Живая вода. Деревня 1969 год

Отрывок из исторической саги «Вадья изначальная».
Часть 41. «Прогресс».
Глава 17. Живая вода.

Зима в тот год, 1969-й от Рождества Христова, выдалась лютая, до хруста в костях, до синевы в воздухе. Мороз, будто древний ваятель, сковал болота до самого дна, проложив стеклянную дорогу там, где летом и зверь не проходил. По сему-то зимнику, по этой ледяной артерии, от самой реки Волошки и тянулся невиданный доселе караван, дыша паром в стылое безмолвие.

В тот вечер мороз на миг ослабил хватку, и с низкого, свинцового неба повалили крупные, тяжёлые хлопья снега, будто укутывали мир в саван. В этой белой, пляшущей круговерти лучи тракторных фар выхватывали из тьмы мириады снежинок, превращая воздух в живой, мерцающий коридор. Колхозные трактора, надрывно ревя, вгрызаясь гусеницами в лёд, тащили за собой диковинные установки, похожие на осадные башни древних времён, готовые штурмовать не крепость, а саму земную твердь. Везли трубы, компрессор и прочий скарб — непонятный, пугающий, но, видать, важный.

В деревнях Головинской и Ершовской, что первыми ждали гостей, народ высыпал на околицу. Морозный воздух обжигал лица, но любопытство и трепет были сильнее. Старики, чьи глаза видели многое, осеняли себя крестным знамением, глядя на дымящих железных чудищ. Бабы ахали, прижимая к губам замёрзшие платки, а ребятня, позабыв про страх и материнские окрики, с восторженным визгом бежала вперегонки с грохочущим зверем. Доселе вся жизнь их крутилась вокруг колодцев, что скрипели укоризненно каждой бадьёй, да ледяной проруби на речке, к которой поутру, хрустя снегом, тянулись вереницы с чунками да кони с обледенелыми бочками на санях. Вода была трудом, ежедневным поклоном земле, вымоленным у стужи.

Приехали люди в тяжёлых тулупах, суровые, с лицами, обветренными докрасна, и указали перстом на пустырь меж двух деревень. «Здесь, — молвил главный, и слова его облачками пара таяли в воздухе, — будем землю бурить. И будет у вас своя река, из-под самой земли». Не верили мужики, качали головами в ушанках, пряча усмешки в бороды. Но работа закипела с яростью, противясь тишине и зиме. Застучало железо, зарычала, заскрежетала невиданная машина, и бур, словно гигантский штопор, вгрызся в промёрзшую, стонущую землю.

Один малец, заворожённый этой адской музыкой, подошёл к самой буровой, что издавала ужасающие звуки. Мужики деревенские видят — не порядок, малец в опасной зоне! «Отойди!» — кричат, а он и ухом не ведёт, стоит как вкопанный. Решили оттащить его да проучить по-отцовски. Взяли за ворот, а он как заорёт благим матом: «А ну отошли!». У тех и ноги подкосились — буровик оказался, хоть и мал ростом!

Работа спорилась в лихорадочном темпе. Днём и ночью не утихал гул мотора. Деревенские носили буровикам горячий чай и картошку в чугунках, молча стояли поодаль, наблюдая, как из скважины вынимают керн — столбики породы, по которым учёный муж, словно по книге судеб, читал тайны недр. Он говорил мудрёные слова: «песок», «глина», «известняк».

И вот на глубине сорока пяти метров бур будто провалился в пустоту. Машины на миг затихли. Наступила такая звенящая, оглушительная тишина, что, казалось, слышно, как падает снег. «Ура!» — раздался вдруг отчаянный крик буровиков. «Чему ура? А вода-то где?» — недоверчиво гудели мужики. «Спокойно, вода будет», — уверенно молвил малец, которого давеча пытались оттащить. Провода, тросы, какую-то длинную диковинную штуку — насос — опускали в тёмное жерло. А потом из трубы сперва робко, с шипением, а затем всё сильнее, с глухим, нарастающим гулом, ударил в небо фонтан мутной воды! Он бил высоко, выше крыш, разбрасывая ледяные брызги, что сверкали на морозном солнце алмазной пылью. Ребятня завизжала от восторга, бабы всплеснули руками, а суровые мужики, что ещё вчера качали головами, как один сняли шапки, обнажив головы перед этим чудом. Невидаль! Живая сила, что спала под их ногами целую вечность, пробудилась!

Пока буровики собирали своё оборудование, мужики уже ладили вокруг скважины дощатую будку, жёлоб и мостки. А на следующий день выстроилась к ней очередь с вёдрами, даже из Топоровской пришли. Запустили насос, и вот мощный поток по деревянному жёлобу хлынул в подставленные вёдра. Вода набиралась быстро, народ сновал туда-сюда, не веря своему счастью. Третьего марта то было, и день этот, день появления первой скважины, вписали в историю Вадьи.

Назначили старшего, чтоб включал колонку на час утром и вечером. Так и повелось — собираться у скважины, набирать воду, обмениваться новостями. А поток воды за годы вымыл огромный овраг, и мостки над ним повисли, будто в воздухе.

Весть о головинском чуде летела быстрее саней. В Топоровской буровиков встречали уже не как диковинку, а как долгожданных избавителей. Но всё же дивились люди: как это вода на самой горе будет, коли и в колодцах-то, что в низине, она не всегда есть? Но работа шла по накатанной, и к двадцать четвёртому марта, пройдя сорок восемь метров земной толщи, и эта деревня услышала гул живой воды. Радость была не меньшей, хоть и не столь оглушительной — люди уже знали, какого чуда ждать.

Но настоящим испытанием стала следующая зима и путь в деревню Дор. Места там были глуше, а земля, по слухам, капризнее. Буровая шла тяжело, её тащил к месту бурения лихой молодой тракторист Пётр на своём ДТ-75. Бурить пришлось дольше и глубже. Метр за метром уходил бур в неведомые слои. Семьдесят метров, семьдесят один... Казалось, земля не хотела отдавать свои сокровища. Но первого февраля 1970 года, на глубине семидесяти пяти метров, она наконец сдалась. И вода, что хлынула на поверхность, была особенно чистой и студёной, словно награда за долгое ожидание и упорный труд.

Так, скважина за скважиной, пробуждали люди древние подземные реки, меняя вековой уклад. И долго ещё старики, качая головой, говорили внукам, глядя на простую колонку: «Вы-то воды и не цените. А мы помним, как она в небеса била, когда её в первый раз разбудили...»

Так еще одна частичка прогресса, грохоча железом и дыша паром, вошла в тихую жизнь Вадьи, оставив после себя не просто скважины, а нечто большее. Она оставила в памяти людской след чуда, рождённого трудом и упорством. И вода та, что текла из-под земли, была не просто водой. В ней была память о лютой зиме, о гуле моторов, о лицах обветренных буровиков и о том самом первом, отчаянном крике «Ура!», что разорвал вековую тишину и возвестил о новой эре. Эре, где человек не просил милости у природы, но с почтением и дерзостью брал то, что принадлежало ему по праву.

Гул из-под земли

В краю, где стынь ковала лёд,
И вьюга заметала крыши,
Шёл шестьдесят девятый год,
И мир был тишиною вышит.

Там, где скрипучая бадья,
И конь тянул к водице сани,
Земля, сокровища тая,
Дремала под седыми снами.

Не верил люд, что под деревней,
Под их землёй, знакомой, древней,
Таится влага в мгле безвестной,
В утробе каменной и тесной.

Но бур вращался, сталь и стон,
В молчаньи векового края,
И тишины прервался сон,
Победу людям обещая.

И вдруг из тёмных недр земли,
Где воды вечный плен влачили,
Фонтан ударил! Потекли
Потоки, что народ освободили.

И сняли шапки мужики
Пред чудом, к небесам летящим.
Так пробудились родники
Под солнцем, ярко их слепящим.