Между Востоком и Западом Глава 13 В стане врага

Часть 3

ПОСЛЕДНИЙ РУБЕЖ


Глава 13
В стане врага

1.

Полночь лунная на дворе стояла, тихая, спокойная внешне. Только обманчивым покой тот был. Зорко стерегли дозоры тайные все подходы к дому у озерца Русалочьего, да и сам дом стоял кольцом охранников окруженный. Всего лишь сутки Хранитель отсутствовал, а меж тем движение великое по всему простору Заповедному происходило. С западных границ его к восточным окраинам тянулись отряды ополченцев лесных для того, чтобы занять места на совете военном определенные, чтобы врагу там создать заслон крепкий, непроходимый. Сумрачно на душе у многих было: и у лесовиков, и у зверья разного, и у других всех обитателей земель славянских. Не видали они еще врага своего, ничего о нем не знали, не ведали, только сведениями обрывочными, анчутками приносимыми, жили защитники отчизны русской.
Не раз и не два за сутки прошедшие падали на крылечко заветное летуны поднебесные, но не с добрыми весточками, а с вестями тревожными: лютый враг топтал посевы да палил избы крестьянские, да самих селян истреблял и в полон уводил. Страшными рассказы те были, тоску и ужас нагнетали безмерную. Боязно было виле их выслушивать, а все одно приходилось, потому как на ней в отсутствие Хранителя вся забота о просторах лесных оставалась.
– Ох, матушка, верст, почитай, с сотню до границы нашей остается нынче, – поутру один вестник говорил. – Лютует враг. Давеча мужики села, что Семыкино обзывается, с вилами отряд передовой встретили. Так повязали их всех до единого, семыкинцев тех, вплоть до детишек махоньких, да под ноги войску несметному положили. Ох, и жутко же было. Кажись, вся землица криком да стоном напиталась, да кровушкой пролитой.
– Стерегись, хозяюшка, – другой гонец пополудни вещал. – Верст девяносто до леса Заповедного ворогу уже осталось. В Пожалееве со страху народец по домам забился, однако вытащили всех прямо посередь села да головы порубили, а опосля груду из них сложили, и смеялись при этом.
– Ворожба там творится, заступница ты наша, – на зорьке вечерней третий анчутка на ухо Лете шептал. – В деревеньку, что Заречной кличут, стая волчья залетела голов эдак в триста. И скотину всю, и людишек в клочья порвали. Особливо вожак у них рыжий свирепствовал. А потом выстроились все в шеренгу: морды в крови, лапы пыль придорожную царапают, слюна да пена из пастей ощеренных капает. Выстроились и ждали, пока хозяин их на коне не подъехал: сухой такой, желчный, взгляд холодным металлом отдает. Крикнул он слова непонятные, и оборотились тут волки в солдат конных, да только кровь-то человечья на них все едино запеклась. Так-то. А до леса теперь им всего лишь верст под восемьдесят и осталось. Глядишь, через пару-тройку деньков и к нам пожалуют.
Ох, и намучалась же Лета за сутки эти! А куда денешься?! Хозяина нет, значит на ней все, значит ей за все ответ держать. Только детишек своих от рассказов злых спрятать сумела, да от расспросов их любопытных отбиться смогла. А как солнышко малиновое за горизонт село, уложила она Забаву с Добромиром в спаленке, да в горнице, лучину запалив, у столешницы притулилась; да щеку ладошкой подперев, о доле горькой призадумалась, Хранителя дожидаючи.
Светом лунным небеса тронулись, и в лучах серебристых объявился тут из струй воздушных Лесослав, хозяин ее долгожданный. Припала Лета к груди могучей, ощутила на себе объятия крепкие, надежные и затряслась вся в плаче беззвучном, облегчающем.
– Что ты? Что ты, любава моя? – зашептал Хранитель прямо в волос густой, теплым хлебом пахнущий, что в самый подбородок его упирался.
– Ой, и страшно же мне без тебя, Лесославушка, было, ой, как страшно! – и поведала вила мужу своему о событиях дня минувшего, и спросила после. – А с какими вестями, любимый, ты воротился? Когда нам подмогу долгожданную увидать придется?
Наклонил тут росич головушку буйную, сжал кулаки так, что костяшки пальцев побелели, тряхнул чубом золотистым с прожилками серебряными да ответил голосом глухим, в пол глядя, словно стыдился он за всех, от кого отказ получил ранее:
– Не на кого нам больше надеяться. Одни мы остались. Отказали нам друзья и братья наши, наотрез отказали. Своя рубаха им дороже привиделась. Голов у них хотя и много, однако, глупостью они набиты до отказа: все отсидеться надеются. А того не ведают, что и за ними враг придет, ежели мы не выстоим. Ну да что нам теперь за разница такая! Враг у порога уже отирается. Одни не одни, а драться надобно. От самих лишь все и зависит ныне: и землицы судьба родимой, и собственные наши судьбы тоже. И вот ведь как выходит, что не только за себя мы станем биться, а и за них тоже. Мы для них теперь последний рубеж есть. Так то.
– Да как же это, любимый? – ладонь к губам Лета прижала испуганно. – Ведь не совладаем мы в одиночку-то. Больно вести тревожные с границ восточных приходят, да и видения твои все об том же твердили: один-то в поле не воин.
– Негоже, негоже это, любава, труса прежде времени праздновать! – прихлопнул Лесослав ладонью по столу. – Еще и в бой не ввязались, а уже паникой запахло! Нет уж, погодь маленько, мы еще повоюем!
– А сейчас последние приготовления мне сделать надобно, – поднялся Хранитель с лавки, на коей рассказы женки своей слушал сидя. – Пора в стан вражий наведаться, да приглядеться, столь ли уж велика та сила, про которую гонцы сказывают. А опосля ужо и решу, будить мне велетов ото сна векового или в неприкасаемости сохранить силушку пращурами завещанную.
И не сразу смысл слов мужниных до Леты дошел, а дошел как, только рот она и открыла безмолвно:
– А?!
– Да не пугайся ты так, любавушка, – улыбнулся Лесослав улыбкой широкой. – Не опасен визит мой разведывательный, совсем не опасен. У меня теперь хитрость одна имеется, что жена короля подземельного Фастфута мне подарила. Смотри-ка!
Перебросил тут росич колечко невзрачное с руки на руку и исчез из глаз, будто не было его; одна пустота прозрачная лишь и повисла в горенке. Только голос его по-прежнему на месте остался.
– Ну что, возможно ли отыскать меня или нет?
Провела вила лесная рукой на голос и наткнулась на преграду невидимую, ощупала ее ладонями и вновь к груди широкой прильнула.
– Все одно, Лесославушка, боязно мне.
– Ну, боязно, не боязно, а дело делать все едино надобно, – снял Хранитель колечко дареное с пальца безымянного. – В последний раз на пару часов тебя покину и ворочусь тут же для совета военного. А ты пока тоже времени не теряй, воевод скликай на поляну перед озерцом Русалочьим.
И увидев слезу блеснувшую в глазу девичьем, добавил:
– Все! Поздно плакать теперь, да и не к чему: победим ежели, – значит, радоваться станем, а проиграем, тогда вдоволь наплакаться успеем.
– Береги себя, свет очей моих, не горячись понапрасну, – только и успела что Лета прошептать во след росичу, заклинание переноса выговаривавшему, как снова в пустоте горницы, лучиной да светом лунным озаренной одна одинешенька осталась. Такова, видно, доля женская вековечная.

2.

Помятуя о рассказах дозорных, что Лета ему передать сумела, Хранитель на версте восьмидесятой от границы восточной из воздуха выпал. Да хорошо, что успел колечко охранное изнова на правую руку надеть, иначе не миновать бы ему беды. А так, только травка в воздухе ночном колыхнулась, едва заметно к земле приминаясь. Оглянулся росич и едва не ахнул от неожиданности: аккурат в двух шагах от него дозор вражеский затаился. Трое лежат, в темноту, лунным светом пересекаемую вглядываются, да промеж собой перешептываются. Вслушался: чужой говор, непонятный, на слух мелодичный, будто колокольчики серебряные над ухом звенят. Лиц и не рассмотреть вовсе.
Качнулся Хранитель в сторонку, обойти дозор попытался; и уж, как ни старался шума лишнего не произвести, но насторожился один из троицы, на колено привстал, палец к губам прикладывая. Тут-то и скользнул по лицу вражьему лучик серебряный. Глазки-щелочки, ни один мускул не дрожит под кожей бледной, усы стрельчатые по обеим сторонам рта узкогубого свисают. Не воин, кажется, а идол каменный перед ним из травы восстал. Однако нет, бровью враг повел, маску недвижимую нарушая. Раскрылись губы, дотоле плотно сжатые, «динь-динь-динь» – изрек провал рта черный успокаивающе, и снова застыл дозор ночной.
Шагнул Лесослав за спины солдатские, пересек посадку березовую и увидел перед собой море огненное, из многих тысяч костров сложенное, а еще горы шатров походных, да выгул коней, темным озером колышущийся, да телеги, друг с дружкой обозом составленные. И хотел бы сосчитать, да не поддается «тьма тьмущая» счету-то. Озадачился Хранитель, но движения своего не прервал; шаг за шагом, где, обходя пики солдатские, а где и просто сворачивая, к центру лагеря путь свой продолжил, справедливо полагая, что там и обязан предводителя шатер стоять, того, кто промеж врага императора прозвище имел. Быстро шел: и то, лагерь не поле ведь, ветром продуваемое, тут, хотя и тесно, зато шумно, гул мерный стоит из тысяч голосов складывающийся, так что идти не слишком опасаясь можно. Короче шел росич, шел и добрался, наконец.
Охрана кольцом караул держит, шатер не просто пологом закрыт, а коридорчик перед собой матерчатый имеет, да и выше, и шире остальных жилищ походных. Скользнул Лесослав внутрь и замер у входа. Двое у столба центрального застыли, не считая еще парочки стражников присутствующей да одного рыжебородого с оскалом волчьим. Один из двоих – молодой, высокий, статью ладный, с лицом лощенным, в халате золотом шитом во весь рост стоял. Другой – старик седой, изможденный, страданиями к земле придавленный, в грязных лохмотьях, на коленях и то еле-еле держался. Кричал много первый, гневался. Горделиво второй исподлобья смотрел, смотрел и молчал; один раз рот и открыл только, и увидел тут Хранитель, что вместо языка у него ошметок кровавый промеж зубов колышется. А еще разглядел росич, что все пальцы у старика ровнехонько по самую ладонь отрублены.

* * *

– Ну, что, старик, неужели ты и теперь не убедился, что Фэн-хэн – величайший из воинов, когда-либо рожденных в Поднебесной?! Ведь я не только объединил страну, не только дал ей покой и порядок; я прошел почти полмира, покорил и сделал союзниками племена глупых кочевников, я вышел на просторы чужой страны, и она почти готова склонить свои колени перед мощью армии императора.
Йин-минг вынуждено молчал, но зато не молчали его глаза и рот: глаза смеялись, а рот выражал нескрываемое презрение. И тогда Фэн не выдержал. Подскочив к старику, завоеватель ударил его наотмашь.
– Мерзавец! Ты еще смеешь ухмыляться! Ты думаешь, что обманул меня, что твоя паршивая внучка сбежала от меня далеко, ты надеешься, что она приведет помощь?! Зря надеешься! Не сегодня–завтра слуги Ямы притащат и бросят ее к моим ногам, и тогда ты увидишь, какими могут быть страдания бренной плоти. Мы вместе послушаем ее звериный вой, ее стоны и мольбы. Но я буду неумолим, я буду жесток, очень жесток, потому что эта гнусная рабыня, эта вещь смогла заронить в мою душу крохотную капельку беспокойства. Но это будет завтра.
Старик улыбнулся так, словно перед ним не было бури гнева и воплей. Совершенно спокойно он вытер пробежавшую из носа струйку крови и нагнулся к земле. Едва заживший обрубок его руки вдруг начертил на пыльной поверхности несколько иероглифов, по мере прочтения которых по побледневшему лицу императора пошли багровые пятна. Не давая Йин-мингу закончить строчку, Фэн-хэн ударил старика ногой, отбросив мудреца почти к самому выходу из шатра.
Застывший у откинутого полога невидимка не понял ни одного слова чужой речи, зато хорошо уяснил всю картину происходящего. Он не выдержал; наклонившись к распростертому у ног старику, Лесослав прошептал: «Не бойся, дедушка» и ободряюще сжал руку упавшего, помогая ему встать на ноги. Мудрец на мгновение обернулся: естественно, Йин-минг не понял услышанных слов, однако на его лице заиграла вдруг довольная улыбка.
– На колени, ничтожный червяк! – визгливо выкрикнул Фэн-хэн. – Как ты смеешь стоять передо мной! На колени! Чему ты ухмыляешься, тварь?! И как прикажешь понимать написанную тобой фразу?! «Над хвастливым петухом смеются даже цыплята»! О каком хвастовстве ты ведешь речь?! Еще немного и весь Запад падет перед моей армией и армией Ямы, и ты это прекрасно понимаешь! Или ты не видел победоносного шествия императорского войска? Или не слышал жалких воплей поверженного врага?
– Кстати, – завоеватель на мгновение успокоился, на его лице появилась вдруг зловещая ухмылка. – Говорят, вчера в разоренной деревне ты пытался заткнуть своими обрубками уши. Ты не хочешь слышать стоны и мольбы умирающих? Я охотно помогу тебе в этом. Ланг! Проткни ему барабанные перепонки! Для созерцания моих побед этому ничтожеству хватит и глаз. Да, к сожалению, ты не услышишь стонов своей дорогой внучки, зато ты увидишь рубцы и раны на ее теле. Пусть будет так!
И опять Лесослав ничего не понял, но увидел, как отшатнулся в сторону побледневший старик, как стражники стиснули его в своих железных объятиях, и как, хищно оскалив зубы, двинулся к нему рыжебородый воин. Росич не успел даже осознать происходящее, он просто опешил от увиденного изуверства. Рыжий выхватил из-за пояса острый, напоминающий иглу кинжал и двумя ловкими движениями воткнул его в уши седобородого старца. Истерзанный человек застонал, теряя сознание от боли; голова его поникла к полу, по мочкам ушей заструилась темная кровь. «Ах ты, гадина!» – пронеслось в голове Хранителя. Мгновенно потерявший над собой контроль росич сделал шаг вперед и со всего размаха опустил кулак на хищный оскал палача. Рыжая борода дернулась кверху, открывая острый кадык. Тот, кого назвали Лангом, широко раскинул руки и опрокинулся навзничь, разбрызгивая вокруг капли крови и осколки хрустнувших зубов. Теперь потерявших сознание было уже двое.
Стражники и Фэн-хэн застыли от неожиданности. Император опомнился первым.
– Шижоу! – завопил он, что было мочи. – В шатре невидимка! Найди его!
– Я здесь, хозяин! – мерзко чавкнув, под куполом шатра завис многоглазый кусок сырого мяса. Один из нескольких десятков его зрачков налился вдруг малиновым цветом: волшебный глаз искал невидимку.
– Ага, вот и «стоглаз» образовался, – успел подумать Хранитель. – Значит, правы были Забава с Добромиром.
– Он здесь! Здесь, у самого входа! – выкрикнула «живая плоть». – Уходит! Хватайте его! Следите за мной, я зависну прямо над его макушкой!

* * *

Лесослав мчался, не разбирая дороги. Он расталкивал бодрствующих, перепрыгивал через спящих. Изо всех сил он старался уйти от погони, чтобы получить передышку и произнести заклинание переноса. Мерзкий соглядатай не отставал ни на один локоть, а потому не отставала и погоня. На самом краю лагеря росич попал в плотное кольцо лучников, и теперь со всех сторон на него уставились сотни оперенных смертей.
– Стрелять по моей команде! – пискнул кусок мяса над его головой. – Пли!
Хранитель не понял слов, зато прекрасно понял намерения «стоглаза», а потому буквально рухнул на траву, пропуская стрелы в свободный полет. Смерть не нашла его, однако отыскала десятки других жизней: пущенные в упор стрелы поразили стоящих друг напротив друга лучников. Лесослав приподнял голову. Вокруг творились чудеса: умиравшие люди опускались на землю, превращаясь в извивающихся в предсмертной агонии змей.
– Ко мне! Все ко мне! – заверещал в воздухе многоглазый шпион.
– А вот, поди ж ты, зараза этакая! – возмутился росич. – Выслуживаешься перед хозяином своим, тварь мерзкая! Так получи на прощание!
Выхватывая короткий меч из ножен, Хранитель подпрыгнул ввысь и полоснул клинком по багровевшему над ним волшебному оку. Ночной воздух прорезал обиженный вой «стоглаза». Мерзкая плоть лишилась своего преимущества. Путь к возвращению был свободен. Произнося заклинание переноса, Лесослав с удовольствием вдавил в землю упавший ему под ноги и быстро тускневший волшебный глаз.

3.

Дорога к обители богов вилась и петляла так, что тэнгу то и дело приходилось погружаться в белесую пелену мягких облаков; и все бы ничего, однако наряду с пушистыми и совершенно безобидными белыми облаками довольно часто ему попадались серые, синие и даже свинцовые грозовые тучи, каждая встреча с которыми превращала одежду гнома в хорошо намоченную тряпку. Но тэнгу не унывал; как раз наоборот, его душа ликовала и пела. Еще бы! Теперь, когда хранитель тысячи островов так удачно пристроил Мэй-ню, груз ответственности за чужую, пускай не совсем обычную, но все же жизнь, спал с его сердца безвозвратно. Теперь тэнгу отвечал только за самого себя, ну и, само собой разумеется, за сотни тысяч жителей Поднебесной, которым он взялся помогать в избавлении от зловещей власти Ямы и его ставленника, императора Фэн-хэна. Однако беспокоится по поводу миллионов куда легче, чем тревожиться за судьбу одного человека: миллионы не имеют лиц, а стоявшее перед глазами хотя и обезображенное, но все-таки довольно миленькое личико Мэй-ню заставляло тэнгу вздрагивать даже от мысли о том, что бедняжка снова могла оказаться в лапах своего мучителя.
Отряхнувшись после очередной тучи, волшебник очутился перед заставой Обезьян. Плотно сомкнутые створки красных ворот охраняли вооруженные секирами девять закованных в доспехи хвостатых подданных обезьяньего царя.
– О бесстрашнейшие из бесстрашных, – почтительно склонился перед ними тэнгу. – Неотложное заставляет меня просит вас отворить оберегаемые ворота Хитрости.
– Хм, летающий человечек, – из-под низко надвинутого на лоб шлема гнома пристально осмотрели алые зрачки сощуренных глаз начальника караула. – Ты слишком скор. Так ли уж велико это твое неотложное, чтобы тревожить покой божественных небожителей?
– Само собой! – возмутился гном. – Стал бы я тащиться на подобную верхотуру без важного дела! Там, внизу, льются реки крови, там стонут от страданий и боли, там гибнут люди, десятки, сотни тысяч людей!
– И это все? – алые зрачки расширились, в них полыхнуло недовольство и раздражение. – Божественным нет дела до каких-то там людей и их мелких проблем, они слишком заняты, они созерцают и наслаждаются.
– И это все?! – передразнил начальника стражи тэнгу. – А, может быть, им все-таки стоит оторваться от созерцания хотя бы на одно мгновение малое. Потом будет поздно, потом они просто останутся без фимиама жертвенных алтарей, они станут никому не нужны и тогда они зачахнут: ибо вера людская питает богов; а не станет «каких-то там людей», как ты изволил выразиться, кому тогда понадобятся боги?!
– Хм, – задумчиво сморщилась обезьянья физиономия. – И все же порядок есть порядок. Ты у врат Хитрости. Перехитри нас, и они откроются. Иначе никак. И никакой магии, ты понял?
– Да нет ничего проще! Смотри сюда, – из складок кимоно на ладони волшебника появилось три ореховых скорлупки и крохотная жемчужина, которую тэнгу быстро накрыл одной из скорлупок. – Раз, два, три, смотри! Где жемчужина?
– Ха, глупец, и это ты называешь хитростью! Вот твоя жемчужина, – обезьяний палец уверенно ткнулся в среднюю скорлупку. А потом брови начальника караула удивленно поползли вверх, потому что под скорлупкой оказалась пустота.
– Следующий! – уверенно и немного нагловато выкрикнул гном. Он перемещал скорлупки еще восемь раз, и ни разу хитрым стражникам не удалось отгадать место нахождения жемчужины.
– Все! – удовлетворенно хлопнул в ладоши тэнгу. – Я выиграл. Открывайте ворота.
Аккомпанементом его словам был мелодичный звон, с которым красные створки медленно, словно нехотя поползли в стороны, открывая подъем на Киноварную гору. Горделиво выпятив грудь, гном прошествовал мимо удлинившихся лиц обезьяньей стражи, бросив им через плечо небрежное «тренируйтесь!».
– Эгей! Постой-ка! – рявкнул начальник стражи, опрокидывая последнюю пустую скорлупку. – А где жемчужина?!
– Жемчужина? Какая жемчужина? Ах, жемчужина! Да вот же она, – рассмеялся волшебник, вытаскивая белый шарик из рукава кимоно. – Эх вы, тоже мне хитрецы отыскались! Смотреть надо было лучше! Ловите вашу жемчужину и работайте над собой, ибо нет предела совершенству!

* * *

У синих ворот Смелости на середине Киноварной горы его встретили два золотых дракона ната, один только вид которых производил весьма устрашающее впечатление: грозный пронзающий все вокруг взгляд, вырывающиеся из ноздрей струйки пепельно-серого дыма и пламени, сверкающие на солнце, зажатые в четырех передних лапах обоюдоострые мечи – вот что такое были стражники этих ворот.
– Куда торопишься, муха? – рев громовой пасти сопровождался шквалом оранжевого огня. Тэнгу едва успел отпрыгнуть в сторону.
– Эй ты, ходячая печка, поосторожнее, предупреждать надо! – раздражению гнома не было предела.
– Ха-ха-ха! – в две глотки расхохотались драконы, устроив настоящий фейерверк огня и дыма. – У ворот Смелости об осторожности надо забыть. А то, что ты видел – это пока только начало! Ты ведь желаешь добраться до Каменных палат, не правда ли?
– С чего вы взяли? – с издевкой прокричал, пытаясь преодолеть грохот огня, волшебник. – Может, я просто приперся сюда, чтобы посмотреть на два живых, безмозглых костра.
Оба ната замолчали, насупив брови.
– Умный, да? Хитрый, да? Обхитрил мартышек и думаешь, этого достаточно? – хором пророкотали драконы. – Посмотрим, как ты сумеешь поплясать под нашу музыку.
Сияющие клинки спрятались в ножнах, однако, на смену им ната достали из-за плеч по два лука, нацелившись в крошечную фигурку летающего гнома. Воздух прорезал свист пущенной стрелы, впившейся в облако на том месте, где только что находился тэнгу. Вторая стрела снова пронзила пустоту; то же самое случилось с третьей и четвертой стрелой. Драконы перезарядили луки, ускорив темп следующего залпа. Со стороны зрелище действительно напоминало причудливый танец, только вот платой за его неправильное исполнение была сама смерть. Скорость выстрелов ната возрастала с каждым разом, с каждым разом возрастала и скорость прыжков тэнгу. В конце концов, летающий гном просто исчез из глаз, превратившись в практически неразличимый маленький вихрь воздуха.
– Неплохо, неплохо, – буркнули драконы, убирая луки за спины. – А как тебе удастся справиться с этим.
Снова блеснули на солнце восемь острых как бритва клинков. Левый дракон наносил удары горизонтально, правый вертикально. В конечном счете, оба стража сотворили смертоносную решетку, ячейки которой сокращались с каждым новым взмахом неутомимых лап ната. Сначала тэнгу пришлось уменьшить свой рост вдвое, потом вчетверо, потом в восемь раз против обычного, и, наконец, он стал напоминать настоящую муху, только большую и недовольно жужжащую. Клинки зацепились друг за друга раз, другой, третий, после чего драконы прекратили свою игру.
– Совсем неплохо, – немного удивленно пророкотали ната. – Ну, что же, у тебя хватило смелости одолеть молниеносную и порхающую смерть, но это довольно неприхотливая затея; посмотрим, понравится ли тебе это.
– Имейте совесть, – проворчал гном, возвращая себе привычный облик. – Дайте хотя бы немного вздохнуть.
Ответом ему был громогласный хохот. Драконы буквально зашлись от смеха, судорожно заглатывая воздух и раздуваясь при этом до размеров крестьянской хижины. Две пары глаз превратились в выпученные шары, из ушей ната повалили клубы черного дыма. Наблюдая за насмешниками, гном вовремя оценил меняющуюся обстановку и успел нырнуть в облака за мгновение до того, как разинутые пасти изрыгнули из себя всесокрушающий шквал огня. Небесная влага превратилась в обжигающий кожу пар.
– Ах, вот вы как! – возмутился тэнгу, сворачивая парочку ближайших туч в упругие сгустки. – Получите!
Вынырнув из стены горячего и влажного воздуха, волшебник прицелился и запустил свои снаряды в готовившиеся к очередному залпу рты. Пасти сомкнулись. Еще несколько секунд ничего не происходило, а затем оба ната превратились в кипящие на огне чайники. Внутри драконов что-то булькало и переливалось, из носа и ушей валил белый пар, и, наконец, прямо изо рта потекли струйки крутого кипятка.
– Ну, вот, – удовлетворенно потер руками тэнгу. – Теперь только заварки не хватает.
Издав уже слышанный ранее мелодичный перезвон, синие створки распахнулись сами собой, и, оставив ошеломленных ната отфыркиваться и откашливаться, целеустремленный гном снова поспешил ввысь.

* * *

Перед белыми воротами Мудрости царила тишина. Ни сверкающих лезвий, ни когтистых лап, ни даже грозных взглядов. Два седобородых старца в полной тишине сосредоточенно передвигали черные и белые шашки, пытаясь выстроить победную фигуру. Ну, обращаться-то с мудрыми тэнгу был вполне приучен десятилетиями общения с Ямато. Приняв почтительную позу, он приготовился ждать окончания игры, тем более что на доске оставалось совсем немного места. Он подождал час, потом другой, затем третий. За все это время игроки не только не сделали ни одного хода, они даже не пошевельнулись и не открыли рта. Сначала волшебник поерзал на одном месте, затем встал и обошел вокруг доски, оценивая сложившуюся позицию, после чего глубокомысленно сморщил лоб и изрек:
– Здесь ничья.
За доской ничего не изменилось, лишь немного шевельнулись лохматые брови игроков.
– Абсолютно точно – здесь ничья! – на этот раз гном говорил уверенно.
– В мире нет ничего абсолютного, – изрек сидевший слева старец.
– Вежливость учит вошедшего представляться первым, – добавил второй.
– Тэнгу. Ученик великого варлока Ямато, друг Великого волшебника Одинокой башни Кукиша, хранитель страны Тысячи островов.
– Лао-цзы, ты не находишь, что этот юноша слишком говорлив, – спросил у второго игрока первый.
– Да, Фу Си, он еще к тому же и суетлив.
– Он не мудрец, Лао-цзы.
– Похоже, что так, Фу Си, – обменялись партнеры очередными репликами.
Гном опешил. Прямо перед ним, что называется вживую, сидели величайшие мудрецы Поднебесной, а он, глупый, вздумал бахвалиться перед ними, своими жалкими возможностями.
– Простите, – опустился на колени тэнгу. – Но Поднебесная в опасности, на счету каждая минута, и лишь поэтому я решился нарушить ваш покой.
– За минуту может погибнуть тысяча человек, – глубокомысленно изрек Лао-цзы. – Но что при этом изменится во вселенной?
– Это так, – подтвердил Фу Си, наконец-то повернув голову в сторону волшебника. – И ты рассчитываешь спасти Поднебесную с помощью богов?
– Надеюсь, – вздохнул тэнгу.
– Ну, что же ответь нам всего лишь на один вопрос, и врата Мудрости распахнуться перед тобой. Ты готов?
– А что разве у меня есть другой выбор? – глуповато улыбнулся летающий гном.
Фу Си сделал вид, что не заметил бестактного ответа, проговорив сухоньким голосом:
– Жарким летом хорошо выпить охлажденного льдом вина, а студеной зимой хорошо согреться горячим чаем. Так? Это истина. Следовательно, контрастное взаимосвязано и взаимодополняемо. Так? И это тоже истина. Тогда продолжим. Из выше сказанного можно заключить следующее: чтобы исправить зло нужно совершить добро, а чтобы оттенить добро необходимо совершить зло. Так?
Вопрос мудреца повис в воздухе. Однако малыш гном думал не долго: он, действительно, был достойным учеником Ямато.
– О, почтеннейшие, – внешне спокойно проговорил тэнгу. – Все люди делятся на познавших и не познавших Путь. Так? Это истина. Для не познавших дао все происходящее лишено его внутреннего смысла, а если в понятии не существует смысла, то какая разница, холод или жара, добро или зло. Это тоже истина. Но для вступивших на Путь и пришедших к Великой Пустоте все понятия утрачивают смысл, ведь в Великой Пустоте существует один лишь просветленный дух. И это тоже истина. Следовательно, мы доказали, что ваше высказывание лишено смысла для любого человека. Оно иллюзия, а иллюзия не требует ответа.
Белые ворота распахнулись все с тем же мелодичным звоном.
– Ступай, но выслушай последний совет, – сказал, не поворачивая головы Лао-цзы. – Не ищи богов. Их поведение ветрено и непредсказуемо. Так же, как и большинство людей, они маются страстями; они не познали Великой Пустоты. Отыщи лишь дом старшего сына богов Чжэня и расскажи ему обо всем. «Удар грома» поможет тебе.

4.

Таких деревьев она не видела никогда в жизни. Огромные, в три обхвата стволы дышали первозданной силой и мощью; в них жили скрытые до поры таинственные чары Добра. Мэй-ню поняла это сразу, а потому, не испугавшись незнакомого места, гуй опустилась на колени, коснувшись лбом мягкой душистой травы, и прошептала на незнакомом ей языке:
– Ты прости меня, лес Заповедный, простите и вы, деревья могучие, и ты прости, землица плодородная. Не со злом я пришла сюда, но по велению Великого волшебника Одинокой башни. По его словам, видением переданным, оказалась я здесь, на просторах этих, ни судьбы своей, ни предназначения не ведая. И хоть чувствую я, что Добром все вокруг наполнено, однако, все едино, боязно мне: все для меня впервой, все незнакомое.
– А ты не бойся, краса-девица! – голос за спиной проговорил мальчишеский, но уверенный. – Здесь тех, кто Добру служит, в обиду не дают.
– Ой! – воскликнула Мэй-ню, поднимаясь во весь рост и прижимая ладони к тому месту, где раньше у нее находился рот.
– Ой! – пискнул неподалеку другой голосок, девичий, тонюсенький. – Это кто же тебя так болезную изувечил-то?! А ты тоже, Добромирка, не разобрав, что к чему, языком ляпаешь. «Краса-девица». Девица-то девица, а вот краса ли…
И не возникло от слов этих детских, непосредственных обиды в сердце Мэй-ню. Улыбнулась только гуй глазами да спросила ласково:
– Это кто же разговор ведет со мной, притаившись?! Кто в кустах лесных хоронится?! А ну, покажись-ка свету белому, коли не боишься.
– Ха, – зашелестели ветки в стороне ближней, фигурку мальчишескую выпуская. Волос русый шапкой листьев прикрыт, на плечах накидка из веток собранная, в руках дубинка крепкая. – Это кого это мы тут бояться должны. Наш лес – и сила в нем на нашей стороне будет. Это врагу бояться надобно! Для него у нас много чего припасено: встретится, – не отвертится!
– Ой, опять ты, Добромирка, грозишься попусту, – показалась с другой стороны подлеска девчушка в рубашонке простенькой, плащом из листьев сшитых прикрытой. Смешная такая, сама маленькая, а тоже дубина в руках в полроста почти зажата.
– Вот так воины! – улыбнулась про себя Мэй-ню, но виду не показала, а наоборот серьезно с детьми заговорила. – Вы никак дозором здесь стоите?
– Всенепременно, – тоже серьезно, по-мужски, грубовато чуть парнишка ответствовал. – У нас везде дозоры имеются: и анчутки, и жердяи, и лесовики, и водяные даже.
– Ну, вот, – язвительно девчушка подметила. – Ты прямо каждому все секреты выложить с первого раза готов.
– Да я, да я, – смутился мальчонка. – Да ты же сама, Забава, в кустах шептала мне, что добрая она, девица эта.
– Ну, шептала. Ну, и что с того. Теперь всему свету секреты выкладывать что ли!
– Не ссорьтесь, не надо, – просительно подняла руки Мэй-ню. – Вы, наверное, брат с сестрой?
– А почем догадалась? – паренек спросил.
– Да похожи очень. И ругаетесь как-то по-домашнему.
И засмеялись все тут: парень в голос, девчушечка в кулачок прыснула, гуй в ладоши забила радостно. Словно и нет на подступах к просторам леса Заповедного Зла жестокосердного. Однако, отсмеявшись вдоволь, опомнились все и посерьезнели вдруг.
– Ты зачем к нам пожаловала, чужестранка? – тот, кого Добромиром кликали, спросил. – А ну, ответствуй!
– Не знаю я толком-то, – пожала плечами Мэй-ню. – Но одно ведаю точно: нужно мне в местах ваших волшебницу лесную, вилу по имени Лета отыскать и слова ей передать заветные.
– Лета, говоришь, – нахмурил брови мальчонка. – Тогда топай за нами, так и быть, отведем тебя к ней.
– Ой, Добромирка, Добромирка, все бы тебе тень на белый день наводить. Вила эта – матушка наша родная. Так побежали к ней скорее, – ухватила Забава гуй за руку. – Ой, холодная какая. Неужто иззябла ты. Странно, лето ведь на дворе. Ну, пошли, пошли, милая.

* * *

В утро то раннее Лета Хранителя леса Заповедного, Лесослава своего поджидала, а дождалась гостью нежданную, видом странную, в одежде необычной. Привели Забава с Добромиром ее в домик у озерца Русалочьего. Склонилась девушка, вилу увидев, на колени пала, голову пригнув, – то ли из почтительности крайней, то ли для того, чтобы уродство свое сокрыть вынужденное, – но так весь рассказ свой долгий и простояла. Лете тоже пришлось на лавку присесть, чтобы к гостье ближе быть, да пальчики ее хрупкие в руки свои взять, чтобы ободрить, значит. Забава тем временем к коленям матушкиным прильнула, Добромир рядом встал: всем им интересен рассказ Мэй-ню оказался. Только вот невеселым он вышел, даже пугающим.
– Сколько же это выходит, – испуганно Лета заметила. – Шесть раз по сто тысяч? И представить себе не могу сразу. Во всем лесу Заповедном лесовиков и то не более десяти тысяч наберется, а уж всей живности и сотни тысяч не станет. А тут шестьсот. Тьма тьмущая, да и только! По траве пройдут, – небось, в пыль мелкую травушку превращают. Прав, значит, был Кукиш-волшебник, что за подмогой нас посылал. Только вот где она, подмога эта? Никого. Одни мы супротив ворога страшного стоять станем, насмерть стоять за лес свой Заповедный, за землю русскую, за весь край западный; а уж выстоим или нет, то одним лишь богам и известно.
– Что ты, матушка, – Мэй-ню с колен ей возразила. – Не одни мы. Там, на востоке, в стране Тысячи островов, волшебник тэнгу, гном летающий, в спину ворогу страшному удар готовит нежданный. Верю я, знаю я, не сидит он на месте, действует. Пусть далеко все это от нас, но и такая помощь великой оказаться может.
– Что ж, – вздохнула Лета встревожено. – Все может статься. А теперь вставай-ка с коленок своих: на них тебе, все едино, век не простоять. Ежели ты образом таким почтение свое проявляешь, так это зря, ибо только мужики промеж собой рядятся, кто из них важнее да главнее; женщины же завсегда друг другу ровней были. А ежели недостатка своего стыдишься, то, тем более, зря: не по воле твоей он получен, да и не портит он ни красоты твоей, ни доброты природной; а уж коли совсем непереносимо для тебя, что вокруг думать станут, тогда повяжи ты вокруг головы платок по обычаю русскому. Он все скроет. А вы, пострелята, за стол живо; молоко да хлеб с медом давно уж вас ждут. А там, глядишь, и отец объявится.
– Ох, – снова вила с тревогой в полголоса добавила. – Ох, и не спокойно же на сердце у меня.

* * *

Заголубело небо на востоке светом ярким, солнышко заспанное верхушки деревьев цветом розовым залило, на траву легла роса бриллиантовая. Тихо было в урочище велетов; у четырех валунов даже травка не колыхалась малая. Тихо и грозно. Только в этот раз не было у Хранителя сомнений давешних, принял он решение единое. Встал посреди каменьев волшебных и произнес слова заветные:

По велению ведовскому
Говорю волшебств я слово.
Ветер, пламя и вода,
И земля явись сюда.
Ныне край в беде родимый,
Ныне враг подходит зримо.
Смертный бой не за горами,
И велю, чтоб рядом с нами
Встали молодцы-велеты,
Что помогут в час заветный
Нам погибель отвести,
Нашу Родину спасти!

Поначалу ничто не изменилось в урочище таинственном, а потом среди тишины подул вдруг ветерок тихий, ласковый; волосы на голове взъерошил, травушку заколыхал мягкую. В уши вплелся дыханием незримым. И вспыхнул тут камень белый светом ярким, и подул ветрище, что есть мочи. Заскрипели сосны и дубы вековые, застонали. Полегла трава наземь. Качнуло Хранителя из стороны в сторону. Но выдержал Лесослав испытание первое: не согнулся и глаз не закрыл. И увидел, как восстал выше верхушек самых длинных молодец добрый, ликом светлый. С каждым вздохом его ветер по лесу пробегал, с каждым движением вихри кружились. И дохнуло после на росича теплом очага домашнего, жаром баньки срубленной, сухостоем полдневным. Вспыхнул огнем красным камешек бурый, да так, что волосы на коже в колечки свернулись, и саму кожу-то прижгло нестерпимо. Зажмурился Хранитель в страхе и не разглядел, что поднялся рядом великан второй, огнем дышащий, вкруг пальцев которого вихри племенные вились. Только вдруг поостыл жар смертельный, присмирел огонь, подобрался с шипением недовольным, а по лицу росича капельки дождика грибного мелкого заморосили, и плеск прибоя речного до ног докатился. Открыл Лесослав очи сомкнутые и узрел великана, в голубое одетого. А при каждом движении молодца того всюду брызги водные сыпались. Застыли три велета неподвижно, словно кого ожидаючи. И заскрипел тут камень четвертый, серый, мхом зеленым покрытый. И поднялся во весь рост гигант самый из всех высокий: ногами в землю врастает, между пальцами лист зеленый вьется, вместо волос травы густые шевелятся, в руках корявых палица с дубок столетний перекатывается.
Посмотрел великан последний вокруг:
– Кто посмел силу земли русской пробудить?!
– Я, я это, Вернидуб-батюшка, я – леса Заповедного Хранитель теперешний, Лесослав.
Наклонили велеты головы книзу, всмотрелись в росича фигурку маленькую, что ладонь каждого не превышала даже.
– Мала букашка, – Громобой расхохотался, – Но слова заветные знает. Значит, и впрямь Хранитель. А ну, иди-ка сюда поближе.
Наклонилась фигура огненная, протянула ладонь багровую. Отшатнулся Лесослав, а велет снова рассмеялся хохотом громовым.
– Не бойся, букашка, то есть, прости, Хранитель. Поостыл я уже, да и для своих не страшен. Смело садись.
Ухватился тут росич за пальцы теплые и взлетел к облакам перистым.
– Ну, рассказывай, – Вернидуб проскрипел. – Что за беда на сторонку родимую накатила.
И поведал Лесослав велетам все случившееся и помощи попросил. Задумались великаны, засовещались, а потом ответили хором:
– Готовы мы, Хранитель, просторы родные под защиту свою взять, готовы и тебе помочь в битве ратной. Сказывай, куда стать нам, да где ворога грудью встретить.
Просиял Лесослав сперва радостно, после же будто тучка на чело его накатила.
– Что же это ты, герой, закручинился, – Поворотиветер выдохнул. – Али не рад подмоге пращурами завещанной?
– Почему не рад? Рад, конечно! Только вот сила супротив нас движется великая, целым морем движется. Не ровен час, погибнуть кому из вас придется.
– А вот это, воин, не твоя печаль, – Водокрут глазами бездонными улыбнулся. – Для того и творили нас, чтобы живота не жалеть за Родину. К тому же и не существует для богатыря чести выше, чем жизнь свою за Отчизну отдать.

5.

Лунный свет как обычно казался призрачным, воздух как всегда пахнул морскими брызгами, волны также как и тысячелетия до того медленно накатывались на песчаный берег. Вот только побережье сельков в эту полуночную пору не веселилось своей привычной радостью. Прижавшись друг к другу, Радовид и Тилла сидели, не говоря не слова. Да и к чему говорить? Все слова были сказаны ими еще днем под толщей воды, в пучине моря, а сейчас он бережно гладил ее пушистые волосы, она же, в свою очередь, крепко сжимала ладонь возлюбленного и беззвучно плакала, роняя полновесные капли горячих слез на и без того влажный морской берег. Неподалеку, за спинами двоих вожаков, тихо сидели их дети, а еще дальше застыло все морское племя.
Но вот позади собравшихся, разгоняя ночную тьму, забрезжил рассвет, и тогда Радовид разомкнул, наконец, плотно сжатые губы:
– Все, – прозвучало это страшное при прощании, все подытоживающее и все отрезающее слово. – Мне пора. Я должен успеть до восхода солнца, иначе его лучи испепелят мою кожу.
Заплаканные, но все-таки несущие в себе надежду глаза Тиллы взглянули в любимое лицо. Где-то, на самом дне ее души теплился крохотный огонек того, что Радовид передумает и останется здесь, на далеком от войн, тихом побережье. Их взгляды встретились. Нет! Он не передумал.
– Я провожу тебя, – проглотив подкативший к горлу комок, прошептала Тилла.
– Нет, – отрезал бывший Хранитель. – Мы же договорились: никто никого не будет провожать. Прощание только усиливает боль разлуки. А в этом мире и так слишком много боли. Давай надеяться на скорую встречу.
Он улыбнулся.
– Давай, – все так же тихо произнесла Тилла и заплакала.
Поцелуй сухих губ получился коротким и скомканным. Радовид по очереди обнял детей:
– Берегите матушку и ждите. Я вернусь.
Он зашагал в сторону кромки леса, чтобы коснуться дерева переноса. Сельки молча смотрели ему вслед. Их народ был единым организмом, а потому сердце каждого из них рвалось из груди и кричало от отчаяния.

* * *

– Зачем ты сон нарушил мой предутренней порой?
Ты весь дрожишь, ты весь горишь, да что это с тобой?

Даже оторванный ото сна Деборус не изменял своей привычке говорить стихами.
– Прошу тебя верни мне облик человека, – ничего не объясняя, выпалил Радовид. – Только на время верни, а потом, когда я приду к тебе еще раз, снова сделаешь меня сельком.
Король сказочного леса всегда был поэтом, но он никогда не был глупцом.

– Он приходил к тебе, мой друг,
 Он звал тебя с собой?!
 Про Зло, нахлынувшее вдруг,
 Про скорый смертный бой
 Он говорил тебе, и ты
 Ему ответил «нет».
 И вот тогда он сжег мосты,
 В душе оставив след.
 Но совесть жжет, душа болит
 И искупленья ждет.
 И сердце с трепетом твердит:
 «Тебе пора в поход!».
 
– Не говорил я ему никакого «нет», – ударил в ладонь кулаком Радовид. – Я ничего не успел сказать. Я лишь пытался объяснить, что принадлежу теперь не одному только Заповедному лесу, но и морскому прибою тоже. Он не стал ничего слушать, и умчался с обидой. И теперь я здесь, перед тобой. Помоги мне исполнить мой долг перед Отчизной. Я обязан сражаться с ними плечом к плечу, иначе жизнь моя превратится в сплошной кошмар, и тогда я все равно погибну, но уже от бесконечных укоров совести. Вот поэтому я и прошу тебя, вернуть мне человеческую жизнь. На время.

– Стать человеком, Радовид, – не требует труда,
 Однако в этом волшебстве другая есть беда.
 Коль не погибнешь ты в бою, с победой коль придешь,
 То в море больше никогда ты сельком не войдешь.
 Обратный магии, увы, я не смогу найти.
 Возврата нет и нет, увы, обратного пути.

Радовид раздумывал совсем недолго.
– Пусть так! – решительно выплеснул из себя бывший Хранитель. – Тогда, если мне удастся вернуться, я построю на морском берегу домик, поселюсь в нем и каждую ночь буду видеть свою Тиллу и своих детей, а каждый день я стану ждать наступления ночи. Превращай меня в человека!

– Да будет так, как ты сказал! Ты истинный герой!
 Жаль только, что не в силах я отправиться с тобой.
 Ну, ничего, я дам тебе немаленький отряд:
 Сто сорок фенке – неплохих, мне кажется, ребят;
 Семь сотен фавнов. Больше нет, ей-ей же, у меня.
 Эх, как же хочется дожить до радостного дня,
 Когда появится в лесу, здесь, пред моей листвой,
 Добра Хранитель, Лесослав, и скажет той порой:
 «Прости, Деборус, старый друг, ты вспыльчивость мою!
 Нам никогда б не победить в решающем бою,
 Когда б не воины твои, что ты сумел собрать.
 Они разбили в пух и прах всю вражескую рать».
 «Я был не прав, – мне скажет он. – Что оскорбил тебя.
 Прими ж прощение теперь. Я нес его любя!».