Сегодня снова приходила Смерть

  Сегодня снова приходила Смерть. Или приходило, не знаю, ибо у Этого нет пола. Оно не носило черного балахона, не звенело косой, не напоминало скелета из детских страшилок. Оно было… присутствием. Вибрацией в воздухе, смещением перспективы, неосязаемым холодом, проникающим в самые кости, что и без того ныли после удара, перевернувшего мой мир.
  После инсульта наши встречи стали регулярными. Сначала – редкие, обрывочные визиты, словно легкое касание крыла бабочки порой путают с дуновением ветра. Потом – всё чаще, всё дольше. Иногда мне казалось, что я больше времени провожу на том свете, чем на этом. Мозг, этот вечный сомневающийся и дотошный аналитик, начал всерьёз задумываться: "А не мёртв ли я случаем?"
  Эти предположения я периодически озвучивал медсестре в реанимации. Молодая, с уставшими глазами и вечно натянутой улыбкой, она лишь отмахивалась рукой и говорила: "Хватит нести чушь и не мешайте мне работать, миленький. Вам еще жить да жить." Жить? Это слово в ее устах звучало как приговор, как продолжение этой сюрреалистической пытки в белых стенах, где каждый вдох был усилием, а каждый звук – какофонией.
  Но что она могла знать о жизни? О Смерти? О тонкой, почти невидимой грани, что отделяет одно от другого? Она видела лишь оболочку, пульсирующую вяло на мониторах. А я? Я видел бездну, и она смотрела в меня в ответ.
  Сегодня Смерть пришла, когда за окном сгущались индиговые сумерки, и редкие капли дождя лениво стекали по грязному стеклу. Больничная палата, обычно стерильно-безликая, вдруг обрела глубину, тени сгустились в углах, превращая привычные очертания в зыбкие, угрожающие силуэты. Воздух стал плотным, вязким, словно я дышал не кислородом, а самим временем, спрессованным в миллиарды мгновений.
  Оно возникло не из ниоткуда, а словно просочилось сквозь саму ткань реальности, заполнив собой пространство между вдохом и выдохом. Не силуэт, не тень. Это было… присутствие. Голос, низкий, вибрирующий, словно древний колокол, звучал не извне, а прямо в моей черепной коробке, минуя барабанные перепонки.

"Ну что, готов? – произнесло Оно, и в интонации сквозило ни капли юмора, – задавай вопросы, я отвечу…
Да, определённо, юмор – удел этого мира, не более…
  Я не мог говорить вслух, голосовые связки всё еще были лишь отголоском прежней жизни, но мозг, этот несчастный, измученный орган, работал на пределе, генерируя ответы, которые Смерть, казалось, читала прямо из моих нейронных импульсов.
  О небренности? Я едва ли жив! Мой мозг – решето, мое тело – развалина. О какой небренности речь?
 - О той, что держит тебя здесь, – ответило Оно, и я почувствовал, как невидимая рука касается моего лба, посылая волну онемения, которое было почти приятно. – О той, что не дает тебе спокойно отправиться в мир иной. Мы ведь говорили об этом на прошлом свидании, не так ли?
  Да, мы говорили. О том, как надо уходить из этого мира в тот. Вопрос этот меня очень интересовал, особенно сейчас, когда можно об этом поговорить не с каким-то академиком дядей или с ведьмой тётей, а непосредственно со Смертью.
 - Я говорил тебе, – продолжало Оно, и в голосе слышался шелест осенних листьев, – что наипервейшая задача человека перед уходом – отпустить все свои привязанности. Все вредные привычки, скупость, жадность, тщеславие. Все то, что тянет тебя назад, в эту жизнь, и не дает спокойно отправиться в мир иной. Помнишь?
  Я помнил. Каждое слово отпечаталось в разрушенной памяти, как гравировка на камне. Я пытался. О, как я пытался! Отпустить сигареты, которые не курил уже годы, но фантомный дым всё еще щекотал ноздри. Отпустить давние обиды, которые скручивали кишки не хуже спазмов. Отпустить жажду денег, которая, казалось, была впитана с молоком матери и теперь, в бессилии, лишь разъедала изнутри.
 -И как успехи? – Голос Смерти был бесстрастен, но я уловил в нем тень любопытства.

 - Тяжело. Словно я прикован к чему-то невидимыми цепями. Я чувствую их, но не вижу, не могу разорвать.
  Смерть издало звук, похожий на легкий вздох, или, быть может, это был просто сквозняк в моей голове: "Ты говоришь о цепях, а я расскажу тебе о гвоздях. Ты когда-нибудь задумывался, почему у вас так, а не иначе выглядит, например, смерть Христа? На кресте и гвоздями?"
  Мой мозг, несмотря на всю свою поврежденность, жадно вцепился в эту мысль. Христос. Распятие. Гвозди. Это было… неожиданно.
 - Гвозди, – продолжало Оно, и я почувствовал, как воздух вокруг меня уплотняется, словно я погружаюсь в густой сироп. – Это метафора, конечно. Гвозди – это и есть те самые вредные привычки, те привязанности, о которых я говорила. Все то, что держит человека в этой жизни, гвоздями, и не дает уйти в другой мир. Понимаешь? Он висит, пригвожденный к своей земной реальности, к своим страхам, к своим желаниям, к своему эго. И не может двинуться дальше.
  Вспышка. В моей голове пронесся калейдоскоп образов: бизнесмен, пригвожденный к своему золотому тельцу, его руки и ноги, пробитые жадностью. Старуха, пригвожденная к своей ненависти, ее лицо искажено злобой, а тело – скрючено от обид. И я сам – пригвожденный к своему тщеславию, к своему интеллекту, к своей гордыне, которая теперь, в беспомощном теле, казалась таким нелепым, таким жалким грузом.
  - Освободиться от них, – голос Смерти стал тверже, но не лишился своей древней мудрости, – наипервейшая задача человека. Ибо так и останется висеть и гнить, пока гвозди не вырвут плоть окончательно. Гвозди мешают человеку идти дальше. Они – якорь, брошенный в болото иллюзий. И самое главное, что гвозди эти он сам себе и вбивает. С каждым неверным выбором, с каждым эгоистичным желанием, с каждым страхом, который он лелеет вместо того, чтобы отпустить. Вот и вытаскивать приходится тоже самому.
   Картина стала до ужаса ясной. Я представил себя, висящего на невидимом кресте, пробитого тысячами гвоздей. Гвозди, которые я сам, собственными руками, вбивал в себя на протяжении всей жизни. Гвоздь перфекционизма, что не давал мне наслаждаться несовершенством. Гвоздь контроля, что не позволял довериться потоку жизни. Гвоздь страха перед неизвестностью, что держал меня в золотой клетке привычного. И самый большой, самый острый гвоздь – гвоздь привязанности к самому себе, к своему Я, к своей личности, которая, как оказалось, была лишь эфемерной конструкцией, обреченной на распад.
   Боль в теле усилилась, но это была не та боль, к которой я привык. Это была боль осознания, боль, пронзающая душу, а не плоть. Боль от выдергивания этих метафорических гвоздей. Я чувствовал, как каждый из них сопротивляется, как раздирает ткань моего существа, оставляя за собой кровоточащие раны.
 - Ты думаешь, почему некоторые уходят легко, словно падающий лист, а другие цепляются за жизнь до последнего вздоха, корчась в агонии? – Голос Смерти звучал теперь почти как шепот, но он пронзал меня насквозь. – Потому что первые отпустили свои гвозди задолго до назначенного часа. А вторые пытаются вырвать их в последний миг, когда силы уже на исходе, и каждая попытка – это мучительная пытка. Они не могут отпустить, потому что боятся пустоты, которая, как им кажется, ждет за чертой. Но пустота – это лишь пространство для нового. А гвозди – это старое, что держит тебя в плену.
  Плен. Вот оно, точное слово. Я был пленником своих же созданий, своих же привязанностей. И этот белый, стерильный мир больницы был моей камерой, а медсестры – лишь надзирателями, не понимающими истинного положения дел.
 -Как… как их вытащить? – Я мысленно кричал, и мой внутренний голос был осипшим от отчаяния.
 - Как вбивал, так и вытаскивай, – ответило Оно, и в его голосе прозвучало нечто, похожее на сочувствие, или, быть может, на усталость от вечного повторения одной и той же истины. – Осознай их. Признай их власть над собой. А потом… отпусти. Каждый по отдельности. Это больно. Это страшно. Это требует мужества. Но только так ты сможешь пойти дальше. Заодно освободишься и от креста, который сам себе соорудил.
  Палата начала медленно возвращаться к своим привычным очертаниям. Тени отступили, индиговый сумрак за окном сменился на банальную предрассветную серость. Присутствие Смерти ослабевало, растворяясь в воздухе, оставляя после себя лишь легкий, почти неуловимый аромат старой пыли и озона.
 - До следующей встречи, – прозвучало последнее, почти неслышное эхо. – И помни: каждый гвоздь – это твой выбор. И его отсутствие – тоже.
  Я лежал, глядя в потолок, который теперь снова был просто потолком, а не бездной. Мое тело ныло, но боль в нем казалась теперь более осмысленной. Она была не просто следствием инсульта, а эхом той внутренней борьбы, которая только начиналась.
   Мой путь теперь лежит сквозь боль, сквозь выдергивание гвоздей, сквозь эту проклятую жизнь, которая, как оказалось, была лишь подготовкой к истинной свободе. И я знал, что Смерть придет снова. И я буду готов. Или, по крайней мере, буду пытаться быть готовым. Ведь гвозди, вбитые десятилетиями, так просто не выдернешь. Но теперь я хотя бы знал, что они существуют. И что я сам – палач и жертва в одном лице. И что только я могу себя освободить…