеньевича, так как не знаю, как он воспринял замполита, но во всяком случае внешнее впечатление было, что он доволен. Вообще, начальник любого ранга. В любой отрасли должен уметь держаться одинаково в отношении подчиненных, не показывая антипатию, или симпатию, иначе никогда не сложится коллектива. Станислав Евгеньевич Коваленко этим искусством владел в полной мере.
Мы пообщались, выяснили, что в отпуске Владимир будет до середины апреля и пожелали ему счастливого отпуска, а сами продолжили свою деятельность. Вскоре из отпуска прибыл старшина, без жены, так как она была беременна и осталась у родителей – рожать. Появление старшины значительно снизило служебную нагрузку, мы стали более отдохнувшие, что не могло не сказаться положительно на нашей работе. В марте проводились окружные сборы начальников застав, Стас на них убыл, а я две недели справился с должностью без особых хлопот, тем более к нам на усиление прислали с пограничной комендатуры старшего лейтенанта Сашу Будкина, офицера службы и боевой подготовки. Многие говорили о его непростом характере, но я лично с ним нашел общий язык и эти две недели мы прослужили дружно.
Личный состав заставы становился более исполнительным и дружным. Уже по-немногу определялись новые лидеры среди личного сотава, из так называемых «молодых». Это были из призыва май-84 здоровяк Александр Матвеевич Терехов. Пришедший в армию в двадцать два года, рядовой Юра Банаков, из призыва ноябрь-84 Саша Кирьянов, рядовой оператор РЛС, будущий сержант и старшина заставы, рядовой Сергей Тюренков, будущий старший техник заставы, дослужившийся на заставе до звания «старшина», Андрей Черных, Слава Пономарев, Володя Пугачев, да в общем-то почти весь призыв. Солдаты призыва ноябрь-84 познавали службу быстро, с помощью командования заставы сумели поставить себя в коллективе и уже не выглядели так, как их предшественники, когда попали на заставу, где место каждому определялось в основном исходя из срока службы.
Из увольняемых самые наилучшие воспоминания у меня остались от сержанта Олега Макаревича и старшего вожатого Кайрата Муртбаева. Конечно, прослужив в основном при других традициях, их нельзя назвать «борцами с неуставщиной», но их самоотдачу при выполнении повседневных задач. Умение выложиться полностью во время возникновения сложных ситуаций не отметить нельзя. Олег к тому же тянул на себе нелегкую ношу старшины пограничной заставы, даже когда появился прапорщик Новичков. Тот сначала осваивал должность, потом ушел в отпуск, а в апреле совсем покинет нашу заставу (ну да это я маленько забежал вперед) и Олег до самого увольнения в запас практически непрерывно «старшинил», успев еще и обучит этому делу до своей «зации» Тюренкова.
В середине апреля из отпуска прибыл Владимир Черняк с женой и дочерью, а старшину, прапорщика Новичкова, забрали в отряд на учебный пункт. Остро встал вопрос; отопление дома офицерского состава отремонтировали, но жить мне по-прежнему было негде; у нас было всего три квартиры и все считались занятыми. Однако несмотря на то, что пару раз начальник заставы задавал вопрос об отсутствии жилья у замбоя, решением данного вопроса никто не занимался. Сержантский класс оставался как «гостиницей» для приезжих, так и моей «квартирой».
Черняк взялся за работу без «раскачки», став моментально авторитетным офицером. Он на тот момент был сильнее в руководстве, чем я, имел больше опыта и его работа явно шла на пользу заставе. Только вот на мой нынешний взгляд, начальник заставы не смог поставить его на уровень заместителя. Владимир во многом стал «начальником №2», став с ним на практически на одну ступень. Где-то Стас с него спрашивал меньше, чем с меня, больше ему позволял самостоятельности. В разумных пределах это было правильно, но иногда по моему мнению, это было слишком. Проявилось это правда. в основном позже, а пока меня только задевало вечером, когда они после боевого расчета уходили домой – ужинать, что часто делали вместе, а мне говорили:
-Леш, ты тут посмотри пока!
Это «пока» порой затягивалось до отбоя, несмотря на то, что кто-то из них должен был бы быть на выпуске нарядов. Я отдавал какие-то текущие распоряжения. Начинал их контролировать, но к ночи появлялся «истинный выпускающий наряды» и часть моих распоряжений отменял, заменяя своими. Это явно не шло на пользу и я стал замечать, что мой авторитет у личного состава снова пошел на убыль. Изменить это положение дел я не мог, так как не обладал необходимым опытом, хотя меня и временами сильно раздражало нынешнее положение дел. К несколько привилегированному положению начальника заставы я относился нормально, а вот особое положение замполита, такого же заместителя как и я, принять не мог. Однако мое недовольство не проявилось тогда, так как вскоре я уехал в командировку.

Афганский гроб.

Двадцать седьмого апреля 1985-го года я с личным составом заставы выехал в отряд на стрельбище; до Мургаба от нас было близко и основные стрельбы проводились на ПУЦе отряда. Прибыв в отряд, пошел доложить оперативному дежурному, а после зачем-то пошел в какую-то службу. На плацу ко мне подошли двое старшин срочников и спросили:
-Та шант, вы лейтенант Володин?
-Да, а что хотели?
-Это мы с Вами едем в Ош?
-Это еще зачем? – несколько опешив, спросил я,
-Да гроб сопровождать, а потом мы на «зацию»! Да вы что не знаете?
-?????????
-Да Вы зайдите в четвертое отделение, там скажут!
И мы вместе пошли в «кадры», где я узнал, что в Афганистане трагически умер (именно не погиб, а нелепо умер) солдат, тело которого сейчас находится в Оше и нам поручено доставить его родителям. Данная информация повергла в шок; мало того, что сама по себе данная командировка не может вызвать каких-либо приятных ассоциаций, так еще и я никогда не видел данного солдата, не то что никогда не служил с ним! Что я смогу рассказать про него его родным? Как смогу объяснить, почему привез тело их сына? Но что тут можно сделать, я ответил «есть». А начальник кадров сказал:
-Ты на заставу не езди после стрельб, завтра с утра поедешь!
-Что, прямо в Х/б и с автоматом? – зло ответил я,
-А, ну да. Съездишь, переоденешься и с утра приезжай, поедешь в Ош. Там в отряде есть начмед, майор Обыскалов, он поможет. И вот тебе деньги, что собрали сослуживцы рядового Горгуленко, они понадобятся в Оше. А что не истратишь – отдашь родителям. С тобой поедут старшины-увольняемые, их «проходные» будут у тебя. Они тебе помогут, потом поучаствуют в похоронах и тогда ты им их отдашь, пусть домой едут.
Настроение было не из лучших, стрельбы прошли кое-как и прибыв на заставу, я «обрадовал» начальника и замполита. Они, кстати, были не в курсе, думали, что я их разыгрываю. Бланк командировочного удостоверения, что я показал, убедил их, что все серьезно. Мне сразу было поручено выпускать сегодня наряды, а с утра ехать. Собраться мне было недолго; подготовил повседневную форму типа «штаны на улицу», забрал из сейфа часть своих денег в размере тысячи рублей, сунул в портфель гражданскую рубашку и брюки – готов. Утром прибыв в отряд, после недолгих сборов мы со старшинами, у одного фамилия Воробьев, второго к сожалению не помню, вышли за КПП, поймали две Ошсике машины и двинулись в путь. По прибытию в Ошский отряд, я разместился в отряде. А старшинам разрешил остановиться в гостинице «Алай», в городе. Парни уже считай отслужившие, видно что серьезные, почему бы и нет, решил я. В отряде нашел майора Обыскалова. Который сказал, что уже поздно и все вопросы будем решать завтра. Я отправился в город, зашел к старшинам в гостиницу. Ребята сразу накрыли стол, мы поели, но без всякого спиртного, посмотрели телевизор и они вызвались проводить меня до отряда. Я дал им команду завтра подойти к девяти часм в отряд и пошел отдыхать.
Дальше у нас начались сплошные мытарства; в городском морге лежал грязный препарированный трупп рядового Горгуленко Олега Ивановича, 1964-го года рождения, призыва май-84. Солдат служил в мангруппе писарем, в Афганистане на «точке». Как-то он вышел покурить, но у него случился заурядный обморок; высокогорье и напряжение сказалось так на молодом и здоровом парне. Рядом же никого не было, а у него открылась рвота. Когда его хватились, то он уже захлебывался. Молодой врач растерялся и принял неправильные меры; стал «заводить» сердце, хотя его нужно было окачивать и несмотря на то, что его сразу погрузили в вертолет, намереваясь срочно доставить в санчасть отряда, парень умер. Эту информацию я неоднократно перепроверил уже после, убедившись, что это действительно нелепая смерть, без каких-либо фактов насилия, а тогда я даже толком не знал, почему умер этот молодой симпатичный парень.
Обыскалов сразу же нашел работниц морга. Что моют покойных, сказал мне, сколько им нужно заплатить (так вот зачем деньги!) и мы поехали в отряд, по пути заехав в кассу аэрофлота, где купили по воинским требованиям авиабилеты на троих живых и место в грузовом отсеке на «груз-200». В отряде начальник тыла отряда. выматерившись в адрес начальника тыла нашего отряда, распорядился выдать мне полный комплект солдатской парадной формы, от трусов до фуражки. Получив форму, мы поехали обратно, вручив ее работницам морга. Старшины остались им помогать, а мы с Обыскаловым рванули в автобатальон, где для нашего покойного по распоряжению комбата стали делать гроб. Но гроб еще нужно было еще запаять в «цинк», а его не было. По «наводке» одного их водителей приехали к каким-то местным, что нам продали металл (опять из собранных денег), после чего мы поехали снова в автобатальон. Там мы забрали гроб и поехали в морг, куда положили тело солдата, помытого и одетого в парадную форму, после чего поехали обратно, где рабочий, по фамилии Погибалкин, запаял гроб в «цинк». Рано утром мы вылетели на самолете в город Фрунзе, чтобы следовать дальше, в город Кустанай.
В самолете я имел неосторожность сдать свой портфель в багаж, а когда забирал его, то обнаружил лежащим на боку на транспортерной ленте; из него потоком текла водка. Дело в том. что по совету Обыскалова, я купил несколько бутылок; две отдал столяру, что делал гроб, бутылку отдал Погибалкину, а две бутылки мирно лежали в портфеле. Теперь же, выбросив «стекло», я шел с портфелем, воняя на весь аэропорт «Манас».
В аэропорту дела не заладились, рейс на Кустанай сегодня, тридцатого апреля, уже улетел, а следующий ожидался только третьего мая! Что делать? Я принял решение поехать в штаб нашего Оперативно-войскового отдела, что находился в городе, где попросить помощи. В штабе я обратился к оперативному, но тот сказал, что помочь не может. Я бестолково обращался к разным офицерам, что попадались мне в штабе, но они говорили, что решить может что-то только генерал Неверовский, начальник отдела. Преодолев робость, я пошел к генералу.
Генерал выслушал меня и распорядился, чтобы я и летел третьего мая, а пока разместился в Ново-Покровке, где был филиал погранучилища, где готовили офицеров погранвойск Афганистана. Туда нас со старшинами и отвезли, где прекрасно встретили, разместили и где мы прожили эти дни. Там я встретил много знакомых по училищу; бывших командиров, преподавателей и с ними провел время. Хоть и кощунственно звучит, но провел неплохо. Зелень, деревья, рыбалка, праздник Первое Мая. Живым – живое. Неплохо разместились и мои старшины. Третьего мая нас привезли в аэропорт, где я подошел к оперативнику КГБ, попросив предупредить Кустанай и мы вылетели в конечную точку нашего пути.
В Кустанае нас встретил подполковник КГБ в форме, поговорил и определил, что до города Рудный, куда нам нужно доставить тело Олега Горгуленко, сорок километров, мы поедем сразу, заехав в областное управление КГБ, решить кое-какие вопросы. Я спросил, нужны ли нам старшины? Подполковник ответил, что нет. Я попрощался с ребятами, отдал им проходные и пожелал всего наилучшего, они в ответ мне пожелали того же.
Если кому еще выпадала такая участь, как привозить с армии родителям гроб с их сыном, меня поймут, а описать чувства, что я переживал тогда, у меня не хватит писательского таланта. Я как нормальный человек, просто боялся момента, когда мне придется сообщить родителям страшную весть. К моей удаче эту весть я в дом принес не один. Сначала мы заехали в управление КГБ в Кустанае, где находились недолго и минут через сорок прибыли в город Рудный. Гроб с телом солдата оставили в райотделе КГБ, а делегацией в составе подполковника с Кустаная, начальника райотдела КГБ, военкома поехали к родителям Олега Горгуленко.
Семья Горгуленко проживала в аккуратном двухэтажном коттедже в частном секторе. Нам навстречу вышел пожилой мужчина, за семьдесят. Посмотрев на нашу делегацию, он изменившись в лице, сказал:
- Военные пришли, наверное что-то с сыновьями. Ага, пограничник здесь, значит что-то с Олегом…
Подполковник и военком говорили какие-то слова, из дома вышла мама Олега, ей сразу стало плохо. А отец сказал, что он сам капитан погранвойск в отставке, служил в Душанбинском округе, правда давно и зачем-то вынес показать нам офицерский парадный пограничный китель с капитанскими погонами. Чувства были у меня – врагу не пожелаешь, но родителям было намного хуже, чем мне. Когда они немного успокоились, то военком и КГБшники стали решать организационные вопросы, а я понимал, что скоро я останусь один с людьми, в дом которых принес страшную весть. Когда настал этот момент, то я отдал отцу Олега свидетельство о смерти, рассказал то, что знал сам о смерти его сына. Старый пограничник не стал подвергать сомнению диагноз смерти, хотя знал, что сын служил в Афганистане и смерть в бою, как это ни кощунственно звучит, выглядела бы более естественно. Вскоре из райотдела привезли гроб и Иван Степанович сказал:
-Что ж, видно у тебя судьба такая, сынок! Не в бою ты погиб, но и не от хулиганства, что теперь делать?
В доме к тому времени появились родственники, старшие дети. Я узнал, почему отец при встрече про сыновей сказал во множественном числе; в большой семье Олег был поздний, но не младший ребенок. Его младший брат Андрей тоже служил, в Советской Армии в ракетных войсках. Я удивился силе людей старшего поколения; отставной пограничник, семидесяти двух лет держался не то что стойко, а мужественно.
Я часто выходил курить с разными родственниками и друзьями, которые пытались расспросить меня про Олега; как служил, что случилось? А я же в душе ругал всех своих старших начальников за то. Что они отправили в этот прекрасный дом, к этим замечательным людям в общем-то постороннего человека. Разве нельзя было отправить к ним офицера или прапорщика, одного-двух солдат из мангруппы, где служил Олег? Людей, что знали его, были бы не посторонними. А так… ну что я мог им рассказать? А на меня как мне казалось. С укором с фотографии. Что поставили на гроб, смотрел молодой и красивый парень, Олег Иванович Горгуленко. А может укор этот предназначался не мне, а тем, кто поступил с нами так? Может быть.
Нужно добавить, что данная миссия. Что выпала на мою долю не всегда проходила мирно. Отдельные офицеры. вернувшись с таких командировок, рассказывали, что родственники бывало даже нападали на них, проклинали. Ко мне же относились очень дружелюбно, врага во мне не видели. Многие правда, не верили, что я не знаю обстоятельств гибели Олега (кроме отца я никому не рассказал причину смерти), но считали, что это военная тайна и я не имею право об этом распространяться. Разубеждать их было бесполезно и я отмалчивался, а часа через три-четыре отправился в гостиницу, где мне начальник райотдела КГБ предусмотрительно заказал номер. Меня оставляли жить в доме Горгуленко, но я все-таки предпочел гостиницу.
Следующие дни прошли в похоронных делах, где я занят практически не был, так как райотдел КГБ совместно с военкоматом все вопросы решили. Сами похороны, поминки оставили чувство горечи и вины перед родителями Олега Горгуленко. Они потом еще с пол-года где-то писали мне письма, просили сообщить еще хоть какую-то информацию о сыне, но мне сообщать было нечего. Я передал их письма и просьбы в отделение строевое и кадров, где мне обещали помочь родителям, но по-моему, на этом все и закончилось. Так это чувство вины перед родителями Горгуленко Олега Ивановича и осталось со мной на всю жизнь.
Седьмого мая я вылетел обратно. С билетами мне помогли в райотделе, поэтому летел я по маршруту Кустанай-Алма-Ата, на Ош же у меня был билет с открытой датой. Решил я немного развеяться, посетить училище, которое закончил меньше года назад (а казалось, что прошло уже много лет), родителей «однокашников», а если повезет, то может и кого из самих сокурсников. Так оно и вышло, удалось встретиться с находившимся в отпуске Юрой Гончаровым (это который с «Каракуля»! Будто сто лет не виделись!) и с Серегой Живовым. С ним бы были даже не просто с одного взвода, а с одного отделения. Сейчас же он служил замполитом заставы на Тихом Океане и был в отпуске, а я и не гадал, что судьба нас снова сведет вместе через пять лет, об этом, однако, в свое время. В Алма-Ате я неплохо провел, лишь после Дня Победы, десятого мая, вылетел в Ош, а одиннадцатого мая на попутном «ЗИЛе» поднялся на заставу, где за эти полмесяца, что меня не было, накопилась куча новостей.