Письмо Григория Печорина Михаилу Лермонтову

Михаил Юрьевич!
В этом кратком письме — и укор, и признательность. Благодарю вас, что не дали мне остаться в недрах вашего гениального разума, а позволили явиться на свет — в этом странном, болезненном и скучающем веке.
Вы породили меня — героя своего времени. И, как сказано мною же: «во мне два человека: один живёт — другой судит». Эта раздвоенность — язва всех мыслящих, но утомлённых душ, заражённых ленью и безверием. Вы вложили в мои уста собственные размышления о жизни, о судьбе, о тщете стремлений. И, надо признать, одарили — не скупясь — красотой и обаянием. Видно, художник в вас победил философа.
Но как старая дева, мечтающая о водевильной страсти, вы, лишённый некой доли плотской лёгкости, вложили в меня демонизм. Я стал тем, «в ком зло так притягательно», — и стал страстью и погибелью для женщин, что осмелились любить. Как вы сказали: «радости забываются, а печали — никогда». И любовь моя — не утешение, а бич, ведь «это бесконечная страсть в невозможности достигнуть цели».
И всё же, досадно, что вы не наделили меня настоящей судьбой — полной смысла, борьбы, побед. Я мог бы стать путём избавления от скуки и эгоизма, но вы велели мне остаться зеркалом бессилия. Вы назвали счастье «насыщенной гордостью» — как горько и как точно, но ведь и как узко!
Быть может, вы верили: трагедия волнует глубже, чем лирика. Потому и бросили меня в бурлящую жизнь, словно камень в воду, зная, что круги от меня — несчастья для других. Вы вселили в меня вспыльчивость, модную холодность, презрительное равнодушие — и этим же обрекли меня на одиночество.
Печально и страшно, что ваш гений, коим восхищалось бы не одно поколение, угас так рано. Позволив мне произнести «Finita la comedia!», вы, возможно, предчувствовали и собственную развязку…
Остаюсь навеки вашим,
 Печорин.