Гурия

Сюжет основан на реальных исторических событиях

Осень. Холодное утро. Слышалось тихое женское дыхание: она тонула в больших персидских подушках, её юное, худое тело изгибалось в сладкой истоме. Тайком она ласкала себя, тонкие пальцы скользили по гладкой коже живота, спускаясь ниже, к потаённым местам, где тепло разливалось волнами желания. Её старый муж, Хажи, был в соседней комнате, бормоча молитвы над книгой с черными узорами на пожелтевшей бумаге, его голос — как сухой шорох листьев. Он давно не удовлетворял её, запер в этом древнем дворце, заставил поклоняться владыке песков, - безликому богу, которому не поверила. Её тянуло в дикое поле, в половецкие степи, где она могла бы быть свободной, отдаться страсти, почувствовать себя настоящей женщиной — с молодым мужчиной. Но для старика она была гурией, а дворец — райским садом. Он давно умер внутри, его плоть была холодной и вялой. А она была живой. Живой.
Её звали Фариса, ей было 19 лет. Стройное тело с нежными изгибами, рыжие волосы, разметавшиеся по подушкам, большие голубые глаза, полные тоски и похоти. Ростом она была небольшая, груди — как две спелые виноградины, упругие и чувствительные, соски твердеющие от малейшего прикосновения. Её потаённые места пахли мускусом и цветами, влажные и зовущие. Он заставлял её надевать длинные платья и покрывать голову платками, пряча эту красоту от мира. Она ненавидела это, поэтому уходила тонуть в персидских подушках, где могла мечтать о поцелуях других мужчин — молодых, сильных, с мускулистыми телами, которые прижимали бы её к земле, впиваясь губами в шею, руки, бёдра. В фантазиях она представляла, как они входят в неё, мощно и ритмично, заставляя стонать от экстаза, пока оргазм не разрывает тело на части. А он был старым и немощным, его прикосновения вызывали лишь отвращение. Женское несчастье.
Старик всегда долго молился, поэтому она успевала самоудовлетворяться: пальцы кружили по клитору, проникая глубже, имитируя то, чего ей так не хватало — твёрдость и напор настоящего любовника. Она кусала губы, чтобы не застонать, тело выгибалось дугой, пока волна удовольствия не накрывала её полностью. Затем она вставала, одевалась и шла на кухню, где служанки накрывали стол и подавали завтрак. Она немного завтракала одна, ощущая лёгкую дрожь в ногах от недавнего наслаждения, затем подходил старик и расспрашивал её о том, что ей приснилось прошедшей ночью. Она отвечала, что ей постоянно снится один и тот же сон: тигр и принцесса. Он всегда считал это знаком свыше, что она родит ему сына — наследника Тюменского ханства. В его глазах мелькала тень желания, но он был слишком слаб, чтобы воплотить его в жизнь.
Но сегодня ночью всё было по-другому. Ей приснился одинокий кулан в степи — дикий, мощный, скачущий свободно, и в этом сне она была с ним, чувствуя его силу между бёдер, отдаваясь животной страсти под открытым небом. Она ему не рассказала об этом в этот день, а солгала, что ей вновь приснились тигр и принцесса.
Полдень. Топот лошадей разносился эхом по двору, словно предвещая что-то светлое и новое. Путники лихо прискакали во дворец Хажи, их кони фыркали, полные сил и жизни. Их было трое: двое верных ногайцев и главный — высокий молодой половец по имени Абулхаир. Ему было всего 20 лет, он был родным племянником Хажи, и в его глазах светилась искра юности.
Старик радушно принял своего Абулхаира, обняв его с теплотой, как отца, давно не видевшего сына. Накрыли большой стол с ароматным мясом, спелыми финиками и свежим хлебом, от которого веяло уютом домашнего очага. Время обеда.
Она, Фариса, из-за штор наблюдала за ним, за Абулхаиром, с тихой нежностью в душе. Он много улыбался, и его улыбка казалась лучиком солнца, пробивающимся сквозь тучи. Зубы сверкали, как белый жемчуг, а длинные черные прямые волосы падали на плечи мягкими волнами. Нос с легкой горбинкой придавал лицу благородство, бритое смуглое лицо излучало силу и доброту, большие скулы подчеркивали мужественность, а тонкие губы обещали слова, полные заботы. Её взгляд спустился ниже: она не могла оторвать глаз от его широкой груди, которая вздымалась ровно и спокойно, и больших рук, способных не только воевать, но и обнимать с нежностью, защищая от бурь жизни.
Старик неожиданно позвал её и представил Абулхаиру с теплой улыбкой, словно делясь самым дорогим сокровищем. Она зашла, покрытая платком, но её большие голубые глаза сияли мягким светом, полным скрытой надежды.
— Это моя супруга — Фариса, — сказал старик с ноткой гордости и нежности в голосе.
— Большая честь увидеть этот драгоценный цветок в саду моего дяди, — ответил Абулхаир, его слова звучали как ласковый шепот ветра, и в них сквозила искренняя теплота.
Она поклонилась в знак приветствия, грациозно и скромно, и села на ковер в углу комнаты, в женское место. Абулхаир не мог оторвать от неё свой взгляд — в нём теплилась нежность, словно он увидел в ней надежду на что-то чистое и прекрасное. Она слегка изменила положение тела, открыв свою голую лодыжку, и в этом жесте была не только смелость, но и тихая мольба о близости, о понимании.
— Абулхаир, с какой просьбой ты ко мне пришел? — спросил Хажи мягко, с заботой в глазах.
— Да. На юге идет ссора между сыновьями Тамерлана. Есть отличная возможность воспользоваться моментом. Мы объединим наши силы и поведем половцев и ногайцев на юг, чтобы покорить Хорезм и обложить всех там данью, — ответил Абулхаир, но в его голосе уже мелькнула тень сомнения.
— Смело, смело, дорогой племянник, — сказал Хажи с отеческой нежностью, положив руку на плечо юноши. — Но разве на юге не живут наши единоверцы, Абулхаир? Разве неправильно идти мечом на своих братьев и сестер? Ты не подумал о том, что будет после. Что ты ответишь на Страшном суде перед ангелами? Давай подумаем о мире, о том, как наши земли расцветут, если мы выберем путь слепого труда.
Абулхаир задумался, его взгляд стал мягче, и он наконец заметил открытую лодыжку Фарисы. Он улыбнулся ей — улыбкой, полной тепла и надежды, словно увидел в ней знак судьбы. Затем обратился к Хажи:
— Давайте подумаем еще раз, дядя. Может, в твоих словах есть свет для всех нас.
— Тут нечего думать, Абулхаир, — ответил спокойно Хажи. — Это большой грех продолжать путь наших отцов, когда брат шел на брата ради денег и женщин. Но представь: если мы отвернемся от войн, наши ханства возродятся. Обернись вокруг. Мы живем в стране, которая лежит в руинах, но в этих руинах таится семя новой жизни. Нам надо работать и молиться, работать и молиться — и тогда наши поля зазеленеют, дети будут смеяться, а семьи — процветать. Если вновь пойдем по пути наших отцов, то больше не будет наших ханств и племен. Более сильные, умные и сплоченные соседи поглотят нас в три счета. Но если мы выберем мир, Абулхаир, то откроем двери для надежды. Думай о последствиях, мой мальчик. Это мой добрый совет тебе.
Темная ночь. Хажи приказал запереть Фарису в башне, в женской комнате, когда во дворец пришли гости. Тяжелая деревянная дверь закрылась с глухим стуком, оставив её в одиночестве, но в этом уединении она находила свою тайную свободу. Лунный свет пробивался сквозь узкое окно, окутывая её обнаженное тело серебристым сиянием, словно лаская кожу нежными пальцами ночи.
Она разделась догола, сбросив тяжелые ткани, которые скрывали её юную красоту, и легла на мягкую кровать. Её дыхание стало глубже, сердце билось быстрее, когда она поцеловала свою ладонь, представляя, что это губы Абулхаира — горячие, требовательные, полные жизни. Медленно, с трепетом, она провела ладонью по своей шее, ощущая, как кожа откликается на прикосновение, покрываясь мурашками. В её воображении Абулхаир склонялся над ней, его дыхание касалось её уха, а губы оставляли влажные следы на шее, спускаясь к ключицам. Она закрыла глаза, позволяя фантазии унести её в половецкие степи, где нет стен, нет запретов, только свобода и страсть.
Её пальцы скользнули ниже, лаская нежную кожу груди, где соски уже напряглись от возбуждения. Она представляла его сильные руки, сжимающие её талию, его тело, прижатое к её, его шепот, обещающий ей наслаждение. Дыхание Фарисы стало прерывистым, когда её рука опустилась к животу, а затем ещё ниже, к потаённым местам, влажным и жаждущим. Она двигалась медленно, растягивая удовольствие, представляя, как Абулхаир овладевает ею — не спеша, но с той силой, что заставляла её тело дрожать. Её пальцы кружили, то ускоряясь, то замедляясь, пока волны наслаждения не начали накатывать всё сильнее, подхватывая её, как бурный поток. Она закусила губу, чтобы не застонать, но тихий вздох всё же вырвался, растворяясь в тишине комнаты.
В этот момент она была не просто гурией в чужом дворце — она была женщиной, полной жизни, желания и надежды на любовь, которая однажды освободит её. Когда оргазм накрыл её, тело выгнулось дугой, и она представила, как Абулхаир смотрит на неё своими тёмными глазами, полными нежности и обещания. Лёжа в темноте, она улыбнулась, чувствуя, как тепло разливается по телу, а в сердце зарождается искра — возможно, однажды она сможет вырваться из этих стен и найти его, того, кто увидит в ней не только цветок, но и огонь жизни.
Солнечное утро. Хажи наблюдал, как из окна башни Фариса смотрит на него холодным взглядом. Он не мог изменить ситуацию. Время не повернуть вспять. Молодость не вернуть. Она не могла быть счастливой с ним.
Старику требовалось удалить Абулхаира. Мирно. Он пригласил его на охоту за кабаном. Хажи не любил охоту. Это был способ заставить гостя уехать. Долгие поиски опасной дичи утомят его.
Старик, племянник и десяток дружинников выехали на конях. Вокруг леса, непривычные для половца.
— Отцы наших отцов покорили эти земли во времена Чингиз-хана. Отсюда шли полки на Булгарию и Русь, — сказал Хажи.
— Не отцы моих отцов, — ответил Абулхаир.
— Кто знает, что было двести лет назад.
Группа перешла реку Ведиль. Вошли в лес кабанов. Абулхаир уловил запах животного.
— Дядя, ветер с севера. Зверь там.
— У половца острый нюх, — отметил старик. — Подождем. Разобьем лагерь. Мне нужно прочитать намаз.
На берегу развернули палатки. Абулхаиру было непривычно. Он чувствовал враждебность от старика, молящегося у сухого дерева. Непривычно видеть человека на коленях перед небесами.
После намаза старик приказал дружинникам накрыть стол. Налить чаю.
— Ты знаешь слово божье? — спросил Хажи.
— Я знаю закон степей, — ответил Абулхаир.
— Значит, не знаешь. Я объясню. Каждому хану нужно это знать.
— Мои люди живут свободно. Любят друг друга. Мечтают о стадах, тучных как облака перед грозой, — прервал Абулхаир.
— Хорошо. Но твои племена трудятся? Строят дома? Создают вещи?
— Нет.
— Почему?
— Они умеют жить.
— Жизнь имеет другие аспекты.
— Объясните.
— В начале было слово. Слово было бог. Затем люди. В их сердцах слово бога. Он отец. Мы унаследовали способность творить. Я принял Тюменское ханство в руинах после войн Тамерлана и Тохтамыша. Сказал племенам: время мира и труда. За поколение возродили ханство. Живем в мире с соседями. Ты будешь таким же ханом, Абулхаир?
Абулхаир задумался. Встал. Отошел. Вместо сомнений возникла ненависть. К старику. К его словам. Абулхаир правил двенадцатью племенами половцев и ногайцев. Этот старик, одной ногой в могиле, учит его. Не за этим он пришел в Тюменское ханство.
— Я решу, каким буду ханом. Не твой бог, — сказал Абулхаир железным голосом.
— Твое право. Думай о последствиях действий и слов.
Полдень. Старик отпустил ситуацию. Невозможно контролировать судьбу или людей. В голове возник образ обнаженной Фарисы, поющей его молоком. Он принял это за знак от бога.
Старик приказал дружинникам остаться в лагере. Сам с Абулхаиром ушел вглубь леса на конях. По дороге потемнело.
— Ты женат, Абулхаир?
— Нет.
— Возьми мусульманку из города. Будет хорошей женой. Я взял девочку из речных племен. Жалею не себя, а ее. Мы разные.
— Подумаю.
Абулхаир уловил резкий запах зверя. Вышли на след.
— Не спеши.
Абулхаир опустил копье. Лошадь приближалась к месту, откуда шли звуки кабана. Еще мгновения — и удар.
Хажи вырвался вперед. Пугнул кабана. Охота сорвалась. Старик засмеялся.
— Детские забавы, дядя, — сказал Абулхаир недовольно. — То бог, то игры с кабаном.
— Как в хадисе: время печали и время веселья.
— Не понимаю.
— Всё. Отдыхаем. Слезай с коня.
Вышли на опушку с луговыми цветами. Старик сел на пенек. Вытащил рыжий локон Фарисы.
— Каково любить? — спросил Абулхаир.
— Любовь старика — клетка для райской птицы, — ответил Хажи.
Они говорили. О жизни. О любви. Старику казалось, что юноша понимает. Ошибка. Забыл: половец всегда забирает своё.
Хажи ушел на молитву. Расстелил персидский ковер на цветах. Встал на колени. Читал суру: Не равны два моря…
Замечал тень позади. Тень приближалась. Поднимала копье. Не почувствовал удара в спину. Увидел свет. Услышал скрип в ушах. Абулхаир убил Хажи.
Холодный вечер. Фариса всё ещё томилась в плену башни, её тело изнывало от неутолённой жажды. Она лежала на кровати, обнажённая и дрожащая, пальцы скользили по влажной коже, лаская набухшие соски и спускаясь ниже, к пульсирующему центру желания. В мыслях она видела его — Абулхаира, с его мощным телом, грубыми руками, которые могли бы разорвать её одежды и взять то, что принадлежит ему по праву страсти. Она представляла, как он впивается в её шею зубами, оставляя следы порока, как его член, твёрдый и неумолимый, проникает в неё, заставляя стонать от смеси боли и экстаза. Волны оргазма накатывали, но они были лишь тенью той порочной бури, которую она жаждала.
Ночь. Тишина обволакивала башню, как густой туман похоти. Неожиданно она проснулась, сердце забилось в бешеном ритме — кто-то поднимался по лестнице, шаги тяжёлые, уверенные, полные первобытной силы. Это не был шаркающий звук старика, это был хищник, крадущийся к добыче. В её сердце вспыхнула надежда, смешанная с тёмным вожделением — наконец-то он пришёл, чтобы сорвать с неё оковы и утолить голод. Она встала с кровати, тело трепетало от предвкушения, и накинула тонкую ткань, которая едва скрывала её формы, подчёркивая изгибы бёдер и напряжённые соски.
Резко распахнулась дверь, и в проёме возник Абулхаир — его глаза горели диким огнём, тело напряжено, как тетива лука. Он шагнул вперёд, схватил её за запястья железной хваткой, прижал к стене, разрывая ткань одним движением. Его губы впились в её рот в жадном, порочном поцелуе, язык вторгался, как завоеватель, а руки мяли её груди, щипая соски до боли, которая переходила в сладкую муку. Фариса извивалась, но не сопротивлялась — она хотела этого, жаждала его грубости, его силы. Он толкнул её на кровать, раздвинул ноги, и вошёл в неё резко, глубоко, заполняя каждую клеточку её тела ритмичными толчками, которые эхом отдавались в её стонах. Это была порочная страсть — запретная, яростная, где любовь смешивалась с насилием, а оргазм накрывал их обоих как буря, оставляя лишь опустошение и жажду большего. Они были живыми. Они жили.