Храм знаний. 1939 год

Храм знаний 1939 г. (Отрывок из книги «Вадья изначальная»)

Лето тысяча девятьсот тридцать девятого года только-только входило в свою полную силу. Воздух, густой и тягучий, словно мёд, был до краёв наполнен ароматами первых луговых цветов, молодой, сочной зелени и того особого, уютного дымка, что поднимался из печных труб, обещая тепло и домашний хлеб. В самом сердце Вадьи, на видном пригорке, куда, словно ручьи к реке, сходились все деревенские тропы, доживала свой век старая деревянная церковь. Потемневшая от дождей и ветров, она стояла сиротливо, без креста, который давно сняли и схоронили до лучших времён. Теперь она лишь молча ветшала, давая приют шальному ветру да говорливым птичьим стаям. Для стариков, что помнили, как их крестили под её гулкими сводами, это место оставалось святым, и, глядя на грядущие перемены, они лишь сокрушённо качали седыми головами. Для молодёжи же и хватких деловых мужиков это было просто большое, крепкое ещё здание, что без толку простаивало, занимая лучшую землю.

И вот в конце мая, когда ещё цвела черёмуха, на пригорке закипела работа. Словно из-под земли выросла бригада плотников, и их старший, человек суровый и деловой, не тратя слов на пустые разговоры, зычно скомандовал: «Начинаем! Срок — первое сентября!» И тут же по всей округе разнёсся дробный стук топоров и пронзительный визг пил, возвещая о начале новой, неведомой эпохи для старого храма. Ломали и строили с русским размахом, без жалости. С оглушительным треском и грохотом, от которого вздрогнула земля, полетела наземь колокольня — её вековые брёвна, ещё помнившие тепло рук прадедов, тут же аккуратно складировали на дрова, ибо в крестьянском хозяйстве всё пригодится. Затем, поднатужившись, с кряхтением и солёной бранью, с помощью хитрых лебёдок и вековой смекалки сняли старый, обитый железом купол. Разобрали и высокий восьмерик до самого уровня трапезной, чтобы вывести всё под одну, простую и надёжную общую крышу. Мужики из окрестных деревень, идя по своим делам, нет-нет да и останавливались поодаль. Кто-то, глядя на это, сплёвывал на дорогу, кто-то, напротив, одобрительно кивал: «Давно пора. Ребятне-то грамота нужна, не молитвой единой жив человек». Жизнь, суровая и неумолимая, брала своё.

Пока рабочие крушили внешнее убранство, те из местных, кому дорога была память предков, тихо потянулись к церкви. Без лишних слов, с лицами строгими и сосредоточенными, они ступали под её тёмные, пахнущие ладаном и пылью своды. Женщины в простых платках бережно, словно спелёнатых младенцев, снимали со старого иконостаса потемневшие от времени иконы. Мужики, подставляя плечи, помогали достать те, что висели повыше. Каждый уносил с собой молчаливую частичку прошлого: кто-то прятал обретённый святой лик в тяжёлый кованый сундук, под стопку домотканых рушников, кто-то уносил на чердак, подальше от чужих глаз, но поближе к сердцу. Спасали не столько веру, сколько саму память, чтобы не канула она в небытие, чтобы не была выброшена вместе со строительным мусором и щепой. Председатель сельсовета, человек энергичный, каждый день был на объекте. Он не речами убеждал, а делом руководил, за всем следил хозяйским глазом. «Четыре тысячи выделили! — с гордостью говорил он мужикам. — Нужно сделать на совесть, чтобы детям нашим было и тепло, и светло». И делали на совесть. Внутри всё выскоблили и выбелили известью, отчего стало просторнее и светлее. Склали две новые, ладные печки-столбянки: одну — сразу при входе справа, для тепла, вторую — ближе к будущей учительской. Пропилили в стенах большие, светлые окна, в которые теперь заглядывало солнце, и отгородили досками учительскую. В воздухе смешались запахи свежей стружки, извести и краски — так пахнет новый, обживаемый дом.

Пятнадцатого августа в областной газете «Правда Севера» вышла коротенькая заметка, ставшая своего рода официальным отчётом о проделанной работе:
«Вадьинский сельсовет к предстоящему учебному году готовит новое помещение под начальную школу. Это бывшая церковь. Снимаются купола, разбирают колокольню, идёт внешний и внутренний ремонт здания. На ремонт отпущено четыре тысячи рублей».

А вскоре после этого в свежевыкрашенные, ещё липкие, пахнущие сосновой смолой классы начали заносить мебель. Мужики, утирая пот со лба, кряхтя, втаскивали через широкое крыльцо тяжёлые, видавшие виды парты, расставляя их ровными, строгими рядами. Затем на переднюю стену, на самое почётное место, торжественно водрузили большую чёрную доску в простой деревянной раме. Она одна своим видом сразу сделала помещение важным и значительным. Рядом на гвоздик повесили карту великой страны и строгие портреты вождей, а в учительском уголке поставили стол и единственный стул. Так старое здание наполнилось предметами нового культа — культа знаний.

К концу августа от церкви осталось лишь смутное воспоминание в очертаниях стен. На её месте стояло крепкое, приземистое, ладное здание, похожее на большой казённый барак с широким крыльцом, но перестроенное по-новому — для земной жизни, а не для небесных молитв.

Первого сентября, в ясный и прохладный день, к школе со всех окрестных деревень стянулись дети. В простой, где-то аккуратно залатанной, но чистой и выглаженной одежде, они крепко сжимали в руках трогательные букеты полевых цветов. С немым любопытством и некоторой опаской смотрели они на свой новый дом, из свежесложенных труб которого уже тянулся к небу сизый дымок. Их родители стояли чуть поодаль, и в их взглядах смешалось всё: и тихая, непрошеная грусть по ушедшему навсегда, и сдержанная, робкая надежда на грамотное, лучшее будущее для своих детей. Молоденькая учительница вышла на крыльцо и позвонила в маленький медный колокольчик. Его тонкий, деловой и немного нетерпеливый звон был совсем не похож на прежний, густой и неспешный церковный благовест. Он звал не к смирению и покаянию, а к делу — к учёбе.

А следующей весной, как и положено добрым хозяевам, с южной стороны школы высадили саженцы. Тоненькие, беззащитные прутики яблонь и акации пустили свои молодые корни прямо между ещё хорошо заметными, поросшими травой могильными холмиками старого погоста. Эти безмолвные холмики ещё не одно десятилетие будут немым укором или напоминанием о том, что жизнь всегда прорастает на костях прошлого, беря от него силу.

Так, медленно, но неотвратимо, в Вадье начиналась новая эпоха. Ещё двадцать лет в этих стенах будут звенеть детские голоса, сменяя друг друга, как времена года в природе. Ещё двадцать лет дети на переменах будут с криком выбегать на улицу, смотреть весной на цветущие яблони и, играя в догонялки, шаловливо перепрыгивать через старые могильные холмики, даже не задумываясь о той глубине времён, что лежит у них под ногами. А после того как это здание покинут последние ученики, оно ещё тридцать лет простоит в полном забвении, прежде чем окончательно исчезнуть с лица земли. Старое и новое сплелись здесь воедино, создавая прочную ткань обыденной жизни, где школа на месте церкви стала таким же естественным явлением, как смена дня и ночи. Прошлое не исчезло — оно просто стало невидимым фундаментом для настоящего.

На стыке времён

На старом холме, где молились отцы,
Где ветер качал поминальные свечи,
Теперь раздаются иные певцы,
И вторит топор их неистовой речи.

Умолк колокольный задумчивый стон,
Что звал на покой и к смиренной молитве.
Разрушен высокий и ветхий амвон,
И брёвна легли, будто павшие в битве.

Но там, где темнели суровые лики,
Где ладан витал, словно вечности дым,
Теперь раздаются ребячьи уж крики,
И класс озарён светом новым, живым.

Не плачь по былому, не сетуй напрасно,
Ведь жизнь, как река, вечно ищет пути.
Одно поколенье уходит бесстрастно,
Чтоб новому солнцу над миром взойти.

Иван Тюкачев. 2020 г.