1. Лея. ПеПе

Автор:   Лея




             «Наверняка рухлядь какая-то», - думал я по поводу внезапно свалившегося наследства от недавно покинувшего наш бренный мир дальнего родственника. Помнится, мать-покойница рассказывала про своего деда, уехавшего в город N-ск по какой-то нужде, и сгинувшего там безо всяких следов, что и не странно – в то смутное время многие пропадали. Странно другое – что через сто с лишним лет после пропажи прадеда меня разыскал N-ский нотариус и сообщил, что я – единственный наследник некоего предпринимателя Петруса В.Н., и мне необходимо прибыть в этот самый N-ск для вступления в наследство либо отказа от оного.

             «Не поеду никуда!»- решил я, перевернулся набок и натянул одеяло до макушки, пытаясь укрыться от всего мира.  Три месяца я лежу на старом диване и смотрю в потолок. Три месяца я болен странной болезнью, когда ничего не болит, ничего не радует, ничего не интересует. Три месяца назад от меня ушла жена.

               Пока оформляли развод, таскались вместе по инстанциям, злились, спорили, ругались, в общем, пока я ее видел, слышал, раздражал, я жил. Но как только все было оформлено, подписано, замолчал телефон, как только она реально исчезла из моей жизни, исчезла и сама жизнь. Я приходил домой, ложился на диван и смотрел в серый потолок в паутине трещин. Изо дня в день. Изо дня в день. Я ни о чем не думал, ничего не чувствовал, ничего не хотел. Я превращался в камень.

              Зачем тревожите меня? Какое еще наследство? Ради чего я должен оторваться от дивана, тащиться в N-ск, копаться в чужом хламе? Что там – неужто сундук с золотыми слитками, изумрудами и бриллиантами? Нет, правда, сундук есть? Если есть, поеду. Я в детстве мечтал о таком сундуке с сокровищами. Детская мечта – единственное, что могло  меня поднять с дивана. Единственное.

              Ну, еще одна мысль - пусть я тоже пропаду в этом N-ске, как прадед. Пусть поскорее пропаду.  Может, заплачет тогда моя бывшая, как заплакала прабабка по пропавшему прадеду сто лет назад… Пусть хотя бы заплачет… 

               Дорога не показалась утомительной, хоть и заняла времени вдвое больше расчетного из-за отмены электричек и опоздания на автобус. В общем-то, какая разница, где превращаться в камень – дома или в электричке. В итоге до N-ской нотариальной конторы я добрался к самому закрытию.  Недовольная грымза-секретарша буркнула: «Мы закрываемся через двадцать минут», но все-таки проводила в кабинет нотариуса. Лысый старичок в кружевном несвежим воротнике и манжетах напоминал обрусевшего Вольтера. Вздернув левую кустистую бровь, он сверил мои документы со своими бумагами и протянул глянцевый желтый лист завещания и еще несколько листков с текстом. Поставив свою подпись, не читая, рядом с галочками, я хотел было откланяться и уйти, но старичок цепко ухватил меня за локоть и усадил за стол со словами:

- Минуточку, милейший, минуточку. Где вы изволили остановиться в N-ске?

- Да нигде, я сразу к вам с вокзала, боялся не успеть.

- А куда намерены последовать после нашей встречи?

- Гостиницу поищу. Я не забронировал ничего заранее, собирался вернуться вечером домой, но уже не успеваю на электричку. Вы не посоветуете что-нибудь недорогое?

- Посоветую, молодой человек, посоветую. Вы идите прямёхонько по адресу, где ваш родственник проживал, к Люсие Карловне, домовладелице. Она вас и приютит, и наследство покажет. Согласны?

И, не дожидаясь ответа, достал айфон последней модели, ткнул сухим желтым пальцем в экран:

- Алё! Люсия Карловна, клиент прибыл, да – наследование принял. Я направляю его сразу к вам, покажите ему что надобно. Да, сразу же и покажите, а то молодой человек спешит, да – очень спешит, ему на утреннюю электричку успеть надо. Да, надеется, что успеет. А мы, конечно же, поможем, разве мы не люди? – из телефона донесся булькающий смех «Пхе-пхе-пхе», - Кланяюсь, уважаемая, кланяюсь. За сим - прощаюсь.

Старичок отложил айфон, нацарапал на листе адрес, протянул его мне:

- Тут недалеко. Поспешите, молодой человек, поспешите. Нотариальные услуги оплатите у секретаря, можно карточкой. За сим прощаюсь, любезный, поторопитесь, поторопитесь, я тоже спешу…


            Уже смеркалось, когда я доплелся до места. Темный силуэт в рясе отделился от цветущего куста сирени и шагнул к калитке. Загорелся чугунный фонарь, окрасивший круг под собой желчным светом, но я так и не разглядел лица встречавшей меня домовладелицы – её голову покрывал черный платок с густой длинной бахромой, из-под которого выглядывали только огромные темные ноздри. Молча покивав головой в ответ на приветствие, Люсия Карловна, сверкая из-под рясы белоснежными кроссовками, отвела меня через заросший бурьяном двор к старому деревянному дому. Порывшись под рясой, старуха протянула связку огромных ржавых ключей и, кивнув на темный флигель, неожиданным сочным басом сообщила:

- Идите сразу во флигель – там лаборатория господина Петруса, всё, что в ней – ваше. Подниметесь по лестнице на чердак, там тоже его имущество, забирайте. Правда, должок есть за покойным, а теперь, выходит, за вами, за наследником. Расписочка у меня имеется…Электричества нет, отключили, вы уж как-то сами справляйтесь, раз уж спешите. Переночевать захотите – я постель положила на диване в лаборатории.

- Да, да, спасибо, Люсия Карловна, я справлюсь – в телефоне есть фонарик. Если долги какие-то остались, то я всё отдам, разумеется... А вы не знаете, там что-то ценное у него есть?.. Сундук есть? – неожиданно для себя ляпнул я.
Карловна дернулась:

- Сундук? Сундук есть… А ценное у каждого - своё. Что желаешь, то и ценишь… Как же вы все похожи, господа, как похожи, пхе-пхе... Доброй ночи, молодой человек, прощайте, - Карловна покряхтела, запыхтела и потопала прочь.


             Флигель дохнул на меня вековой затхлостью. Свет телефонного фонарика выхватил из мрака ободранные ступени, давно не крашеный пол, массивное кресло у огромного стола перед окном, узкий кожаный диван с высокой деревянной стенкой и облупившимися валиками по бокам. На столе тускло поблескивали разновеликие колбы, громоздкие микроскопы, возвышались стопки толстых книг, в общем, громоздилась всякая рухлядь и старьё, как я и предполагал. В углу «лаборатории» над обычной приставной лестницей зиял черной дырой лаз на чердак. Сунув телефон в карман, я осторожно забрался наверх.

            В узкое чердачное оконце пристально смотрела круглолицая лимонная луна. В ее призрачном зеленоватом свете реальность выворачивалась наизнанку - черные сочные тени на стенах и полу казались плотными и выпуклыми, а реальные предметы представлялись плоскими и зыбкими видениями.

             Я вытащил телефон и осветил чердак. Вдоль темных стен был навален хлам, торчали полусгнившие доски, кренились разновеликие разномастные мешки, с потолка мохнатыми пыльными марлями свисала паутина, а в самом дальнем углу виднелся огромный чёрный сундук, наполовину прикрытый рваным гобеленовым покрывалом…


***

                В узкое чердачное оконце пристально смотрела круглолицая лимонная луна.

                В ее тусклом зеленоватом свете реальность выворачивалась наизнанку - черные сочные тени на стенах и полу казались плотными и выпуклыми, а предметы представлялись плоскими зыбкими контурами вдоль чердачных перекрытий.

               Я поставил подсвечник на стол, убедился, что он не провалился сквозь его мутную поверхность, чиркнув спичкой, зажег четыре толстые свечи. Вспыхнувшая сера спички на мгновение перебила знакомые запахи чердака – подгнившего дерева, слежавшейся пыли  и полуразложившейся дохлятины.

               Наслаждаясь своим нетерпением, словно пылкий любовник, я медленно отодвинул в сторону пёстрое гобеленовое покрывало, оголяя полусферу отполированной крышки большого черного сундука. Провел ладонью по гладкой, словно девичья шея, поверхности, ощутил холод кованных креплений, и, давая волю своему страстному желанию, с силой откинул тяжелую крышку прочь! В заметавшихся оранжевых отсветах свечей я поначалу ничего не увидел кроме темного пустого нутра, но, как только пламя успокоилось, стало заметно, что сундук не был пуст – в дальнем от меня углу розовая пустота сгущалась терракотовой дрожащей сферой. На фоне потрескивания свечей был различим слабый шелест, исходящий из этого угла.

               Трудно передать мое чрезвычайное волнение! Я переставил подсвечник на край сундука и склонился над выхваченным из темноты зеркально переливающимся золотым шаром. Из шара прямо на меня таращились огромные, сведенные к переносице глаза, ниже раздувался грушевидный нос над узкой щёлкой рта. Медленно облизав пересохшие губы, я заметил, как нечто мерзкое округлое прокатилось по изогнутым губам шара - и тут только понял, что вижу свое кривое, как в самоваре, отражение на выпуклой золотой сфере. Я невольно хмыкнул: «Хе-кхе». В ответ услышал «Пе-пе-пе» - так лопаются маленькие пузырьки в кипящей смоле.

               Я опустил руку в сундук, осторожно достал приятно-прохладную, вибрирующую золотую субстанцию. Большим шприцем взял пробу материала – та в ответ тоненько пекнула и сжалась. Я положил сферу обратно в сундук и в три прыжка свалился по чердачной лестнице вниз в лабораторию.

               Вот то, чего я так ждал, - в окуляре микроскопа отчетливо были видны пульсирующие на стекле живые золотые клеточки. Капнул реактивы, провел химический анализ. Да! Золото! Несомненно – золото чистейшей пробы! Живое золото!
Значит – да? Получилось?
Получилось! Несомненно получилось!!!

                О, этот миг ликованья, это состояние гордости, блаженства, восхищения, состояние равенства Ему! Я создал жизнь! Нет, я создал нечто лучше жизни, поскольку создавал то, что еще никогда не существовало на свете: я взял от неживой и живой материи лучшие качества, я соединил их, я заставил свое творение закрепиться, не распасться через мгновение, я заставил его существовать! Я перевернул мир! Я, я, я… Я задыхался от счастья!
В восторге вырвал из головы клок волос, рухнул на диван и забылся в блаженстве...

***

                Как же это все начиналось?

                Озарение пришло, когда я дошел до последней степени отчаяния.

                Надоело до смерти резать лягушек на уроках естествознания, надоели вычитки этого болвана - директора гимназии, надоело мизерное преподавательское жалование, причитания старухи-домовладелицы, вымогающей доплату за каждую мелочь. А больше всего – полная бессмысленность моего существования, нищенского, унизительного, беспросветного.  Когда-то я с отличием окончил университет, подавал надежды, строил планы…  Меня считали перспективным ученым. Да я и сам чувствовал потенциал, свои возможности. Матушка моя была мне надежной опорой, любила меня, создавала все условия. Но пришел ей срок – приказала долго жить вот уже как пятнадцать годочков тому назад. И остался я один на всем белом свете. Ни жены, ни детей. В Москве проживала двоюродная сестрица, да вестей от нее давно не получал, знаю только, что сынок у ней народился, но никогда его не видал. Была у меня потом одна женщина, лет десять назад, из простых, вдовая - стирала мне, да оставалась иногда на ночь за невеликое вознаграждение, но быстро наскучила глупостью своей и непомерной тучностью. Вот и вся моя личная жизнь – никому не нужный, никем не любимый. От тоски по маменьке запил, ушел с кафедры. Потом что ж - съемный флигель, школяры, одиночество и тоска, тоска, тоска… Все валилось из рук.
 
                Как-то на чердаке в мышеловке нашел старый кусок сыра весь покрытый плесенью. Солнечные лучи подсветили его бок, и мне показалось, что это не плесень, а золотая чешуя покрывает сгнивший сыр. Вот в этот самый момент меня озарило: почему в нашем мире зарождается, плодится и разрастается всякая гадость типа плесени, болезнетворных бактерий, смертоносных опухолей. Почему бы не расти и не умножаться простым делением молекулам золота или серебра? Да, размножение – свойство живой материи, но ведь как-то же возникла жизнь миллионы лет назад, дрогнула и зашевелилась первая живая клетка на груде нагретых солнцем камней! Зашевелилась и раздвоилась, и еще, еще, еще, производя себе подобные клеточки. Почему бы этому не случиться вновь с моей помощью? Столетиями алхимики пытались превратить в золото свинец, а надо было просто сделать золото живой материей, заставить его делиться, размножаться, превращать в золото все, с чем оно соприкасается!

                Эта простая мысль накрепко засела в моей голове. Я больше не мог думать ни о чем другом. Бессонными ночами экспериментировал на чердаке, изучал древние алхимические фолианты, труды современных ученых-биохимиков, составлял собственные формулы. Я научился раскатывать золото до микронной толщины, разрушил связи в кристаллической решётке, сделал аморфной, подобной цитоплазме, потом поместил систему в капсулу, делая все более и более похожей на простейшую живую клетку, оставалось лишь вдохнуть в нее жизнь. Мне казалось, еще немного, и всё получится, мне откроется великая истина. Я работал сутками напролет, но золотые клетки были крайне нестабильны, погибали через несколько часов, распадаясь в непригодную пыль. Я потратил все сбережения, все оставшиеся от покойной маменьки украшения, у меня не оставалось больше ничего - и в конце концов эксперимент остановился. Мною овладело отчаяние!

               Тогда я решился обратиться к своей домовладелице, я знал, что у нее водилось золотишко. Старуха выслушала меня, подергивая крючковатым носом, торчащим вместе с седыми паклями из-под черного платка с густой лохматой бахромой до само подбородка. Протянув мне лист гербовой бумаги, продиктовала скрипучим фальцетом расписку, по которой я обязывался вернуть ей стоимость одалживаемого золотого лома и выплатить по десяти процентов за каждый месяц заимства. Долг подлежал уплате при любых обстоятельствах вплоть до кончины заёмщика. В случае невыплаты долга, он переходил к наследователям имущества, а в случае их гибели, к наследователям наследователей вплоть до полного погашения.

              Я усмехнулся, ставя свой росчерк на расписке, поскольку наследователей, кроме сестры с племянником, у меня не было, а их ищи-свищи, уж давно след потерян. Впрочем, я был уверен, что вскорости с лихвой отдам все свои долги.    

              Почти бегом прибежав в лабораторию, я расплавил полученные от старухи две порванные цепочки, сломанные серьги, крышку от Бурре, истертое обручальное кольцо и получил золотой слиток величиной с орех. По уже отработанной технологии произвел из него клеточную массу.  Ну же, давай, ты - моя последняя надежда! Душу бы отдал за удачу!

               Ну?!

              Тщетно. Через час клеточная масса начала распадаться.

               Я в изнеможении упал на пол и неожиданно отключился.

              Мне снился сон – в темной полуразрушенной церкви шел обряд венчания, гудел басом дьякон, пальцы мои заливал горячий воск свечей, всё было в дыму от раскачивающегося огромного кадила. Невеста в густой черной вуали взяла кольцо с золотого блюда и стала навинчивать его, словно гайку, на мой безымянный палец, но ничего не получалось. Хлынула алая кровь. Невеста прильнула губами к струйке крови, и, о ужас – из-под задравшейся вуали высунулась черная лохматая борода!
              Я проснулся от собственного крика, и тут меня осенило: живую материю необходимо кормить! И кормить ее надо кровью – тем, чем и питаются живые клетки!

             Бросившись на чердак, я достал колбу с полуиздохшими золотыми клетками, чиркнул ножом по запястью и залил свежую кровь в сосуд с клетками. Обессиленный, вернулся и рухнул в постель.

              Проснулся поздним вечером, было уже темно. Настал решающий момент. Сейчас решится моя судьба. Взяв подсвечник, я поднялся на чердак.

              В узкое чердачное оконце пристально смотрела круглая, как лимон, луна…
             


              Я открыл глаза. Да, именно так все и было, именно так! Именно так приходит награда за долгие годы лишений и неустанного труда, именно так приходит счастье!

              С тех пор ежевечерне я поднимался на чердак и сцеживал из собственной вены примерно 70 мл крови. Утром в колбе меня дожидались живые золотые клетки!..



               Увы, счастье не бывает долгим. Обязательно найдется причина, которая прихлопнет, разрушит его каким-нибудь вопросом или фактом. Мои золотые клетки оставались живыми, да, но они не делились, их объем оставался прежним. 

               Почему же они не делятся? Что им не хватает?

                Погруженный в раздумья, я как-то допоздна засиделся у открытого окна. Пели соловьи, дурманил запах цветущей сирени. Снизу доносился торопливый женский шепот. Это, верно, наша молодая стряпуха со своим кавалером на лавочке под окнами любезничает. Нежно так – шу-шу-шу, да пу-пу-пу, засмеется так тоненько, как колокольчик, и снова – шу-шу-шу. Так только женщина может шептать, жена или мать, так только рядом с женщиной заходится от сладкой тоски сердце, душа тает от нежности и любви. И такая меня тоска взяла по женской ласке, что хоть волком вой.

               Забрался я на чердак, достал из сундука свой золотой шар. Прохладный, гладкий, чуть пульсирует, ладони приятно, щекотно, словно женская ручка поглаживает. Сжал ее чуть в ладони, а она в ответ покалывает кожу, нагревается. Вижу – пузырик на поверхности лопнул с легким звуком – «пе». Потом еще один – «пе», потом сразу два «пе-пе», да так нежно, так ласково это звучало, как давишний шепот девичий – «пе-пе-пе». Чувствую – мурашки у меня к ушам побежали, во рту пересохло, всего как кипятком окатило. А Пепе – я так ее с тех называть стал – будто кипеть начала, пузырится, по ладони растекается, меж пальцами заходит, да туго так, приятно, дошла до запястья и запела нежно пе-пе-пе, пе-пе-пе, пе-пе-пе… Я тогда от вожделения или удовольствия, что ли, даже чувств лишился. Очнулся – весь в испарине, лихорадит, а Пепе золотой перчаткой на руке сидит, шелестит чуть слышно. Стянул я ее и в сундук бросил, она тут же свернулась шаром, и, гляжу - о чудо – размер Пепе почти удвоился! А рука моя стала бесчувственная, вся посинела...

***

           В узкое чердачное оконце пристально смотрела круглолицая, как лимон, луна.

           В ее тусклом зеленоватом свете реальность выворачивалась наизнанку - черные сочные тени на стенах и полу казались плотными и выпуклыми, а реальные предметы представлялись плоскими и зыбкими видениями.

             Я вытащил телефон и осветил чердак. Вдоль темных стен был навален хлам, торчали полусгнившие доски, кренились разновеликие разномастные мешки, с потолка мохнатыми пыльными марлями свисала паутина, а в самом дальнем углу виднелся огромный чёрный сундук, наполовину прикрытый рваным гобеленовым покрывалом.

             Надо же – действительно сундук. Сундук из детских грёз. Что там может быть? Что вообще бывает в этих огромных старинных сундуках? Траченные молью шубы, солопы, пожелтевшие фотографии или…
            Или - фамильные сокровища?!

            А что же еще? Что еще можно оставить в наследство? Не поношенное же тряпье.

            Вот сейчас я откину тяжелую дубовую крышку и моему взору предстанут горы золотых и серебряных монет, изумруды, рубины, жемчуга, бриллианты, что там еще бывает. Возможно, всего несколько шагов отделяют меня от того, что запросто можно купить за эти сокровища в наше время – положение, слава, восхищение, власть.  И, может быть, любовь?.. Ее любовь?.. Нет. Разве можно купить её любовь…

             Тогда зачем всё? 

              Не нужно мне ни богатства, ни славы, ни власти, только покой. Только забвение и покой. Хочу скорее вернуться, улечься на свой диван, укрыться с головой и ни о чем не думать, просто ни о чем не думать. Застыть и окаменеть.

               Я опустил руку с фонариком – сундук, растворился в темноте. Пусть стоит себе дальше, хранит свою тайну. Может, пригодится тому, кто еще на что-то надеется в этом мире, кому еще что-то хочется, во что-то верится. Но не мне, не мне.

               Повернулся уже уходить, как услышал за спиной странный еле различимый звук «пе-пе-пе» - словно лопаются маленькие пузырьки в кипящей смоле. Я оглянулся – звук явно исходил из темного угла с сундуком. Что это? Что-то живое или…

               Вздрогнув, поспешно перевел фонарик на сундук. Он по-волчьи ощерился кованой щелью под крышкой. Я почувствовал, как нечто необъяснимое и властное вопреки моей воле тянет все мое существо к чертовому ящику.   

              На одеревеневших ногах я сделал несколько шагов и остановился перед сундуком. Медленно отодвинул в сторону ветхое гобеленовое покрывало, оголяя полусферу отполированной крышки дубового сундука. Провел ладонью по гладкой, словно девичья шея, поверхности, ощутил холод кованных креплений и откинул тяжелую крышку прочь!

              Сундук был пуст.

              Фух! Смесь облегчения и разочарования – никак не мог понять, какое ощущение сильнее.

              Я направил свет телефонного фонарика в темное чрево сундука. Да - пусто. Только в дальнем углу розовая пустота сгущалась в темную дрожащую тень. Послышался давишний тихий шелест – пе-пе-пе. 

              Я нагнулся и посветил фонарем в угол.

              От яркого луча, бьющего прямо в глаза, пришлось зажмуриться. Немного отвернул телефон - встречный луч послушно сместился в сторону, но от увиденного я вскрикнул – из угла на меня смотрело уродливое человеческое лицо: вытянутый нос-груша, сведенные к переносице огромные вытаращенные глаза, кривые узкие губы под носом. Я отпрянул – лицо в углу исчезло. Потом медленно наклонился, страшная рожа появилась снова - и тут только стало ясно, что я вижу свое кривое, как в самоваре, отражение на выпуклой сфере.

               Я опустил руку в сундук, осторожно достал упругий желеобразный шар золотисто-розового цвета величиной с дыню-колхозницу. Дыня была влажновато-теплой, мягкой, словно женская плоть, от нее шла легкая вибрация.

               Она живая?! Что это? Золото?

               Понюхал – слабый запах металла. Я заметил, как золотая субстанция медленно расползается по руке. Хотел было сбросить обратно в сундук, но подумал, что давно уже не испытывал таких приятных тактильных ощущений, наверное, с тех пор, как расстался с женой. Золотое желе ласково обволакивало мою руку, просачивалось между пальцами, стискивало кисть нежным рукопожатием. «Пе-пе-пе» становилось все громче. Я поднес руку ближе к глазам, чтобы посмотреть, откуда исходит звук, подсветил телефоном.

               В зеркальной поверхности полусферы отразились преувеличенно большие выпяченные вперед губы. Лопнувший посередине пузырек раскрыл их с мягким звуком – «Ппе!».

 «Губы как у моей бывшей, - подумал я, - сочные, упругие, такие страстные в поцелуе».

«Ппе!», - звук, с которым жена выдыхала, отрываясь от меня. Сладкая, влажная, пьянящая плоть. Как же я истосковался по ней, как безумно, неистово хочу забыться, слиться с ней воедино! Хотя бы еще один раз, последний! Последний…
«Ппе!» - золотые губы шара маняще тянулись к моим. Как когда-то она… Она… Это она…

Я чуть коснулся губами влажной поверхности сферы – «пе-пе-пе». Теплая, чуть дрожащая, сочная плоть… сладкая, как клубника… тягучая, словно мёд… жадно проникающая внутрь все глубже… глубже… глубже… пе-пе-пе…
                пе-пе-пе…
                пе-пе-пе…
               

***
 
                Теперь я достиг своей цели! Теперь я буду баснословно богат! Я всё понял!

                Вот, значит, чего не хватало Пепе, - возбуждения, страсти, желания, любви. Ну конечно, она ведь живая: чтобы она жила, ее надо кормить, а чтобы размножалась - ее надо любить! Так просто! Так гениально!

                Я был на столько счастлив и обескуражен, что не сразу заметил – моя левая кисть после контакта с Пепе сделалась белой и перестала что-либо чувствовать. Я надел на нее черную перчатку и пообещал себе сходить к лучшему в городе доктору, благо теперь мог позволить себе практически любые траты.

                Для начала надо отрезать от Пепе грамм этак двести, снести к ювелиру.  Даже по минимальной цене можно выручить рублей сто семьдесят, а это целое состояние! А Пепе мне вырастит еще столько же за ночь.

                Прихватив нож, я отправился на чердак, достал Пепе, положил ее на деревянную доску. В блестящей золотой поверхности увидел свое перекошенное омерзительное отражение.

               «Пе-пе-пе», - нежно зашелестела золотыми пузырьками Пепе. Казалось, она меня узнала. Тонкая щупальца потянулась к моей руке в перчатке.

                Сердце моё сжалось от невероятной нежности: «Кушать хочет. Пепе, моя любимая деточка, моё творение, моя страсть, моё призвание! Не бойся! - я отбросил нож, - Да разве я смогу причинить тебе страдание? Да разве смогу продавать твою нежную божественную плоть? Как я мог не понять этого сразу? Зачем мне менять твое золотое тело на презренные деньги? Что я могу на них купить? Власть, любовь, восхищение, наслаждение? Но всё это уже моё, всё это передо мной – ты, моя Пепе! Сейчас я накормлю тебя, мое сокровище, моя единственная любовь, сейчас!»

             Я сдернул перчатку и посадил Пепе на свою бесчувственную скрюченную ладонь. По золотой сферической поверхности прошла легкая зыбь, мое отражение растянулось, глаза сузились, рот расплылся в широкой улыбке. Она поняла! Она рада, она тоже любит меня!

«Пе-пе-пе», – нежным голоском шелестела Пепе, облизывая мою кисть, покрывая её золотыми поцелуями.

«Пе-пе-пе», - мягкое упругое тепло ласково охватило руку и поползло вверх. По моей спине побежали мурашки, во рту пересохло. Наткнувшись на рукав, Пепе замерла. Отрывая пуговицы, я судорожно сорвал с себя рубашку, брюки, исподнее, бросил всё это на пол. Больше ни о чем не раздумывая, прижал Пепе к груди, забрался в сундук, свернулся калачиком и захлопнул тяжелую крышку над головой.

              В полной темноте я чувствовал, как Пепе, еле слышно чавкая, обволакивала мое тело тонкой пленкой, такой нежной, теплой и влажной, какой может быть только женская плоть. Каждая клеточка узнавала это тактильное ощущение пульсирующей жизни, впервые испытанное мною в материнской утробе, а потом - в каждой любовной близости с женщиной.   

              Словно завороженный, я не смел шевельнуться, ощущая наивысшее блаженство, только шептал и шептал: «Обними меня, Пепе, обними покрепче, забери меня к себе, тело мое, разум мой, душу мою…» 

- Пе-пе-пе, - волна возбуждения окатывала меня с головы до пят.

- Пе-пе-пе, - содрогался я от последнего наслаждения.

- Пе-пе-пе, - лишаясь чувств, шептал мой деревенеющий язык,

 - Пе-пе-пе,
                пе-пе-пе,
 
                пе-пе-пе…
***
 
         В квартире Люсии Карловны раздался телефонный звонок. Прикурив длинную тонкую сигарету, она неспеша выпростала из-под платка большое мятое ухо, крепко прижала к нему телефонную трубку и произнесла хриплым басом:

- Але?.. Здравствуйте, господин нотариус… Конечно… Конечно, заходите за своей долей…  О, не волнуйтесь, долг не погашен, значит, будет следующий наследник, обязательно будет… Как же они похожи, эти господа, как похожи! Каждый по-своему, но все они обязательно придут к Пепе, чтобы утолить свою страсть, и будут идти и идти, идти и идти, как сказано, «до полного погашения долга», который будет расти и расти, расти и расти, – старуха перешла на зловещий шепот, - И расти гораздо быстрее, чем наша Пепе, - Люсия Карловна запрокинула голову назад, оголив густо поросшую бородой кадыкастую шею, и разразилась низким трескучим хохотом, - Пе-пхе-пхе…