Чаша моя. 18

Градский наскоро напялил сирийку и вяло отправился доложится. Часто приходилось менять белый халат на бронежилет. И добавлять к ним каску. Осколки и пули хуже саранчи и мелких кровососущих здесь. «Снег башка попадет, совсем мертвым будешь” здесь не кажется таким смешным. Даже если идешь на помощь местным, с чем-то незатейливым. Перевязкой, лекарством или просто с пищей. В гуманитарном конвое дело обычное. Каждый день кого-то взрывало миною. Или подстреливали или вешали. Не пропадали и гражданские тяжбы - болезнь, травма и опухоль. Гангрены и абсцессы - в достатке. Пневмотораксы, гидротораксы - в обилии.  Все это должно записывать и докладывать. Или разрастется паратиф, или повальный голод. Или отравят кого дымовой завесой или песком навеет вирусный конъюнктивит. Или сделают что с водой. Скучно не бывало, стоит признаться. Хотя и было тихо в последнее время. С Градским здесь еще было несколько хирургов, но он почти не видел их в штабе. Они оперировали в местной больнице, изредка присылая за Альфонсом конвой, если кого накроет пневмония, отъедут почки или нужно будет кого поперевязывать или из глаза вытащить осколок или, скажем привести препарат или подсобить на операции. Вообщем, на насущные логистические и медицинские вопросы. Медсестры были предметом мифическим, но существовали, чаще вовсе на местном начале. Поэтому приходилось выучить «принеси-подай» на чужом языке. По большей части он оставался в распоряжении, осматривая небольшой личный состав гуманитарной колонны. Он знал, что где-то были здесь целые авиабазы русских, но там никогда не был. А само распоряжение в небольшом городке, по мерам, скажем, Иерусалима или Москвы - вовсе поселок городского типа. Хотя Градский и не считал население, кажется едва ли наберется около десятка тысяч. Но даже в таком месте война принесет проблем, варварства и страха. Миротворческий корпус здесь был небольшой, но каждого можно охарактеризовать, как преданному делу воина.

- Градский! - окрикнули его на полпути к начальству.

- Я! - по уставу, хотя и не очень был обязан, ответил тот.

- Ты что по форме? Приказа не было.

    Сержант - хороший человек, Градский часто обращался к нему с разъяснениями по оружию, уставу или военному делу. Он часто помогал, если не был занят на авиабазе. Он научил Градского стрелять, надевать громоздкую форму. В целом, человек положительный. В секретку болеет астмой. Но жить не может без армии, потому никто ему ее не пишет. Напоминает о ней лишь его кашель на пыль и задымление и симбикорт в первом ящике.

- Решил что поедем, слышал холера опять. Вчера трех привезли в изолятор во временную.

- Вечером, проведаешь, запишем, - покивал сержант.

- Зайду тетрациклин порыскаю, вдруг на складе завалился, - Градский опустил свою лысую голову и принялся к обходу.

- Найдешь, банку огурцов скажи. Два года мечтаю мамино лечо навернуть с хлебом. А то меня с этой лахмы пучит.

    Ефрейтор, хотя тот им и не был. Постоянный, кто торчит в штабе. Фигура секретная. В основном закрывается и говорит по телефону. Периодически, кажется, что выходит он в коридор, чтобы пошутить солдатских шуток. По возрасту, видавший своего, Градский его боялся.

- А не кеббеха?

- Чего?

- Ну ягненок.

- Какой ягненок, Коля. Каша православная!

     Градский молчал, пока еврейтор обсуждал с сержантом все пользы армейского пайка и вредность баранины для желчного пузыря со ссылками «Да ведь? на Альфонса (точнее его здесь звали, Леха). Леха Градский откланялся, когда разговор дошел до удаления желчного прямо здесь, чтобы не мучиться, прямо в полевых условиях. Он скользнул в склад, где уже управлялся Семен. Семен, нравился Градскому, с ним он практически постоянно выезжал в город. Военные говорят про него, что «цельный профессор». Знает все, что ни спроси. А работал не в институте, но горячей точке. Градский его спросил: «А вот ты, Семен, чего поехал на войну?». И Семен ему объяснял: я как каждый человек, ищущий справедливости и истины, расстроился в ней. Объяснял, что претит ему этот мир потребления со своими фифами, фентефлюшками и потребительством. Когда обращаешься как к человеку, а получаешь собачий укус. А потом прибавлял: не ошибайся никогда, Леха, я ошибся. И вынужден свои собственные грехи умаливать. Но Градский почти как йог, только по ошибкам: раз да скакал. Семен в числе прочего говорил, что на последнем курсе юридического института неудачно влюбился, и если бы следовал себе, то не получилось бы трагедии его сопротивления обществу. Вообщем, подсел он знатно на кокс. Как только деньги закончились, завяли эти самые пресловутые помидоры, а вокруг уже ни работы, ни учебы, ни друзей, ничего в общем. И он еще долго побирался. А потом осознал все, пошел к врачу. Реабилитация, срывы. Не помогало ему. И тогда попался ему на глаза выход - выпрыгнуть с окна. Плевать на эту жизнь наркоманскую. «Я ступил, говорит на балкон свой, на пятом этаже. И думаю: решайся. И хочешь: совпадение то или нет, а красил там балкон батюшка. Да как от…ил меня на русском мате, а потом чаем напоил. И сказал исповедаться и причаститься. Я так и сделал. Я уверовал, и несносная жизнь моя отступила. Где там побирался, где родители помогли.  А потом я иду на работу - наркоман, иду в институт - наркоман, иду кошечкам помогать - наркоман, иду в любви признаваться - наркоман. Нигде меня не брали, потому что бывший. А я и не принимаю их и не хочу. Плюнул я на этих людей, что в человеке и его природе ничего, кроме греха и денег не видят. И уехал сюда. Родина меня приняла, дала работу и миссию. А за такую Родину как наша, и  за Христа помру!». Градский принимал подобный бекграунд весомым и трезвым. Сам же Градский сюда попал по схожему: его мучила несказанная пустота и смертная депрессия, отсутствие смысла его жизни. И если того не давал ему Бог, он нашел его в помощи Родине. «А что сидел бы я терапевтом, ненавидя каждого пришедшего ко мне? И упивался вином?» - отвечал ему Градский. И они сработались. Узнав, что тот врач, Семен говорил ему: «Священная у Вас работа, только вот многие лечат, и только одному из ста Бог дарует исцелять. Дай тебе, чтобы этим был ты». Семен неожиданно для Градского грузил ящики, запланированные на поставку к 21:00.

- Ты чего, Семен, разве выезжаем? - он по доброму похлопал его по плечу.

   Семен поставил ящик. Снял перчатки. Присел на ящик и закурил.

- Передохну минуту, - пояснил Семен, - заодно поясню тебе рекогносцировку. С базы пришла бумага отставить холерных и привести помощь в правительственные. Там говорят идут повстанцы, чтобы был запас на случай битвы. Говорят, выезжать немедленно. Я бы погрузил и за тобою зашел. Да ты и сам смотрю уже. Чуйка врача.

- Что не говори, - засмеялся Леха.

- Ты иди, давай грузись. Мне еще кое-что принести. А с нами Вовчик поедет.

- У него ж день рождения сегодня, - многозначительно поднял вверх Градский.

- Что подарим ему? - Семен поковырялся в ящике - Тетрациклин… или … Губка гемостатическая… хм…

- Достану потом из своих запасов Ноя. Прислали позавчера.

- Дело. Только без меня. Я вам песни попою. Представляешь, Леха, сегодня момент-то исторический. Поедем к дороге, говорят когда-то Апостол Павел по ней в Дамаск шел. Может, там и ему Христос пришел? Знаешь, да, Савл, Савл, зачем гонишь меня? - Семен закрыл глаза, сострил улыбку.

- Знаю, - печально опустил голову Градский.

   Тут же появился растрепанный Вовчик, уже в обмундировании. Он только голову сунул, его поздравили с днем рождения,  а Семен его сразу отправил: мол, ты иди, мы догоняем. Вовчик - парень не плохой, неопытный только. Мечтал миротворцем, еще с тех времен, когда «Кортик» прочел (хотя там вроде про матросов). Кто разберет молодежь, что у них там в головах. Растяпа страшный, только в рукопашной управляется. Однажды, Градский поспорил с ним в греко-римскую. Потом ходил с сардонической улыбкой, как будто под задницу арку воткнули. Градский устремился на плац, подтянулся там несколько раз, чисто от ожидания, а потом уселся в грузовичке на своем месте. Вовчик с автоматом в кузове. И Семен водителем. Около 8:30 выехали в город, солнце уж встало, палило. А дома поди еще холодно, но тоже солнечно. Семен петлял по узким улочкам, в людном поселке арабского городского типа.

- Верую, - крикнул Вовчику Семен из окна.

- Во Единога Бога Отца, - ответил Вовчик, заглушаемый шумом мотора и ветром.

- Молодец, орел, - говорил Семен уже Градскому.

   Градский промолчал. Добрались с ветерком, даже удивительно. У правительственной начали выгружаться. Леха, постояв пару секунд, принялся помогать. С Вовчиком стаскивали с грузовичка ящики. Он передал пока автомат Лехе, чтобы тот положил его на куда-нибудь. Поспела работа - и ящики спускались вниз, а потом отправлялись на склад. Дело не хитрое, но важное и спорилось.

   Ни Вовчик, ни Градский, ни Семен же не знали, что сейчас происходило в нескольких километрах. К одному из гарнизонным военных постов, недалеко от того места, где с гуманитарной миссией находился Градский с одним офицером и штатским, подъехала целая колонна машин. Двое полицейских, обнаруживших вооруженных до зубов повстанцев были расстреляны на месте. Уцелел один из журналистов, сослуживцев Градского и пару правительственных солдат. Под градом автоматных очередей и ракетных залпов они устремились в город мимо старых римских развалин. За ними поспевала бронетехника по той дороге, которой упоминал Семен. Когда последний ящик, был выгружен, Семен и Леха произнесли громкое «Ура!», а затем. Затем, все случилось как в самом непредсказуемом фильме. Простреленный Вовчик, заслоняющий грудью Градского со словами «Верую!» Семен, залп чего-то - гранаты, ракеты. Градский бежал, за спиною его был автомат, а на плечах бледневший и хрипевший Вовчик. Как он оказался у него в руках. Все будто испарилось из памяти. Он забежал куда-то, в что-то недостроенное. То ли амбар.
Что это. Он аккуратно положил сослуживца на спину, осмотрел. «Куда же его подстрелили?». Не видно рану. Он ощупал через одежду живот.

- Вовчик, живой?

     Тот только хрипел. Градский провел тройной прием. Хрипы стали меньше. Градский обнял автомат. Такого страха он не испытавал никогда. Наступила короткая невыносимая тишина.

     А затем где-то шваркнул свист нескольких пуль. Градский рефлекторно пригнулся.

- Б… во! - прошептал Леша Градский, радуясь как дитя, что получился шепот.

      Он оттащил потерявшего сознание товарища подальше, как можно ниже и обнял автомат, закрывшись за деревянной колонной. «Такую, пожалуй, захотят прострелят». Сколько им идти от дороги. Минут десять-двенадцать шагом, минут пять бегом. «Ну что же ты, Альфонс, Леха! Сдрейфил! Зачем же полмира пролетел?». Он суетливо вклинил рожок, кое-как поправил. Оттянул затворную раму, проводив ее. Чертыхнулся про себя. Что-то сделал с переводчиком огня.

- Ведет вверх и вправо, ведет вверх и вправо, - прошептал он.

     Он глядел на Вовчика, который распластался телом на холодном деревянному полу. Из открытой камуфляжной сирийки на Градского глядел православный крест. Он задержавшись, обнаружил сослуживца синевшим, бросился к нему. Альфонс лишь печально оглянулся во окно, пристрелят ведь сволочи. Он, копошась, открыл себе доступ к груди. Раны не было. Неужели внутри? Где-то шваркнули пули, посыпался бетон. Градский пал навзничь. Послышалась очередь, он пополз куда-то вниз по лестнице. Споткнулся и вместе с автоматом покатился кубарем. Пару ударов головой, он очнулся в погребе. Он тихо нащупал автомат. И приладил его в руку.
       Он прислушался, высунувшись из-за ящиков с пряностью, коврами и прочей утварью. Тихая поступь.

- Ле ахад, - услышал Градский сверху.

     Градский быстро сообразил, что сверху всего один человек. Как мыслил Градский, сейчас тот не кричал. И шагов было мало. «Разведчик» - подумал Градский. Закрыл глаза, тихо выдохнул. Он оглядел накрененный рожок, Леша болван. Взяв автомат, шаг за шагом он поднимался ступенька за ступенькой, глядя взад и вперед. «Как он меня не услышал? Что я провалился вниз? Не умеет стрелять, переключал режимы, когда видел меня». Всего лишь две три ступеньки до зоны видимости. Как же страшно умирать, братцы!».  Он увидел повстанца, копающегося в раненном бойце. Градский закрыл глаза. «Как страшно убивать человека, братцы!Нутро все переворачивается» Градский быстро поднялся, как умел прицелился. Очередь застелила повстанца. Он рухнул тут же, на бойца. И захрипел. Альфонс быстро побежал к нему. И ему хотелось тут же попросить у него прощения. За отнятую жизнь. Даже здесь на войне.
Он повернул его к себе, обнаружил совсем молодого мальчишку, такого же как Градский.

- Что тебя привело на войну? - спросил его Градский без надежды, что ему ответят.

«А меня?» - вопрошал затем сам себя Градский. И тут же ответил на свой вопрос: «Творить мир во имя Родины». Ведь ты доктор Градский, но не солдат. Он обыскал Вовчика, вытащил рацию и принялся говорить:

- Спаситель, Спаситель, это Авиценна

- На связи, - ответили ему, - Я - Спаситель.

- Нападение на гуманитарную миссию, - неожиданно по военному ответил Градский - Двое убиты. В районе N. Повстанцы, число лиц неизвестно. Бронетехника.

- Держитесь, - ответили ему, - мы пришлем за Вами. Терпите, орлята летят.

      Сеанс был закончен. «Орлята!». Градский перешагнул через повстанца, вышел хромой поступью к недостроенному окну, оперся на колонну. Заметив белую полоску на небе, Градский горячо обрадовался. Истребители! Орлята! Наши!

- Наши, наши! - обнял колонну Градский - Полетели братцы!

   Свистели, братцы в небе. СУ-57? КАБ-250. Откуда знал Леша Градский. Но знал, что еще немного и город будет взят. Где-то послышались взрывы. Наверняка, наши бомбят технику. Градский вдруг почему-то вспомнил князя Болконского. Если недавно он испытывал предельный страх, то теперь такую беспредельную радость, которой никогда не чувствовал. «Живой, я живой!» Но в голове его помутилось. Что-то заболело резко в его животе. Он опустил руку под гимнастерку, вытащив ладонь в крови.

- Прости меня, мама, - сказал Градский и упал, ударившись головой о колонну.

   Он исчез без сознания. А в небе белые полосы и разряды бомб писали картину. Русские истребители бомбили неприятеля.