Песочные часы

Я  проснулся,  как  будто  меня  включили.  Я  не  вздрогнул,  не  потянулся,  не  издал  никого  звука,  я  просто  открыл  глаза.  "А  почему  мне  так  тошно?",  подумал  я.  Вон  оно  что,  вспомнил,  что  завтра  мне  нужно  лететь  в  Москву  на  какую-то  скучную,  никому  ненужную  конференцию.  Как  же  всё  некстати!

  Надо  срочно  лететь! - сказало  начальство.  Значит:  отмени  все  дела,  какие  бы  они  там  ни  были,  и  приготовься  много  говорить,  слушать,  улыбаться.  Мне  совершенно  не  нравится,  когда  кто-то  приказывает  мне,  что  делать,  запугивает  меня  и  всячески  мной  помыкает.  Хотя,  в  большей  или  меньшей  степени - все  люди  на  свете  живут  под  чьими-то  приказами,  запугиваниями  и  помыканиями.  Может  быть,  вообще,  искать  какие-то  более  высокие  отношения - занятие  безнадёжное.

Я  никогда  не  любил  Москву.  Я  и  сейчас  её  не  люблю.  Как  легко  и  приятно  ругать  и  не  любить  Москву.  Она  меня  раздражала,  когда  я  приезжал  сюда  по  каким-то  делам  или  был  проездом.  Я  не  понимал,  в  какой  стороне  здесь  восходит  солнце,  не  ощущал  расстояний.  В  одежду,  в  которой  я  сюда  приезжал,  всегда  не  совпадала  с  московской  погодой.  Либо  в  ней  было  слишком  жарко,  либо  наоборот.
  В  столице  на  многолюдной  станции  метро,  быть  может,  единственный  в  толпе  знакомый  непременно  сядет  в  тот  же  вагон,  что  и  я.  Это  немного  меня  бесило.
 
Спал  я  сегодня  скверно,  душили  меня  вязкие  кошмары,  будто  читал  я  какой-то  непонятный  текст,  и  все  слова  как  будто  знакомые,  но  никак  не  складываются  они  во  что-нибудь  осмысленное.  Проснувшись,  никакого  облегчения  я  не  ощутил,  лежал  в тёмной  комнате  и  смотрел  на  потолок  с  квадратным  пятном  света  от  прожектора,  освещающего  платную  стоянку  около  дома,  слушал  шумы  ранних  машин  на  шоссе.  Так  захотелось  смалодушничать  и  позвонить  начальству,  что  я  заболел,  наврать,  и  остаться  дома.  Не  вставать,  не  зажигать  яркий  свет,  не  умываться  и  не  бриться...и  всё  остальное,  не  выходить  из  дома,  позвякивая  ключами,  не  гасить  перед  уходом  свет  в  прихожей,  не  выходить  на  улицу.

За  последний  год  количество  звонящих  мне  людей,  и  соответственно  звонков  мне,  сильно  уменьшилось.  Просто  я  перестал  изображать  радость  по  поводу  каждого  звонка.  От  приглашений  на  разные  мероприятия  сразу  отказывался  или  просто  не  брал  трубку.   Постепенно  звонки  стали  всё реже  и  реже.  Я  был  рад  этому  точно  так  же,  как,  много  лет  назад,  радовался  бесперывным  звонкам  коллег,  друзей,  и  пациентов.  Я  нужен  многим  людям,  что  они  хотят  меня  не  только  в  качестве  врача,  но  и  как  собеседника,  приятеля.  В  какой-то  момент  я  понял,  что  всё  это  суррогат  и  ерунда.  Никто  никому  не  нужен.

Тишины  стало  больше.  Даже  стихла  волна  звонков,  например:  " Ну  куда  ты  спрятался",  или  " Не  звонишь,  не  пишешь,  игнорируешь?  Тут  все  тебя  потеряли!"  На  все  такие  звонки  я  бурчал  что-то невесёлое.  Или  просто  хамил.  Я  от  всего  и  от  всех  устал.

Хорошо  было  бы  жить  на  полярной  станции.  Среди  бесконечных  льдов  и  снегов.  Холодный  океан  отделял  бы  эти  снега  и  льды  от  материков.  Хорошо  было  бы  жить  на  этой  станции  много-много  месяцев,  а  то  и  лет.  Окошко  было бы  всегда  замёрзшим,  и оно  то  ярко  светилось  бы  полярным  солнцем,  то  темнело  бы  полярной  ночью.  Мне  нужно  было бы  изо  дня  в  день  выходить  на  связь,  что-нибудь  куда-то  докладывать.  Ещё  нужно  было бы  аккуратно  вести специальный  журнал.  Еда  была  бы  очень  однообразная  и  простая.  Но  с  этим  как  раз  у  меня  проблем  бы  не  было.  Но  необходимо,  чтобы  было  много  книг.  Таких  толстых  и  бесконечных  старых  романов.  Всё  перечитать  или  прочитать  впервые.  Нужен  был  бы  весь  Жюль  Верн,  Вальтер  Скотт,  Стивенсон,  Марк  Твен,  никакого  Достоевского  и  Толстого!  Диккенс?  Можно!  И  ничего  современного!  Откупорить  шампанского  бутылку  и  перечесть  женитьбу  Фигаро - это  прекрасно...наверное.  Но  я  не  могу  этого  сделать.  Не  могу.  По  простой  причине,  что  я  не  читал  "Женитьбу  Фигаро".  Значит,  как  я  могу  её  перечесть?  Да  и  откуда  шампанское  на  полярной  станции?  Ещё,  каждые  три  месяца  прилетал  бы  самолёт,  но  не  садился,  а  пролетал  бы  надо  мной,  приветственно  качал  крыльями,  сбрасывал  ящики  с  оборудованием,  едой,  подарками,  книгами.  Но  никаких  писем.  Никаких!

Я  лежал  в  кровати,  испытывая  что-то  вроде  мозговой  тошноты.  И  в  который  раз  подумал  унылым  удовлетворением,  что  лететь  в  Москву  категорически  я  не  хочу. Была  всего  половина  седьмого,  но  я  не  мог  ни  спать,  ни  даже  просто  лежать.  Мне  прямо-таки  трясло  от  нервного  возбуждения,  от желания  что-нибудь  немедленно  сделать  или  хотя  бы  решить.  Я  отбросил  одеяло  и  стал  нашаривать  ногами  тапочки.  Должен  же  я  решить.  Что? Я  не  хотел  лететь  в  Москву!

Пока  я  умывался,  приводил  в  порядок  постель,  готовил  завтрак,  кто-то  позвонил.  Я  посмотрел  на  экран - бывшая  жена.  Она  звонила  мне  исключительно  в  те  моменты,  когда  я  сидел  в  туалете,  а  паче  всего - рано  утром,  часов  в  шесть.

-  Ты  один? - спросила  она  низким  подпольным  голосом.
-  Нет,  я  не  один, - соврал  я.
-  Извини,  я  ненадолго.  Я  знаю,  что  завтра  ты  летишь  в  Москву,  мне  нужно  тебе  сказать  что-то  важное...

-  Господи,  ты-то  откуда  знаешь  когда  и  куда  я  еду?!  Ты  за  мной  шпионишь?! - взбеленился  я.
-  Дурак  ты, - произнесла  она  грустно. И  выключила  телефон.

Мои  знакомые  считают,  что  в  своё  время  я  женился  неудачно.  Просто  всегда  говорится,  в  случае  если  люди  разошлись,  что  брак  был  неудачным.  Люди,  может  быть,  прожили  вместе  много  счастливых  лет,  а  потом  что-то  пошло  по-другому,  и  вот  они  расстались.  Какая  же  тут  неудача?  Вот  и  я  ничего  плохого  про  свою  женитьбу  не  скажу.  Было  много  хорошего,  расстались  более-менее  нормально,  даже  не  без  благородства...с  обеих  сторон.

Ещё  в  самом начале  ей  взбрело  в  голову  считать  себя  натурой  "общительной",  меня  же - типом  замкнутым  и  нелюдимым.  Так,  сравнительно  удачно,  мы  и  стали  играть  эти  роли.  Но  за  то  время,  пока  мы  и  вправду  верили,  что  сможем  так  очень  долго,  вдруг  что-то  сломалось.  И  хотя  мы  сами  не  могли  уловить,  что  именно, - исправить  это  было  уже  невозможно.  Мы  зашли  в  очень  мирный,  спокойный тупик  и  просто  тянули  время.  Это  был  наш  конец.  Пусть  даже  у  неё  осталось  сколько-то  любви  ко  мне - дело  было  уже  не  в  этом.  Мы  слишком  привыкли  играть  наши  роли  друг  перед  другом.  Я  уже  ничего  не  мог  ей  дать.  Она  чувствовала  это  инстинктивно.

Ровно  год  назад,  в  воскресный  июльский  полдень,  когда  она  заявила,  что  хотела  бы  развестись,  я  стоял  перед  ней  и  молчал.

-  То  есть  тебе  всё  равно? - как-то  очень  отчётливо  спросила  она.
-  Нет,  мне  не  всё  равно, - ответил  я.
-  Если  честно,  мне  не  хочется  с  тобой  расставаться, - произнесла  она,  выдержав  паузу.
-  Ну  и  не  расставайся.
-  Но  с  тобой  ведь  ни  черта  не  получается!  У  тебя  такая  особенность...Как  в  песочных  часах.  Когда  весь  песок  высыпается,  обязательно  кто-то  их  переворачивает - и  всё  сначала.

-  Что,  действительно?

Её  губы  дрогнули  в  странной  полуулыбке - и  сделались  бесстрастными. Она  сидела,  распростёршись  грудью  на  кухонном  столе.  Лицо  на  сплетённых  запястьях,  профиль  под  каскадом  густо-чёрных  волос.  Дорожка  незагорелой  кожи  пробегала  под  волосами  от  шеи  к  затылку.  Под  мышкой,  из  открытого  рукава  полотняного  платьица,  какого  я  раньше  не  видел  на  ней,  едва  различимо  проступала  полоска  лифчика.  Сев  за  стол  напротив  неё,  я  стиснул  пальцами  веки.  Свежий  солнечный  луч разрезал  крышку  стола  пополам:  я - на  свету,  она - в  полупризрачных  сумерках.  У  сумерек  не  было  цвета.  На  столе  громоздился  горшок  с  пересохшей  геранью.  За  окном  кто-то  выплеснул  воду  на  улицу:  звонкий  шлепок  воды  о  дорогу - и  запах  сырого  асфальта.

-  Кофе  выпьешь? - спросил  я.
-  Нет.  Я  пришла  за  вещами.  Я  там  собрала  всё  в  ящик.  Будут руки  свободны - донеси  до  моей  квартиры,  ладно?  И  ушла.

Зайдя  в  спальню,  я  принялся  открывать,  один  за  другим,  ящики  её  шкафа;  все  оказались  пусты - хоть  шаром  покати.  Старый  шарфик,  три  пустых  вешалки - вот  и  всё,  что  я  там  обнаружил.  Она  выгребла  всё  подчистую.  Все  склянки-пузырьки  с  парфюмерией,  беспорядочной  россыпью  загромождавшие  узенький  туалетный  столик,  все  её  пудры-помады-тени,  зубные  щётки,  фен,  все  эти  её  лекарства  неизвестного  назначения.  Всё,  от  чего  мог  исходить  хоть  слабый  её  запах,  растворилось  бесследно.  Мне  почудилось  даже,  будто  все  свои  отпечатки  пальцев  она  забрала  с  собой.  Из  альбомов  были  вырваны  все  её  фотографии.  Везде,  где  нас  снимали  вдвоём,  её  часть  снимка  оказывалась  аккуратно  отрезанной,  "мои"  же  половинки  остались  на  прежних  местах.  Я  захлопнул  альбом  и  выкурил  две  сигареты  подряд.

Такси  довезло  меня  до  самого  аэропорта.  Дорога  была  совершенно  пуста,  и  машина  неслась  по  ней,  точно  лосось  по  реке  на  нерест. Как  же  много  людей  утром  в  аэропорту!  Удивительно,  ведь  это  недёшево - летать  самолётом,  но  так  много  людей  летают.  Как  много  всякого  барахла  продаётся  в  аэропортных  киосках  и  магазинчиках.  Причём  продаётся  намного  дороже,  чем  в  обычных  местах.  Но  если  продают,  значит  покупают.  Покупают  всё!  Я  пил  гадкий  растворимый  кофе  из  пластикового  стаканчика,  слушал  гулкие  объявления  о  прилётах,  отлётах  и  так  далее.  До  отлёта  осталось  сорок  минут.

Я  стоял  в  середине  зала,  держал  телефон  в  руке  и  набирал  жены  номер.  Она  ответила  сразу...

-  Прости,  я  понимаю,  что  не  должен  был  тебе  звонить, - удивительно  спокойным  голосом  сказал  я. - Но  я  не  смог  не  позвонить.  Мне  показалось,  что  мне  нужно  позвонить  прямо  сейчас,  немедленно.  Она  молчала. - Я  люблю  тебя!  Мне  без  тебя  тошно!  Вот.
-  Я  знаю, - сказала  она.

Она  сказала  это...И  повисла  тишина.  Где-то  в  Альпах  сошло  несколько  снежных  лавин.

-  Я  не  знаю,  что  ещё  говорить, - сказал  я.

Она  сказала,  что  она  тоже  не  знает,  что  говорить.  Сказала,  что  ждала...И  ещё  сказала,  что теперь  легче  будет  дождаться,  когда  я  вернусь,  и  попросила  меня  позвонить  ей,  когда  я  прилечу  в  Москву.

-  Обязательно!  Целую  тебя, - сказал  я.

Она  сказала,  что она  тоже  меня  целует.  Потом  я  услышал  короткие  гудки.  Оглохший  совершенно  и  контуженный,  я  направился  к  стойке  регистрации...