Знакомство с покойником

У меня был знакомый писатель… неплохой…

Я не знаю, как об это рассказывать, даже с чего начать не знаю.

В общем так, у меня был знакомый писатель. Как и сказано выше неплохой, да и знакомый тоже неплохой. Особо близких отношений между нами не было. А была взаимная симпатия. Кланялись друг другу всегда, «здравствуйте-до свидания» говорили, и всякое там ещё. Выпивали несколько раз вместе с ним. Нормально общались. В общем были знакомы.

А почему я сказал неплохой писатель? Потому что не был он ни выдающимся, ни знаменитым, а именно неплохой. Так принято говорить. Может и следует сказать хороший, но говорим неплохой, надеясь, что со временем его талант сумеет развиться в какое-нибудь чрезвычайно яркое явление. И сам о себе заявит. В наших широтах, на нашей почве это запросто. Посидишь на болотной кочке, и что за чудеса, откуда только мысли замечательные берутся, прямо открывай рот и вещай читателю в уши или просто записывай. Однако, знакомый мой почвы стерегся, газетку на неё стелил, сомнительной сиюминутной славой «цэдэеловских мордобоев» брезговал, то бишь дискуссий в ЦДЛ, в Центральном Доме Литераторов избегал. Похоже, он недальновидно полагал на будущее большие надежды, пускай потомки оценят его, а здесь пусть считается, что неплохой, да и ладно.

Вот, кстати, из его архива стихи:

Бывает так, что и самим себе
не говорим мы правды ни полслова,
во всем виним кого-нибудь другого,
решив во всем покорны быть судьбе,
и потому мы уступаем право
другим решать за нас, что нужно говорить,
как одеваться, добиваться славы,
писать стихи, и главное, как жить…

Действительно написано неплохо. Хотя на мой вкус слёз и соплей многовато. Но это дело вкуса.

Так на чем мы остановились. Ах, да еще и не начали толком.

Был у меня знакомый писатель. И вот он умер. Вдруг. Не то чтобы долго болел или на что жаловался. А вдруг неожиданно, и не в катастрофе, не несчастный случай, а просто вдруг. На работу пришел, к своему столу присел и умер.

Меня пригласили на похороны, как близкого друга, как коллегу, и еще с десяток коллег пришло. Жена, да сын, да дочь, да бригада могильщиков. Все прошло организованно. Распоряжался всем специально нанятый человек, надо признать тоже мастер своего дела. На отпевании, и на кладбище все без сучка, без задоринки прошло. А за столом на поминках с женой умершего писателя случилась истерика.

С некоторыми женщинами от внезапного осознания неизбежности истерика случается. Это нервное. С женщинами это бывает. Они, например, когда больно другим делают тоже о последствиях не задумываются. А тут муж умер. Об их отношениях ходили разные слухи. Толи не любила, толи разлюбила. И дело-то это не мое, а только расплакалась она у меня на плече. Еще молодая, красивая, полная, невысокая, в черном платьице. И у самой волосы выкрашены и убраны в черное каре. В ушах золотые сережки, тяжелые два кольца. Парфюмом дорогим пахнет и еще чем-то необыкновенно живым, жизненной силой какой-то. Ну, мокрая вся. В слезах. Как мог успокаивал, обнимал. Сам разволновался. Просидели вместе до конца. Затейливые говоруны, все из неплохих литераторов произносили нетривиальные тосты. Но уже больше никто на поминках не плакал.

Какие могут быть сомненья,
какими могут быть друзья,
в законченном стихотвореньи
двух строчек поменять нельзя.
И дружба не потерпит фальши,
когда с предателем сидишь,
но зная все что будет дальше,
ты не уходишь, и молчишь…

Вечером после похорон, после поминок, бывших в ресторане, вдова предложила мне проводить её домой. Катафалк уже уехал, а своей машины не было. Да и я без колес. Выпивал как все. Как принято. Вызвал такси. Трогательно и нежно беседуя мы покатили на другой конец города. Свет вечерних огней то и дело скользил по ее темным влажным глазам. Я любовался этими всполохами, и макияжем хорошо ухоженной женщины тоже любовался. Маленький едва вздернутый носик. Губы средней полноты в темно-алой помаде, ямочки на щеках и подбородке. Такая простая не заемная красота. Красивая женщина. В целом доехали незаметно. У дома она извинилась и попросила подняться к ней, у неё ко мне дело. Очень интересно.

И вот мы уже в их «двушке», дети выросли, оперились и улетели. Вдова извинилась за беспорядок и предложила мне пройти в спальню.

Спальня на семейную походила мало. Скорее на женский будуар. Напротив окна помещался во всю стену шкаф-купе со множеством зеркальных створок. Посредине кровать. Вычурная. С декоративными элементами. Но в целом отличная кровать. Справа у изголовья зеркальный столик с армией всего чему там положено было находиться. Всё на глазах и в полном беспорядке. А вот на обоях комнаты ракеты летают с кометами, вокруг Сатурна колечки, а рядышком солнце улыбается. Похоже еще недавно, до будуара здесь была детская комната.

– Простите, меня, не знаю удобно ли, но другого случая не будет, вы не могли бы его архив разобрать? Он ведь ничего не показывал никому. Может, что-то ценное.

Я растерялся отказать не сумел, да и как откажешь. Красивая женщина. Вдова. Человек я практический, вкус у меня есть, редактором десять лет отработал к тому моменту.

Ах, уж вся эта литература!

Но в общем почему бы и нет.

Мы стали часто встречаться у неё. Очень сблизились. А однажды незаметно сошлись. Как ураган после засухи. Сметая на пол со столов все, что там плохо лежало. С криками и стонами. После первого обрушившегося шквала, последовал второй, третий…

Наконец я оставил вдову одну на кровати. Мне необходимо было привести в порядок свои мысли, чувства, я вышел в гостиную, сел к секретеру, за которым приводил в порядок рукописи покойного. Хотелось курить, впервые за многие годы мне захотелось закурить.

А что собственно говоря произошло. А ничего. Люди мы взрослые. И потом это она первая поцеловала меня. Или только хотела, я не помню точно, потому что потом был шквал в исступлении смявший нас в один комок животной страсти. Нет, все-таки она первая.

Наконец я решил попросить у неё сигарету. Она иногда с удовольствием курила. Но обнаружив ее спящей, на кровати, на сбитых простынях она лежала, раскинув руки как падший ангел, по расправленным крыльям струился свет ночника. Я тихо вышел, и вернулся назад, обратно к секретеру:

Не виноват. Она сама хотела.
Она была порочна, но мила,
о чем ты лишь мечтал – она уже умела,
о чем не говорил – все с легкостью могла,
какой не попроси, такой была с тобою,
и ты забыл, что я на ней женат!
Подумаешь сюжет… бывало и такое,
Бывает в жизни все, лишь ты не виноват!

Она спала крепко и долго. А я все ещё не ложился. Сидел и в полночи из тетрадок и не переплетенных рукописей пасьянсы раскладывал. По датам, по вариантам, по обрывкам смысла в черновиках. Ночь-полночь. И скучно и –  грустно. И  радостно. И всех жалко. И себя жалко, и автора всего этого архива жалко. Писатель-то неплохой. И стихи, стихи сочинял самые подходящие для такого случая:

Мы сначала привыкли к неволе,
понемногу привыкли потом
звать того, кто нам делает больно
лучшим другом… но я о другом.
Я со всеми готов помириться,
к сожаленью, пора уходить,
попрошу никого не сердиться
попрошу никого не винить…

Эх, дорогой товарищ, какая забота тебя от этих стихов увела. Как же так получилось, что остались строчки твои, сиротинками, брошенными беспризорниками, а ведь ты им мог лучшую долю придумать. Да хотя бы и издать наконец. Или все это для тебя оказалось прозой? Стихи кажется уже были мною разобраны. Но еще осталась несколько тетрадок исписанных от руки, не то главы романа, не то отдельные рассказы.

И почему же он компьютер себе не купил?

Не знаю.

Ладно, и мы займемся прозой.

Почитаю, поправлю может быть что-нибудь. Так давайте сначала начнем. Вот они, листы неплотной не отбеленной бумаги, исписанные мелко, но разборчиво, и вот наконец с абзаца я читаю: «У меня был знакомый писатель… неплохой….»


К о н е ц