Одеяло

Костёр затухал медленно и неохотно. Олег пошевелил палочкой прогоревшие поленья и повернулся к Уле. Та, свернувшись калачиком на шезлонге, спала.
Мужчина протянул руку и поправил съехавшее на землю одеяло.
Этот плед стал уже для них неким символом. С приходом осени они каждый раз выносили его в сад.
И пока бабье лето, точно костёр, догорало, друзья разводили свой собственный. Когда глянец летних оттенков помутнел, оба поначалу расстроились. Но по мере того, как их восприятие приспосабливалось, всё окружавшее тоже обретало приятные матовые тона.
Природный календарь сползал вниз. А его листочки, напоминая о цикличности бытия, разлетались при малейшем сквозняке. Так день выстраивался за днём, и казалось, зимние будни уже неизбежны.
Друзья разносили последний инвентарь по сараям, и потихоньку начинали протапливать дом.
Чем ближе подступал холод, тем бережнее оба относились к теплу. После всех заморозков и внутренних революций, они дорожили каждым его грамом. И пусть летняя легкая накидка была по-прежнему на плечах, но от вечернего тумана уже требовалось что-нибудь посерьёзнее. Вот и ходило их любимое одеяло от гамака до кострища, от женщины к мужчине и обратно.
Днём занятые повседневными делами, они подводили итоги подходящего к концу года. Порой обсуждая вслух свои переживания и идеи, а иногда просто сходясь в минутном молчаливом объятии.
Вечерами же, рисуя в своём воображении домашнюю идиллию, смело претворяли её в действительность. Друзья запаляли огонь, образ которого сколь сакрален, столь и понятен всем.

У любого человека найдётся тёплое воспоминание детства, связанное с костром. Разожженным ли в пятницу отцовской рукой, когда ты, заворожённый бликами на усталом родном лице, сидишь тише мыши.
А может вспыхнувшим вместо вечерней “свечки” в детском лагере, где ребята собираясь в круг, поверяют огню свои мечты.
Все эти воспоминания объединяет чувство сопричасности
Уля с детства была одиночкой. Ей нравилось общаться с ребятами, быть в компании, но всегда не хватало того самого ощущения родства.
Отправляясь на очередной сабантуй, девочка словно бы оставляла приличную часть себя дома, чувствуя что той не найдётся там места. И если поначалу она мнила, что причина в окружении, то с годами поняла, что это не так.
Та одинокая часть, что искала какой-то особенный контакт, закрывалась от людей сама. Уля искала взаимодействия, в которое можно было бы вместить себя целиком. Не только одно тело или один разум, или даже душу, а всю себя полноценно. Со всеми своими перьями, как чёрно-белыми, так и цветными. Девочкой она ещё была от себя закрыта, но память о любви уже находилась на полпути к сознанию.
Сон истощился, и Уля, вздрогнув, проснулась.
Олег сидел к ней спиной и смотрел на огонь. Женщина прильнула к нему, и лунный туман окончательно рассеялся. Даже её телу передалось воспоминание много раз переживаемой близости. Эта память преодолевала все барьеры недопонимания и внутренний холод. Было в этом родстве что-то от чистого детского чувства, где сердце и разум ещё не разделены. И стоит пережить хоть раз подобное, это воспоминание уже не отпустит.
Словно бы радость, как только даёшь ей право, заполняет все приобретённые в течение жизней пробелы.
Та радость похожа на костёр. Огонь природного происхождения, что даваясь человеку в качестве базового тепла, попутно обучает его поддерживать и создавать собственные источники.

Это одеяло Уля раздобыла однажды зимой. Оно случайно попалось на глаза во всплывшей иконке рекламы, и девушка тут же отреагировала.
Уже давно утратившая вкус к накопительству материи, всё же на что-то она порой откликалась мгновенно.
Наверное, эта обыкновенная в домашнем обиходе вещь, была к ней привязана невидимыми ниточками памяти.
Подобным тем, например, что связывали ее и с Олегом.
Уля и сейчас их очень явно ощущала. Мужчина нагнетал тепло, и костёр, который, казалось, давно должен был сойти на нет, снова полыхал.
- Эй,полегче… мы так сегодня, до дома не дойдём!
Пошутила она, и тут же осознала свой страх.
“ А собственно, чего она боится? Пожара? Не выспаться ночью, дожидаясь пока костёр погаснет? Или…”
В ней оставалось ещё очень много контроля.
Уля, разглядывая тень от пламени, улыбалась. Успокаивая свои мысли, девушка снова доверчиво прижималась к мужчине.

***

Она не писала сказок.
Она в них даже не верила в том общепринятом смысле. Слишком уж неживыми ей казались приведённые контрасты и прямолинейными уроки. Какими-то черно-белыми.
И хотя девушку завораживали краски, а ещё плавность и неспешность повествования, соль мудрости касалась её губ через другое.
Ей нравилось плавать в океане, когда берег становился невидимым. Нравилось подниматься по лесной тропе в гору.
А ещё костёр, что родители разводили по вечерам возле дома.

Через эти соприкосновения с земной материей к ней возвращалась память души. Её же воображение наполнялось разными образами из прошлого, а порой и грядущего.
В каждом человеке таится его собственная сила. Но чем ближе к ней подходишь, тем масштабнее становится и тень, что её заслоняет.
Суа имела такую же слабость, что и её мать. Она с детства любила стоять перед зеркалом и рассматривать затенённую часть. Выцветшие участки, застиранные пятнышки на материи, всё замечалось и фиксировалось во внутреннем дневнике.
Девушка училась наблюдать за собой отстранённо. Наблюдать таким образом, чтобы тень не могла её поранить.
Так же аккуратно, не желая нарваться на жало медуз, она входила и в воду. И пусть первые метры часто бывали некомфортными, но отказ от воды означал бы лишение себя жизненно важной стихии. Без которой существование иссохнув, точно цветок, станет пустынным и бессмысленным. Суа всегда подсознательно этого опасалась. Видимо, через подобный опыт ей не единожды приходилось проходить; когда сталкиваясь с собственными иллюзиями или чужой неискренностью, она теряла на время вектор движения. Её душа инстинктивно закрывалась, и приглушала свой огонь до минимума.

Подходило время для исследования тени. Ведь в ней таились неисчерпаемые запасы огня. Того огня, который способен зажечь не только собственное сердце, но и множество других.
Суа отошла от чердачного окна. Остров спал. Ночь укрыла его горячим ватным одеялом, от чего даже воздух казался густым. В мастерской матери было до невозможности жарко, но Суа терпела. Она кропотливо записывала в дневнике свои ощущения, стараясь обходится без редактирования и цензуры.
Когда в сознание прорывается память души, она просто должна дать ей пространство и форму.
И если это пришло в её жизнь в виде сказки, то так тому и быть.