Памир-Мургаб-2 глава 5

Новый командир

Первое, что я узнал по прибытии на заставу. Что в отряде новый командир, если можно было назвать новым бывшего начальника штаба Проничева Владимира Егоровича. Он к тому же на сорокалетие Победы досрочно получил звание «подполковник» и сейчас, в тридцать два года от роду, возглавив пограничный отряд, оказался едва ли не самым молодым пограничным командиром соединения в СССР. Эта новость меня не обрадовала, так как я чувствовал его личную антипатию ко мне, соответственно и к нему ответно питал те же чувства. Нужно правда. заметить, что я был бы не против поменять эти чувства на противоположные, но это зависело не только (или не столько?) от меня. На должность начальника штаба прибыл подполковник Бузубаев Токтасын Искакович, по отзывам офицер очень жесткий, очень требовательный, грамотнейший и справедливый. По отзывам тех, кто встречался с ним раньше, было ясно, что разгильдяям, бездельникам с ним лучше не пересекаться.
Еще одной новостью было для меня, что на первомайские праздники нашу заставу только Бог отвел от огромного ЧП, что могло полностью похоронить карьеру нашего начальника заставы. Дело в том, что еще в апреле к нам должна была прибыть с отряда, из инженерно-саперной роты пропашная группа на двух тракторах ДТ-75, но по каким-то причинам не смогла. Тридцатого апреля была введена усиленная охрана границы и командование отряда приняло решение, что «пропашники» будут направлены на границу после ее снятия, пятого мая. Странная позиция, правда? Движение по границе ограничить нужно, а то, что контрольно-следовая полоса на заставах как камень и обнаружить на ней ничего нельзя, несмотря на усиленную охрану границы, ерунда. Да ладно, таких парадоксов тогда было много. Пятого мая на заставу пропашная группа не прибыла, так как ехать было не кому, солдаты-трактористы выпили по бутылке антифриза и скончались. Этот трагический случай конечно, имел последствия для офицеров саперной роты, но могу ответить точно, что если бы это произошло на нашей заставе, а солдаты и намеревались именно так и поступить и лишь решение не отправлять их на границу изменило их планы, то на капитана Коваленко точно повесили бы «всех собак». Я помню то отношение командования, что было к нашей заставе, так что в последствиях не сомневаюсь.
Еще одна новость мне тоже оптимизма не добавила, но стимулировала на ударную работу; через неделю у нас должно быть доведение решения начальника отряда на весеннее-летний период, которое будет проводить группа офицеров отряда под руководством нового начальника отряда. Я решил, что нужно предпринять все меры, чтобы изменить мнение о себе у подполковника Проничева и поэтому готовился к работе его группы с особой тщательностью; подчистил все «хвосты» по служебной документации, усиленно занимался с личным составом по предметам боевой подготовки. Я верил, что Проничев оценит мое рвение и старание, увидит результаты моей работы и изменит отношение ко мне.
Началась работа группы немного не так, как я рассчитывал. Начальник с замполитом, найдя между собой общий язык более тесный, чем со мной, меньше чем за сутки приняли какое-то, я бы сказал, абсурдное решение. Они почему-то решили, что лучше будет, если во время приезда группы личный состав заставы будет находиться в полевых условиях, в районе обороны мангруппы. Что находился на нашем участке. Я с резервом по их замыслу должен был остаться на заставе, а они же, подняв заставу по команде «Тревога», погрузились в автомашины и были таковы. Я же остался с небольшим резервом руководить охраной заставы, так как охрана границы осуществлялась с опорного пункта. Если говорить откровенно, то мероприятие было неплохое, но его нужно во-первых, тщательно подготовить, а во-вторых, проводить в нужное время. Не знаю почему моим старшим товарищам было не ясно, а я точно был уверен, что прибывшая с отряда группа прервет этот «полевой выход» и вернет всех на заставу. Так и произошло, офицеры группы, прибывшие на заставу, очень удивились, узнав, что начальник с замполитом и с большей частью личного состава находятся в опорном пункте.
- Володин, а почему застава в опорном? Коваленко же знает, что мы должны приехать? – спросил кто-то из офицеров,
-Ну, а ко мне-то какие вопросы? Я откуда знаю? – ответил я,
-Пусть меня соединят с ним, позвоню, пусть возвращаются! – был ожидаемый ответ на мой вопрос. Не знаю, почему этот вопрос не ожидал Станислав Евгеньевич, но даже для меня, лично, с моим более куцым опытом неожиданностью это не явилось. Вскоре наша застава уже на плацу разгружала имущество, что только вчера вечером загружала для жизни в опорном пункте. Вскоре личный состав стал мыться, переодеваться, приводить себя в порядок, в результате чего все помещения заставы пришли в несвойственный для нашей заставы беспорядок. В дополнении данной картины следует добавить очень грязное оружие, которое требовало длительной чистки, но было очевидно, что времени для этого никто не выделит; офицеры группы пограничного отряда начинали работать по плану. А многие мероприятия этого плана предполагали проведение занятий с личным составом. И вот первые недостатки; уставной внутренний порядок в помещениях заставы не поддерживается на должном уровне, индивидуальное и групповое оружие грязное, требует чистки. А эти вопросы как раз являются составной частью работы заместителя начальника заставы, так что все сразу пошло наперекосяк.
Командира с группой не было, он должен был приехать позже, а в состав группы входил в частности капитан Сарсенбеков Мурат, который был «однокашником» Коваленко, что несколько облегчало нашу участь. Мурат давал возможность, пользуясь отсутствием старшего группы, устранить часть недостатков, но полностью войти в повседневную «рабочую колею» было трудно. Солдаты. в грязном после опорного пункта обмундировании, метались по заставе, пытаясь выполнить многочисленные команды, что отдавали все командиры заставы; начальник, замполит и я. Получалось не все, а учитывая, что я из офицеров был младший по званию, да и авторитету, то мои дела страдали больше всех. В довершении проблемы обнаружилось, что у личного состава пропали два штык-ножа. Об этом я, конечно, не кому не доложил до отъезда группы по понятным причинам, а после их отъезда поиски вести было бесполезно.
Работа группы пошла обычным порядком. Отличием было только то, что в вся документация заставы была в хорошем состоянии и здесь мы особых замечаний не получили. К тому же знания и умения солдат, что были показаны при проверке боевой и политической подготовки, соответствовали оценкам «хорошо» и «отлично», что немного сгладило тот легкий шок, что был вызван нахождением личного состава в опорном пункте на момент приезда группы. Хорошо зарекомендовали себя и пограничные наряды, которые были проверены комиссией, так что мое настроение немного улучшилось.
Назавтра к вечеру приехал командир, сел в канцелярии с книгой пограничной службы, где и восседал в гордом одиночестве, изредка вызывая к себе кого-нибудь из состава группы, или начальника заставы. Один раз поговорил с Володей Черняком на предмет того, чтобы он отказался от поездки за границу и согласился на должность начальника заставы, но Володя отказался. Я чести общения с командиром не удостоился, видно было не по чину. В последний день работы группы должен был проводиться поиск учебного нарушителя границы. Я, согласно боевого расчета, находился в «тревожной группе», что было понятно. Начальник или Черняк бегать по горам были не расположены «по старости», а мне сам Бог велел. Этому я был рад, так как считал, что хорошей работой в поисковой группе смогу отличиться в присутствии командира. И отличился.
Поиск проводился с утра, в качестве учебных нарушителей были задействованы солдаты подразделения разведчиков, которым задачу на движение от системы к границе ставил командир. По сработке системы я с «тревожкой» выдвинулся на стыковой с заставой «Ранг-Куль» участок, обнаружил среды, обработал их как положено и дал команду поставить собаку на след. Собачка след взяла хорошо и мы, развернувшись в боевой порядок, пошли на преследование. Участок находился напротив Мургабской щели, но следы вели в горы. Задыхаясь, на пределе сил я вместе с солдатами бежал вверх. После получаса бешеной гонки появились было сомнения, что мы идем правильно, но вскоре на свободном от камней участке вожатым были обнаружены свежие отпечатки солдатских сапог и мы обрадовались, что двигаемся верным маршрутом. Так и двигались по следу, а внизу, по щели, параллельно нам, ехал «уазик» командира. Вдруг я услышал, что «уазик» стал непрерывно сигналить, было ясно, что это нам. Кто-то из солдат сказал мне:
-Та шант, командир, кажется, нам сигналит!
-Работай! Нам нужно нарушителей взять, а не отвлекаться! – ответил я, а сам установил связь по рации с заслонами, чтобы выяснить, не вышли ли на них нарушители? Тогда мне бы стало понятно, зачем сигналит нам командир; чтбы закончить поиск. Но у заслонов все было тихо и я продолжил работать в поисковой группе. Однако через минуту солдаты доложили мне, что командир вышел из машины и машет нам фуражкой, это я проигнорировать уже не мог и дал команду по-тихоньку спускаться вниз, а сам бегом побежал к командиру. Прибежав. Я доложил командиру:
-Товарищ полковник! Поисковая группа в составе… преследует нарушителей Государственной границы…
Командир прервал меня и как-то даже дружелюбно спросил:
-Володин, зачем вы туда полезли?
-Собака туда ведет. Да и мы там отпечатки следов нашли!
-Какие еще отпечатки? – недовольно спросил командир,
-Сапога солдатского! – уже раздраженно ответил я,
-Х-ха!!! Ну тогда ищите! – с какой-то злостью ответил мне подполковник, а я же ответил:
-Есть! – злой, даже взбешенный, развернувшись, из последних сил рванул обратно, к своей поисковой группе. Высота над уровнем моря в районе поиска была больше четырех тысяч метров и кто пытался бегать в таких условиях, меня поймут. Пытаясь не обращать внимание на «метляки» в глазах, преодолевая одышку я добрался до солдат и дал команду вернуться на то мест. Откуда нас развернул в низ командир. После того, как мы вернулись к месту брошенного следа, даже не пытаясь больше ставить собаку на след, которая устала не меньше нас, прошли буквально двести метров, перевалив небольшую высотку, обнаружили двух потных, обессиленных солдат, что были назначены учебными нарушителями. Я дал команду поисковой группе «паковать» нарушителей. А сам доложил по рации начальнику, что «гости в капкане». Поиск был закончен.
Мы спускались с горы и я выяснил у «учебных», что командир поставил им задачу идти по щели, без фокусов, а они решили проявить самодеятельность, чтобы их не смогли найти. Мне все стало ясно; командир не мог предполагать, что эти двое пошли не тем маршрутом, а решил, что в гору полез глупый лейтенант. Я ждал, что при подведении итогов поиска командир отметит наши грамотные действия, найдет в мой адрес несколько добрых слов, сгладит свою невольную выходку, но ошибся; подполковник Проничев ошибки свои никогда не признавал. Он, стоя внизу возле строя группы прикрытия и офицеров группы, сам зачем-то определял, кому на каких машинах ехать на заставу, а на прибытие нас с нарушителями не обратил ни малейшего внимания. Я решил, что нужно добиться от него какой-нибудь сатисфакции и подошел:
-Товарищ полковник, разрешите обратиться, заместитель начальника заставы лейтенант Володин!
-Что хотите? – ответил командир,
-Товарищ полковник, мы взяли нарушителей. Пройдя дальше по следу. С которого Вы нас сорвали! – победно выпалил я,
-Я понял! – нервно ответил командир, после чего добавил:
-Езжайте на заставу, там разберемся!
Мне только и осталось ответить:
-Есть!
По прибытию на заставе командир подвел итоги работы группы, в ходе которых ни словом не обмолвился про поиск, а остальные положительные моменты отметил как бы вскользь. Зато «слабый уставной порядок» и «очень грязное оружие» было выделено отдельно, причем с красноречивым вопросом замбою:
-Вам ясно, товарищ лейтенант?
С этого момента мне, по-моему, все окончательно стало ясно; ну не нравлюсь я лично командиру! Не знаю почему, но не нравлюсь! Выход у меня остался один, перевестись куда-нибудь в другую часть, так как здесь мне «ходу» не будет. В конце подведения итогов командир отдал команду начальнику заставы уезжать в отпуск, а заставу на это время должен был принять старший лейтенант Черняк. Стас второй раз за мою службу уезжал в отпуск, а мне предстояло набираться опыта под руководством другого офицера; такого же как я заместителя, но более опытного и умелого чем был в тот момент я. Через пару дней мы проводили начальника отдыхать, а Владимир Павлович Черняк стал Врио начальника заставы.

Два заместителя

Владимир Черняк был готовый начальник заставы. Оставшись за единоначальника. Он сразу конкретно и точно составил план работы на два месяца, что ему предстояло руководить. Это дело у него получалось и оно ему нравилось. Сразу закончились обеды и ужины в домашних условиях по два-три часа, а основным местом нахождения стала застава. Я же, являясь в принципе таким же, как и он заместителем, стал вести себя более независимо по отношении к нему. Нет, я выполнял точно и в срок все его распоряжения, но все-таки мог где-то настойчиво возразить, поспорить, настоять на своем. Причем, все это проходило в рамках приличия, без ругани и конфликтов. Одним словом, работали мы дружно. За то время, что Черняк командовал заставой, нами был значительно облагорожен городок заставы, многое сделано на участке границы, а личный состав, почувствовав изменения в офицерском коллективе, вновь изменил отношение ко мне. Солдаты знали, что мои команды никто не отменит, а то, что я научился настоять на выполнении своих распоряжений, было им уже хорошо известно. Все шло не просто гладко, а даже можно сказать, здорово. Первым это отметил комендант, капитан Мерзляков, который поработав на заставе пару суток, при отъезде просто сказал:
-Молодцы! Продолжайте в том же духе!
Как оказывается, это добавляет положительных эмоций, дает стимул к работе! Я вновь воспрял духом, продолжая прежнюю деятельность с большим энтузиазмом.
Вскоре с заставы уволились солдаты призыва май-83. Прослужив с ними с сентября, я уже с сожалением прощался с ними, особенно с Олегом Макаревичем, который значительную часть совместной службы исполнял обязанности старшины. С сожалением расставался и с Женей Кривенковым, и с Колей Осининым. Было даже жалко расставаться и с уволенным уже в начале июля бывшим сержантом Димой Зеленцовым, что в силу своего характера, много попортил нервов; как нам, так и себе, умудрившись потерять сержантское звание. Десять месяцев совместной службы на заставе оказалось не маленьким сроком
В июне Владимира вызвали на сборы в отряд, а командир, заехав на заставу, спросил; нужно ли усиление на время его отсутствия, на что он ответил:
-Зачем? Володин прекрасно справится.
-Ну, хорошо, - сказал Проничев, единственный раз дружелюбно попрощавшись со мной, сказав:
-До свидания, Володин, работай!
Быстро пролетели полтора месяца, а в один прекрасный день на заставу вернулся начальник, за десять дней до истечения срока отпуска. Осмотрев заставу, Станислав Евгеньевич остался доволен работой, сделанной нами, хотя и чувствовалась определенная ревность. Она проявилась во фразе, сказанной с деланным безразличием:
-Короче, что планировали, то и сделали. Молодцы. – так закончилась на нашей заставе самостоятельная деятельность Володи Черняка, мы оба вновь стали заместителями. Нужно сказать. что и из этого небольшого отрезка я многое взял для будущей службы, добавив к своему растущему опыту те умения, что увидел у Черняка Владимира Павловича.

Мой небольшой бунт, из которого ничего хорошего не вышло.

После прибытия начальника все вернулось в прежнее русло. Черняк, образно выражаясь, потерял излишний энтузиазм, ограничив свою деятельность обязанностями замполита, которые без излишнего рвения дополнил исполнением тех немногочисленных задач, что ставил ему начальник. Утром мне не удавалось нормально отдохнуть, так как у моих товарищей были маленькие дети и они запрещали связистам лишний раз звонить им домой, чтобы не дай Бог их не разбудить. Дежурный соответственно постоянно докладывал обо всем мне, даже если я несколько назад минут отправился спать в свой сержантский класс после выпуска ночных нарядов. Но мой вопрос, почему не звонят замполиту или начальнику, постоянно слышал ответ:
-Им нельзя звонить, у них вдруг ребенок спит!
Вечерами же, после боевого расчета, оба уходили домой ужинать; кто-то совсем, а кто-то, выпускающий наряды, появлялся лишь после отбоя. Все наряды до этого выпускал я. Если были сработки системы, ездил в «тревожки», а при докладе, что машина на выезд подготовлена для доставки наряда с границы или на границу, выезжал старшим вместо своих, сразу как получилось двух, командиров. Это мне до чертей надоело, и я стал отделяться от них, оборудовав себе кабинет в своей штаб-квартире; все в том же сержантском классе. Да и невозможно было мне тогда работать в канцелярии; если к начальнику заходил не очень-то обремененный делами замполит, то работа заканчивалась. Мы начинали играть в преферанс, травить анекдоты, попросту говоря, балдеть.
Спустя многие годы, мне кажется, что я понял нашу главную проблему того времени; начальник заставы попал в ситуацию, когда один из заместителей оказался не менее мастеровитый, чем он. К тому же они оказались ровесниками, вот и получилось, что каждый из них был сам себе командир. Ломать копья, «строить» замполита было бы не целесообразно, конечно. Начальнику нужно было просто самому больше времени проводить на заставе, может даже в ущерб семье. Личным примером «забрать» единолично лидерство в коллективе, тогда бы и замполиту пришлось проявлять большую отдачу, но я не уверен до сих пор, что это было бы правильно. Семья для человека должна играть наверное, главную роль и полностью пожертвовать ее интересами тоже не выход. К тому же и я-то сейчас стал такой умный, когда за плечами много лет руководство и пограничной заставой, и комендатурой. А тогда я все-таки не выдержал той несправедливости, что сложилась в отношении меня на заставе со стороны офицеров. Я уже интуитивно искал конфликта, чтобы высказать наболевшее, но решиться на него не мог. В этом деле помог случай.
Как-то утром после очередного доклада дежурного о том, что очередной наряд подготовлен я сказал, чтобы звонили замполиту, так как именно он должен был ставить приказ этому наряду. Дежурный привычно ответил мне про сказкой про спящих детей и я взорвался:
-Сидят возле баб своих, а я за них бегай, как пацан! Звони замполиту! – дежурному ничего не осталось, кроме как пойти в комнату связи и позвонить.
После доклада дежурного Черняку о подготовке наряда, тот судя по всему спросил, а где лейтенант Володин? Дежурный же ответил:
-Лейтенант Володин сказал, приказ ставить не будет, этот наряда Вам выпускать положено!
Черняк пришел на заставу, поставил приказ и зачем-то зашел в ленинскую комнату, а следом туда же вошел я. Володя что-то хотел мне сказать, но я его опередил:
-Вы что, совсем оборзели?
-Ты чего? – удивился Володя,
-Да ничего! Сидите возле своих юбок, ни утром, ни вечером на заставе никого не найти, ни тебя ни Стаса! Я что, нанялся за вас постоянно приказы ставить, в «тревожки», на проверки ездить? Когда вы последний раз на ужин заставу отправили, вечернюю поверку провели?! И еще позвонить вам нельзя, так как вечно спящих детей разбудить можно, видите ли!
-Ты что, переработал, что ли? – только и вымолвил замполит,
-Я может и не особо переработал, но вы-то точно в хлам изработались, - зло бросил я, после чего продолжил:
-Ладно, Стас-то хоть начальник, а ты такой же зам как и я, а туда же, все обедаем да ужинаем по три часа! Больше я ни один приказ ни за кого ставить не буду! Ясно? – после этой тирады я удалился в свой родной сержантский класс. Спать мне уже не хотелось, и я уселся делать отчет по боеприпасам. Спокойно работал я около часа, а потом в сержантский класс зашел злой начальник, начав с порога:
-Ты что, совсем обнаглел? Еще и наших жен склоняешь! Да я тебе вообще такую жизнь устрою, что ты пожалеешь, что вообще служишь на этой заставе!!!!
Но я к такому повороту событий был готов и очень спокойно ответил:
-Да я сам с вами служить не буду, сегодня же напишу рапорт и позвоню коменданту, чтобы отстранил меня от должности, а там сами решайте, у кого когда дети спят, у кого обед и послеобеденный сон длиннее! Решайте, кому и когда дома сидеть. Может и повезет, еще такого же дурака пришлют, что за вас будет в одиночку на заставе опыт зарабатывать. А я все, спасибо, набрался опыта, чтобы понять, что здесь мне делать нечего.
Стас не ожидал от меня такого ответа и только выдал:
-А зачем семьи-то трогать? И что, нельзя было просто мне сказать, что тебе трудно лишний раз наряд выпустить?
-Ну, про семьи может я и не прав, однако скажите мне, товарищ капитан, - перешел я на «официоз» - ежедневно каждый вечер выпускать наряды, да еще и утром в районе восьми часов тоже почти ежедневно – это и есть «лишний раз»? А посмотрите, когда кроме меня кто-то еще был в «тревожке», а сколько ваших липовых проверок и доставок нарядов проведено мной? – козыри были «убойные», крыть было не чем, но и признаться в полном поражении начальнику было не к лицу, поэтому он снова сказал, что семьи трогать не нужно. Но у меня было еще не все:
-Ладно, про начальника заставы можно и опустить, но почему замполит, такой же заместитель, тоже поступает также? Это что, нормально?
-Ладно, Леша, извини! Я тоже во многом был не прав, - признал Стас,- но так дела не делаются, нужно было мне просто сказать, все бы решили! А так, Леш, запомни; холостяки всегда на заставе работают больше!
-Ага, и живут в сержантских классах! – бросил я еще один козырь,- иначе тоже ушел бы домой и попробуй дозвонись до меня!
-Леша! Ну ты же знаешь, что пока квартиры нет! Вот на Витьку Новичкова придет приказ о переводе в отряд и ты сразу заселишься в квартиру! Ну потерпи еще! И не переживай, выводы я сделал, но и ты сделай! – примирительно закончил Стас. Мы пожали друг другу руки и все закончилось миром. Стас было вышел, но через пару минут вернулся и сказал:
-И прекращай здесь сидеть, обидевшись на весь свет! Иди и работай в канцелярии, вместе с нами!
Я не стал говорить, что здесь мне работать удобнее, лучше результаты работы с «любимыми» мною документами, так как только что был удовлетворен результатом разговора и не желал новой конфронтации, поэтому забрав журнал формы 3-арт, пошел со Стасом в канцелярию. Так закончился мой бунт, что никаких дивидендов мне не принес. Может что-то бы и изменилось, следующая цепь событий не позволила это проверить.

Учебный пункт, или прощай, застава, надолго. Хорошо, что не навсегда.

Через пару дней я проводил на плацу занятия с личным составом по защите от оружия массового поражения, когда услышал радостные крики начальника и замполита. Они кричали из канцелярии в форточку, чтобы я срочно шел в к ним, а занятия пусть проводит сержант. Поведение их было неожиданным и я не сомневался, что причина веская, поэтому весьма быстро влетел в канцелярию. Начальник и замполит сидели какие-то мрачные, повесив носы. Стас предложил мне присесть и заунывным голосом сказал:
-Все, Лех, собирайся! Переводят тебя!
-К-куда!? – подавлено выдал я.
-В Чунджу! – сказал Стас.
-Это почему? Это зачем? – стал причитать я, но вдруг увидел, что Стас с Вовкой не выдержав, рассмеялись; звонко, задиристо! А Стас сказал:
-Да в отпуск собирайся!
-Ура! – выкрикнул, подпрыгнув вверх, я. Вроде и не собирался, как обрадовался! Кто бы мог ожидать, что в июле (!) поеду в отпуск! А с другой стороны почему бы и нет? Начальник и замполит в отпусках уже были, почему бы и мне не поехать?
И стал я собираться в отпуск. Хлопоты эти приятны, порой они даже дают больше удовольствия, чем сам отпуск; предвкушение счастья само по себе счастье! Вот только пресловутая молодость и отсутствие пресловутого опыта еще во многих и многих вопросах. Если бы мне снова представилась возможность оказаться в том времени, то уже назавтра, сразу после команды рассчитываться в отпуск, то я бы моментально, уже назавтра был бы в отряде и вечером бы, с отпускным билетом в руках, на попутном «ЗИЛе», ехал бы в Ош! Но меня подвел «меркантильный» вопрос. Отпуска были тогда у нас сорок пять суток, не считая дороги. А на дорогу мне полагалось целых десять суток; пять до дома и пять обратно! И того – пятьдесят пять суток отпуска. Отпускных денег мы не получали, а получали свое положенное ежемесячное денежное довольствие. На заставах деньги выдавали двенадцатого числа каждого месяца, мы недавно и получили за июль. Следующее должны были получить двенадцатого августа, а потом мне выпадало получить деньги практически сразу после отпуска, через день-два. Вот я и решил потянуть расчет отпуск дня на три, чтобы закончился отпуск у меня числа тринадцатого-четырнадцатого сентября, чтобы привезти на Родину полный карман денег, резонно решив, что после отпуска прекрасно обойдусь и без них. Зачем мне они на заставе? Решил я все верно с математической точки зрения, а вот с практической пролетел! Я как раз собирался на утро с разведчиками поехать в отряд на расчет, собрал вещи, подготовил повседневную форму, но уехать было не суждено. Начальнику заставы позвонил начальник отделения строевого и кадров капитан Кукин и предал команду командира, что лейтенанта Володина откомандировать на учебный пункт. Коваленко сказал, что Володин собрался в отпуск, но в ответ услышал, что отпуск у лейтенанта подождет. Судьба продолжала упорно хлестать меня по голове, пытаясь вбить в мою глупую голову истины, которые помогали бы правильно оценивать складывающуюся обстановку и принимать решения. Удары я пока держал, обходился без нокдаунов, но временами бывало больно.
Делать было нечего и я, потянув на заставе еще с недельку, прибыл на учебный пункт отряда, который начался еще в апреле и меня бы по идее коснуться был не должен. Но случилось так, что новый начальник штаба отряда, подполковник Бузубаев, решил сформировать нормальный комендантский взвод. Что это подразделение представляло из себя, я уже говорил в начале повествования, нормальным его назвать было сложно. Лейтенант Леша Долгих, пробыв на взводе несколько месяцев, был осторожно убран, оказавшись в десантно-штурмовой маневренной группе, чему я лично очень завидовал, а взвод существовал без постоянного командира. Начальник штаба сумел подобрать достойную кандидатуру на должность взводного, лейтенанта Михаила Фомичева, офицера способного, но с немного не заладившейся службой. Поговорив с ним, Бузубаев поговорил с Михаилом, убедил его согласиться на должность, а так как он в данный момент был в командировке на учебном пункте, то забрав его, начальник штаба создал там «вакансию», на которую без долгих раздумий и определили нерасторопного, не сумевшего быстро «слинять» в отпуск лейтенанта. Так вот комендантский взвод второй раз вмешался в мою судьбу.
По прибытию на учебный я оказался замполитом первой учебной заставы, начальником которой был лейтенант Олег Савченков, закончившего наше училище годом раньше меня. Парень он был простой, открытый, честный и мы сразу же нашли общий язык. Меня, правда, сильно напрягало то, что меня, боевого заместителя, назначили замполитом, так как признаюсь честно, хотя и обладаю хорошо подвешенным языком и умением легко сходиться с людьми, политработу никогда терпеть не мог, причем причину этой не любви и до сих пор объяснить не могу. В те годы я об этом конечно, не говорил в слух, но осознавал это всегда. Именно поэтому я при поступлении в военное училище выбрал именно командное, а после выпуска предпринял огромные усилия, чтобы миновать «замполитской» участи. И это несмотря на то, что многие говорили мне, что у меня с избытком личностных качеств, которые позволят сделать хорошую карьеру офицера-политработника. Олег понял меня и недолгие пол месяца, что мы провели совместно на учебном, я проводил занятия по боевой подготовке, а политзанятия проводил Олег. Вскоре наша с ним работа и вовсе потеряла смысл, так как учебная застава у нас была стрелковая и программа закончилась. Я было решил, что поеду в отпуск, но вместо этого куда-то в командировку отправили Олега, я остался начальником на учебной заставе. Личный состав этой заставы как-то незаметно разобрали по заставам специалистов, а ко мне прикомандировали всех, кто плохо зарекомендовал себя на других учебных заставах, не мог усвоить учебную программу. Ко мне же отправляли всех, кого забраковали врачи для службы в высокогорье, кого особый отдел счел неблагонадежным и солдат должны были перевести в тыловые части, так что всем на учебном было ясно, что обучать этот личный состав смысла не имеет. Мой служебный день поражал своей бессмысленностью; каждое утро после завтрака и развода на занятия у меня разбирали личный состав различные прапорщики, которых начальники служб тыла отправляли за людьми для проведения хозяйственных работ. Я же, оставшись «полководцем без войска» шел либо в «приежку», в которой жил, либо бесцельно болтался по гарнизону, не зная чем себя занять. За радость было даже сходить в наряд дежурным по учебному пункту, так как удавалось хотя бы занять себя.
Гарнизон отряда за прошедший год внешне изменился мало. Вроде бы все по-прежнему, но уже что-то почти незаметно, на каком-то почти энергетическом уровне изменилось в гарнизоне. Причиной этих изменений был подполковник Бузубаев Токтасын Искакович, начальник штаба пограничного отряда.
Высокий, стройный, в идеально подогнанной форме он и внешне был красив. Эта красота излучала какую-то особую энергетику, что люди при общении с ним старались подтянуться, проявить себя с лучшей стороны. Бузубаев постоянно был очень требователен, даже взыскателен к себе, не терпел разгильдяйства. В общении с людьми в основном был вежлив и корректен, мог простить ошибку, но никогда не прощал расхлябанности, неисполнительности и некомпетентности. Одной из основных черт его являлось стремление детально разобраться в любом вопросе, который интересовал его. При этом кругозор его был настолько широк, что порой казалось, что он каждый день перед сном читает энциклопедию. Начальник штаба отряда является первым заместителем командира, но все-таки в одиночку ему трудно совершить революцию в отряде, поэтому судя по всему, и начал свою деятельность с гарнизона пограничного отряда, только разрабатывая свою особую систему, которая в будущем, при новом командире и ликвидирует у нашего отряда такой неблагозвучный эпитет, как «неблагополучный». А пока, несмотря на определенные изменения. Можно только по прошествии лет, сделать вывод, что «один в поле не воин».
Этому, правда, помогло и решение пограничного округа вывести из состава отряда десантно-штурмовую маневренную группу и две мотомангруппы, что проходили службу в Афганистане, что позволило командованию сосредоточить свои основные усилия на подразделениях границы. Только вот уже с весны «группировки», как назывались подразделения, что находились в Афганистане, были сформированы в новую войсковую часть, а на границе изменений еще не чувствовалось; командование отряда или не умело, или не хотело нормально заниматься подразделениями границы. Системной работы не проводилось, что проявлялось в безобразной работе тыловых служб пограничного отряда, в отсутствии планомерной и кропотливой работы по укреплению воинской дисциплины. Я понимаю, что читая эти строки, многие офицеры отряда, проходившие в те годы службу, обидятся на меня. Скорее всего заявят, что во мне говорит личная обида? Может быть и так. Но мне кажется, что сравнивая периоды службы в отряде, я сумел сделать объективный вывод. Да, сильная обида у меня была, потом она ушла куда-то далеко, частично трансформируясь даже в определенную благодарность за ту тяжелую науку, которая выпала на мою офицерскую долю.
За прошедшие годы многие факты и события, будто бы выветрились из моей памяти, а вот стал писать воспоминания и они снова ожили, будто смотрю я старую кинопленку, на которой периодически появляется шумный лейтенант в фуражке, заломленной на затылок, с черным кудрявым чубом. Только вот смотрит это «кино» не лейтенант, а отставной подполковник! С седым и сильно поредевшим чубом, прошедший за свою, в общем-то, не слишком-то долгую службу и огонь, и воду, да и медные трубы (хотя «труб» было значительно меньше, чем огня и воды), кое-что понимающий и в руководстве, и в жизни в целом. Так что, какая уж обида, просто свой, сложившийся годами, взгляд на отдельные вещи. Ладно, это просто размышления, вернусь к повествованию.
Вскоре произошло событие, которому я не придал особого значения, но как оказалось – зря. Меня вызвал себе опер особого отдела, что обслуживал наш участок, старший лейтенант Сергей Малыхин и поинтересовался, зачем я с пистолета стрелял по солдатам? От такого вопроса я опешил, так как ничего подобного не было. Сергей без лишних слов дал мне в руки объяснительную рядового Липнягова, солдата, призыва май-83, что в начале июля был уволен в запас. В ней сообщалось, что я при смене пограничного наряда с поста наблюдения «Кыз-Тюбе» якобы со слов солдат, всех его же призыва, тоже уволенных уже в запас, то ли в октябре, то ли в ноябре восемьдесят четвертого года выстрелил из пистолета по наряду, что прибыл на смену мне на пост наблюдения.
Абсурдность ситуации сейчас для меня является очевидной; никакой конкретики объяснительная не содержала, так как сам автор ее очевидцем событий не был, а все излагал со слов людей, которые в свою очередь тоже «сами не видели, а слышали», будто бы кто-то когда-то куда-то и из чего-то может быть выстрелил. К тому же ни автора этой писанины, ни солдат, на которых он ссылался уже не было не только на заставе, а вообще на действительной военной службе! Мне бы так и сказать Малыхину, но врожденная честность, помноженная на неплохую память, не позволили это сделать. Я вспомнил, как на усиленную охрану граница, седьмого ноября прошлого года, нес службу старшим пограничного наряда на «Сиське». Менял нас наряд, который возглавлял сержант Шарипов, что состоял из призыва ноябрь-82. Парень Шарипов был неплохой, но неавторитетный, поэтому состав наряда при смене игнорируя как его, так и меня, самостоятельно стал заряжать оружие, а я потребовал, чтобы они зарядили оружие так, как требует инструкция, но Шарипов гордо заявил, что «они сами знают, что делать». Вот тогда я и выхватив пистолет, выстрелил вверх, при этом грубо потребовав, чтобы воины прекратили безобразие и выполнили заряжание оружия как требуется! Солдаты, резко прекратив безобразия, кинулись к месту заряжания оружия, что было оборудовано у подножия поста наблюдения, выполнили все действия как положено, а я удовлетворенный поехал на заставу. При этом я достал из кармана куртки неучтенный патрон к пистолету, зарядив его в магазин вместо потраченного. Патрон этот я нашел в сейфе начальника заставы после отъезда Сабитова, положил в карман и там он лежал, ожидая своего часа. Это я и поведал Сергею Малыхину, после чего еще и написал по этому факту объяснительную, поверив «оперу», что в «этом ничего страшного нет».
В этом поступке, надо сказать, я не видел особой крамолы, так как мне был известен случай, когда мой однокашник, что служил на соседней заставе, при открытом неповиновении личного состава взбесившись, расстрелял в потолок спального помещения целый магазин. По этому факту с ним провел беседу кто-то из командования отряда и этим все и ограничилось, а лейтенант единственным из нашего выпуска был зачислен в резерв выдвижения на должность начальника заставы, завоевав себе репутацию решительного и требовательного офицера.
Немного хочу просветить по поводу рядового Липнягова. Солдат, как известно, место службы не выбирает. Так и рядовой роты связи Липнягов по воле случая попал помогать гражданскому служащему в почтовое отделение, что находилось на территории отряда. Там и тянул он свою солдатскую лямку без особых забот, начиная от учебного пункта, пока не оказался «дедом», увольняемым призывом. Или он приказ обмыл, или где «приборзел», не знаю, но как часто делалось в отряде, после ЧП солдата не наказывая официально, нигде нарушения не фиксируя, просто отправили дослуживать на заставу. Вот к нам он и попал, где-то в конце марта или начале апреля. На заставе Липнягов повел себя как и в родной роте, требуя привилегий, что по его мнению, положены «зованым», и был не мало удивлен, что за это его стали пытаться наказывать. Особенно его раздражало, что какие-то требования к нему выдвигает лейтенант, то есть я. Но к моменту появления на заставе Липнягова я уже имел опыт работы с солдатами призыва ноябрь-82 и сумел надавить на него так, что игнорировать меня было невозможно. Я запомнил, как Липнягов однажды заявил мне с чувством превосходства:
-Да вы-то, товарищ лейтенант, по сравнению со мной службы не видели!
Я же ему резонно возразил:
-А ты-то что видел? Газеты на почте? Да еще в роте сперва тебя шпыняли, как недочеловека, а потом ты пытался из себя что-то представить, в итоге и оказался на границе вместо теплой почты! Так что рот закрой запомни, что я заставлю тебя выполнять все, что необходимо.
И заставил, причем так, что он даже больше ни разу и не пытался заиметь себе каких-либо льгот. А про объяснительную я на него зла не держу, так как очевидно, еще работая на почте попал он под пристальное внимание «компетентных органов», так что было бы противоестественно, если бы не было данной бумаги.
Вышел от Малыхина я с легкой душой, не зная, что тучи над моей бестолковой головой сгущаются. Считал случившееся просто небольшим, даже не очень-то досадным недоразумением. Больше меня расстроил другой случай, который случился где-то в те же дни; это очередной, и как выяснилось мой последний, разговор с подполковником Проничевым.
Почту на заставу, письма, газеты и посылки, забирали разведчики, что дислоцировались совместно с нами. Как-то раз, уже под вечер я увидел их машину, возле которой стояли двое солдат и замполит подразделения старший лейтенант Володя Манжос и я подошел к ним, заведя разговор ни о чем. Володя же попросил меня оказать услугу; ему нужно было по каким-то делам в штаб и чтобы не терять времени, предложил мне получить на свое удостоверение посылки на личный состав заставы и разведчиков. Я, конечно, согласился, а вскоре и осуществил эту операцию, передав посылки солдатам, чтобы они отнесли их в машину. Солдаты до машины дойти не успели, так как их перехватил подполковник Проничев и что-то у них спросил. Я уже собрался идти по своим делам, поэтому не слышал их разговора, но окрик:
-Лейтенант Володин, ко мне! – услышал, соответственно побежал к командиру, намереваясь доложить о прибытии, но он прервал мой доклад вопросом:
-Вы почему выдали посылки личному составу, не вскрывая их?
-Как же я их вскрою, хозяев посылок здесь нет, - ответил я, еще не понимая, что такие «мелочи» командира не интересуют.
-И где их по вашему нужно вскрывать? – задал командир новый вопрос.
-Как где? Солдат с заставы – на заставе, а солдат-разведчиков – в их подразделении! – дал я по своему мнению исчерпывающий ответ.
-Вот поэтому у вас на заставе и существуют предпосылки к грубым нарушениям,- изрек командир, после чего добавил: - вы там вообще непонятно чем занимаетесь, после чего, развернувшись, пошел в штаб.
А я остался стоять, не понимая, что от меня командиру надо, в чем я опять не прав? Ни одна посылка не была кому-то выдана, а так, как поступил я, поступали все офицеры подразделений. Вскрывались же посылки самими солдатами в своих подразделениях, в присутствии офицеров, которыми и проверялось их содержимое. Было непонятно, почему ни разу за все наши общения подполковник Проничев даже не предпринял попытки в чем-нибудь даже немного разобраться, вникнуть? Почему не вникая в суть происходящего, уверенно делал выводы, что при всем желании нельзя назвать справедливыми? Почему не желает разговаривать с людьми? А может это только со мной не желает разговаривать, так чем уж я такой нехороший? Настроение было испорчено, а поправить его было сложно.
Через несколько дней в отряд рассчитываться в отпуск приехал начальник заставы «Каракуль» капитан Шамсутдинов Нафис Хамитыч, который остановился у нас в «приежке». Вечером мы играли в карты, а я почувствовал легкое недомогание. На глаза мне попался градусник и я как-то рефлекторно сунул его под руку, а когда посмотрел на показания, то был весьма удивлен; температура тела у меня равнялась тридцати восьми градусам, и я решил, что наверное, простыл. Наутро я чувствовал себя сносно и в восемнадцать часов заступил дежурным по учебному пункту. К ночи же меня бил сильнейший озноб, поэтому я улегся спать в кабинете, а солдаты крепко укрыли меня, накидав сверху кучу бушлатов. Утром о своем состоянии я доложил начальнику учебного пункта и ушел в «приежку». Там я решил заняться своим здоровьем, для чего купил бутылку водки; стакан я выпил, а оставшуюся часть использовал в качестве компресса. Часов в пятнадцать меня разбудил посыльный со штаба и передал команду начальника политотдела отряда выехать на заставу, так как завтра должно было состояться отчетное собрание нашей партийной группы. Я обрадовался и быстро собравшись, выехал с разведчиками на «Чечекты». Нужно ли говорить, что я был рад! Только вот самочувствие мое не улучшалось, а к ночи меня вновь стал бить сильный озноб. Капитан Коваленко сначала отправил меня спать, а вскоре поднял меня и приказал ехать в отряд, откуда уже приехала «скорая», которую он вызвал.
В машине меня трясло, но тем не менее я разговаривал с фельдшеров Колей Бондаревым, даже шутил. В отряде же, когда мне измерили температуру, фельдшер изменился в лице; температура у меня была сорок один градус!
-И как ты еще разговариваешь?! – только и сказал он, после чего вкатал мне укол. Я провалился в сон.
Наутро температуры не было, но самочувствие было нехорошим. Голова болела, во всем теле была слабость, и я безуспешно боролся с этим пару дней. Так долго продолжаться не могло и как-то врач, Артур Маташев. Взглянув на меня, сказал:
-У тебя «Боткина»! после чего меня сразу поместили в изолятор, а утром следующего дня на отрядном автобусе меня уже везли в Ош. Сопровождавший меня врач-стоматолог Игорь Четвертной, что ехал по каким-то своим делам и меня попутно должен был «пристроить», попробовал меня уложить в гарнизонный госпиталь Советской Армии, но там не было мест. Тогда он меня повез в Ошскую инфекционную городскую больницу, где я получил место. Шел сентябрь 1985-го года.

«Желтуха»

В областной инфекционной больнице города Ош я оказался в достаточно комфортной четырех местной палате. Вместе со мной в ней находились трое местных честных киргизов; парень по имени Мамаджан, лет тридцати, сорокалетний мужчина с ребенком по имени Амит, а также мальчик-восьмиклассник, уроженец кишлака Карасу. Они между собой целый день разговаривали по-киргизски, а я же лежал как глухой. Мальчик, что меня поразило, вообще не знал русского языка. Как мне объяснили мужики, у него в кишлаке в школе преподаватель русского языка вел уроки на киргизском языке, объясняя русские правила правописания. Еще больше я был поражен национальным вопросом, который как я считал, вообще в СССР давно решен. Как-то на одну ночь к нам в палату поставили дополнительную кровать, на которую положили мужчину-узбека с грудным младенцем. Мне это было без разницы, но мои соседи почему-то отнеслись к новичку очень и очень враждебно. Они демонстративно не разговаривали с ним, как бы не замечая, а на мой вопрос, чем им не угодил новый сосед, Мамаджан высказал:
-Что узбеку у нас в палате делать? Пусть к узбекам его и кладут, а здесь киргизы лежат!
-Но я же тоже не киргиз! - сказал я,
-Ты – другое дело. Против русских мы ничего не имеем, с ними мирно и хорошо живем уже много лет, а узбеки другое дело! – разъяснил мне, непонятливому, Мамаджан.
Дальнейшие мои расспросы на эту тему результатов не дали. Для моего собеседника сам факт, что сосед узбек, считался достаточным и дополнительных пояснений не требовал. Я так понять не смог, почему нельзя нормально уживаться людям разных национальностей. Соседа назавтра перевели в другую палату, что обрадовало моих соседей.
Амит работал персональным водителем у какого-то большого начальника, считался достаточно обеспеченным человеком. Атрибутом этой обеспеченности являлся японский портативный магнитофон «Soni», что по тем временам было редкостью. Вот только кассет к нему было всего две, причем на них были записаны исключительно киргизские национальные песни, кроме затерявшейся среди них песни Пугачевой «Миллион алых роз». Я даже запомнил мелодию киргизской песни, что предшествовала «розам», которых ждал как что-то родное. Еще один раз мне удалось выпросит у медсестры сходить в киоск «Союзпечать» и купить мне любых газет. Я прочитал их действительно «от доски до доски», что в переводе означает от заголовка до состава редакции. Таким же образов я прочитал и рассказы Пришвина, а больше читать было нечего.
Желтуху лечат капельницами и обильным питьем, чтобы вывести из организма желчь. С моей формой болезни лечащий врач мой, Шарип Абжошевич Абжошев определил, что лечиться мне дней сорок, минимум тридцать. И все эти дни лежать в палате, без какой-либо информации, кушать вареную и не соленую пищу? Это был ужас! Я решил, что такой путь не для меня, поэтому интенсивность лечения решил увеличить. Я набирал трехлитровую банку воды и методично выпивал ее, подождав часок, повторял процедуру. Нужно ли пояснять, что половину дневного времени я проводил в туалете? Остальное время я спал, отсыпаясь за весь свой год непутевой службы. Вскоре я понял, что удалось выздороветь. Дело в том, что после начала болезни я перестал курить, не бросал, а именно перестал – не хотелось. Однажды вечером я стоял у окна и наблюдал от скуки за посетителями, что стояли в больничном саду с родственниками, некоторые из них курили, как вдруг и я почувствовал огромное желание затянуться сигаретой. Не долго думая я «стрельнул» у кого-то желанное и с наслаждением выкурил сигарету до фильтра, а утром сказал врачу, что мне в больнице больше делать нечего. Шарип Абжошевич удивился моему заявлению, но на анализы назначил, а через пару дней, зайдя в палату, сказал:
-Собирайся, Алексей! Завтра выписываешься, но смотри, не употребляй с годик алкоголь и соблюдай диету, хотя бы с пол-года.
Нужно ли пояснять, как я обрадовался!
Наутро, попрощавшись с соседями по палате, с врачом и медсестрами, переодевшись в форму вместо пижамы, я вышел за ворота больницы. Теплый день в Оше в конце сентября можно смело сравнить с августовским днем в Западной Сибири и я, находясь в прекрасном настроении, отправился в Ошский отряд. Сразу «подниматься» на Мургаб не хотелось, к тому же в отряде я встретил водителя прожекторной станции с нашей заставы рядового Титова, которого взял с собой погулять по городу. В городе мы как по музею ходили по Ошскому базару, что считался лучшим в Средней Азии, кушали манты, а вечером сходили в местный кинотеатр. Какой фильм мы смотрели я не помню, а вот поведение местных жителей запомнил. Люди курили в зале, громко разговаривали, плевали на пол. И это в областном центре! Назавтра я прогулялся до автобатальона, где узнал, что машин до Мургаба сегодня уже не будет, в чем не расстроился. А вернувшись в отряд, забрал с солдатской «приежки» Титова, предложил повторить вчерашний моцион. Вечером я отвел солдата в отряд, а сам решил посетить ресторан, пусть даже и без спиртного. Посещение закончилось плачевно; беспочвенным конфликтом с местными, где мне крепко досталось; особенно пострадала верхняя губа, которая была рассечена почти до дыры. Вот в таком неприглядном виде я и появился в Ошском отряде. Как было бы дальше – не знаю. Я порывался лечь спать, но офицеры, что жили в «приежке» практически вытолкали меня в санчасть, где сержант срочной службы, фельдшер, мастерски мне наложил швы. Результат в итоге превзошел мои ожидания; шрама у меня практически не видно, дай Бог здоровья моему спасителю.
Побитое лицо подвигло меня к раннему подъему и в пять тридцать утра я был уже в автобатальоне, а в шесть утра на попутном «ЗИЛе» поднимался на Мургаб.